Г. Д.: В этом есть логика классовая, марксистская. Кто такой бизнесмен и чем он отличается от бюджетника? Только разным отношением к производительным силам и производственным отношениям, соответственно, к распределению материальных благ. Экзистенциально, по сути, по бытийной сути, этот бизнесмен не превосходит учителя, или чиновника, или там пожарника, который получает зарплату. Его реальный внутренний вес как человеческой личности может быть меньше, может быть больше.

О. Д.: Ну и что является критерием его личности тогда?

Г. Д.: Каста и участие в глобальном теологическом процессе. Либо этот человек участвует в проекте, либо борется с ним, либо поддерживает его.

О. Д.: Если левые, грубо сформулируем, новые левые – это те, которые будут более связаны с религией, с теологическим проектом, то правые, скорее всего, это безбожники и те, кто борется с теологическим проектом.

Г. Д.: Да, сейчас ведь идёт такой процесс. Либералы проигрывают во всём мире, идёт процесс крушения либерального клуба. Потому что либеральный клуб связал свою политическую судьбу с современной экономикой, экономикс, постэкономикой, которая базируется на финансовой спекуляции, на сверхкредите. Они сделали ошибку. Либералы – это же не буржуазия, это не сословие буржуазии. Либералы – это в значительной степени люмпены. Только погенные люмпены, более высокого разбора.

О. Д.: Креаклы, как говорят в сегодняшнем сленге.

Г. Д.: Как говорят индусы – чандалы. Но они тоже деклассанты. Как бы они могли связать свою судьбу с промышленным капитализмом? Им там делать нечего, там серьёзная буржуазия сидит, наследственная. Поэтому они сделали ставку на политический союз со спекулянтами, финансовым капиталом. Финансовый капитал – это 90 % богачей сегодняшнего дня. Они оборзели, они надули весь мир денежным пузырём. Но теперь, когда они сдуваются, они в могилу свою пузырём уносят и либералов – как клуб, как философию, как двести лет последних усилий, они это уносят с собой в могилу. Что последует за этим? За этим возвращаются транснационалисты и консервативные революционеры, которые ждут своего часа. Это крайне правые, и за крайне правыми стоят те же самые Дома, которые правили до Первой мировой войны, и те же попы вернутся. Тогда оппонентами им будут только радикалы религиозные. И тогда будет два полюса. С одной стороны, те же самые церковь и монархия, которые были двести лет назад, но вернувшиеся в новом качестве. А с другой стороны, те же самые гуситы, анабаптисты, адамиты, катары…

Мы возвращаемся к очищенному противостоянию жрецов и воинов. А вот кого низы поддержат? Всё это зависит от политических технологий и стратегий обоих этих полюсов.

О. Д.: Какой интересный поворот. Тут можно поспорить, но я хотел в этой связи задать следующий вопрос. Сегодняшняя Европа, или большая Европа, она достаточно нерелигиозна, правильно я понимаю?

Г. Д.: Ну и что? Это же массовка. Это всё равно очень небольшой процент.

О. Д.: Хорошо. Скорее, не Европа, если я правильно формулирую. Скорее, Восток, сегодняшний ислам, достаточно религиозен и сплочён. Вы предвещаете гибель либералам, которые…

Г. Д.: Они наносят удар. Не только радикалы со стороны политического ислама, но и новые правые, то есть радикальные правые из консервативных революционеров. Условно говоря, те, которые стоят за высшей моносерией чёрного интернационала. Они же бросают очень жёсткий вызов. Они ждут своего часа.

Вы понимаете, Марин Ле Пен или Хайнц-Кристиан Штрахе – это партия свободы, это просто десятилетние мальчишки с камушками, которые перед началом сражения стенки на стенку выбегают. Задиры, это же лёгкий вес. Они рассеются, но за ними стоят настоящие, реальные волки, понимаете? А дальше ещё более серьёзные пойдут. На самом деле, битва за человечество будет между радикальным исламом и этими крутыми чёрными интернационалами.

Я вам скажу такую интересную вещь: в ИГИЛ[1] сегодня 22 % – это не просто мусульмане из Европы, это этнические европейцы, принявшие ислам. 22 %!

О. Д.: Вы имеете в виду ИГИЛ, запрещённую организацию, которая называет себя халифатом и так далее.

Г. Д.: Да, да, да. 22 % – это реально французы, итальянцы…

О. Д.: Откуда у вас такие данные?

Г. Д.: Эти данные приводит француз Николя Энен, журналист, который около десяти месяцев назад был освобождён из плена. Причём он сказал, что Олланд встретился с ним после освобождения и, глядя ему в глаза, сказал очень многозначительно: «Имейте в виду, мы за вас не платили!»

О. Д.: Хорошенькое заявление.

Г. Д.: Но почему-то стали раскручивать этого Энена, и его испытания в ИГИЛ, и вообще что он об этом думает не тогда, когда он вернулся из плена, а буквально сейчас, в декабре. И он сказал, что он там через всё прошел. Говорит, что там 22 % наши люди, европейцы. И те, которые мусульмане из Европы, они тоже наши люди. Они используют те же понятия, они ту же философию западную освоили, с ними легко можно найти общий язык. Но 22 % – это этнические европейцы. А так там половина тех, кто родился в Европе.

О. Д.: Колоссально! Я не знал этих цифр. Просто обычные французы, итальянцы…

Г. Д.: Обычные французы, немцы. Потому что это та площадка, на которой можно бросить вызов существующему положению, статус-кво. Ну что там валять дурака и говорить, что надо повысить налоги на производство? И ходить после этого гордо, как наследник Маркса и Ленина?

О. Д.: Ну понятно. Или бегать с плакатами и требовать каждому по кусочку. На самом деле, недавно замечательная статья была о том, что 60 человек владеют более чем 50 % собственности в мире, это 60 семей, если я правильно помню.

Г. Д.: Да, шестьдесят две. А несколько лет назад, в 2010 году, их было триста восемьдесят восемь. В пять раз сузился этот круг. Марксистским языком – это концентрация богатств в одних руках.

О. Д.: Да.

Г. Д.: Причём у 3,6 миллиарда, то есть у половины человечества, за это время то, чем они владеют, снизилось на триллион долларов, а у этих шестидесяти выросло на триллион семьсот миллиардов. Значит, они не только с бедной половины, но и с другой прихватили. Не только триллион перекачали себе, но и зацепили не самых бедных.

О. Д.: Да, прихватили всё, что могли. Логично на самом деле.

Г. Д.: Просто я считаю, что это определённый признак, это симптом, но это не главное зло. Некоторые говорят: вот оно зло! У этих всё, у других ничего.

Но это симптом, это проявление того, что общество превратилось в некую машину зла. Но почему так произошло? Потому, что зло онтологически обществу присуще, инертно. Потому что сама организация социума построена на неких схемах, алгоритмах, которые по сути своей антидуховны, абсурдны, бессмысленны. Религии же всегда против общества. Их приспосабливают жрецы.

О. Д.: Да, я помню ваше утверждение, что человек – враг Бога. Оно надолго в моей памяти осталось.

Для правых и левых есть шанс при условии, что они будут нести в себе заряд пассионарности. В конечном счёте именно воля к борьбе и победе сведёт воедино богатырей протеста, которые уже сейчас, как всадники Апокалипсиса, маячат на горизонте.

Обыватель верит в прогресс. Это своеобразный гвоздик, на который обыватели навешивают свои ожидания, комплексы, страх перед собственной малоценностью и мечту о постоянном комфорте. Собственно говоря, идея прогресса неотъемлема от идеи счастья, точнее, либерального понимания счастья.

Конечно, есть некое подставное, расписное представление о счастье: домик в деревне или, наоборот, на вершине индивидуального холма, разбухшие от молока вымена, детишки, кувыркающиеся перед этим домиком…