Казачьи отписки пестрят такими указаниями:
"Было нас семнадцать человек, и пошли мы по реке и нашли иноземцев, людных и оружных, и у них сделан острожек и бились мы с ними до вечера и бог нам помог, мы тех людей побили до смерти и острожек у них сожгли".
"Да в прошлом во 169 году, как ходили мы на Анаульских людей, за их ослушанье и за убойство Руских людей, в поход и до их дошли внизу Анандыри реки в острожке, и нам бог помог на острожек приступом взойти и мы с ними билися ручным боем, имаяся друг за друга, и у них Анаулян… колье нарочное и топоры на долгие топорища сажены и ножи, и нам тот острожек бог помог взять, а у нас они Анаули убили четырех человек… а иных нашу братью переранили…"
Рядом с этим шли постоянные ссоры и смуты между самими завоевателями.
После открытия и завоевания полуострова Камчатки в 1697 году пятидесятником Атласовым, его ближайшими приемниками, распри казаков на этой отдаленнейшей окраине дошли до открытого восстания, которое у Крашенинникова называется "главным казачьим бунтом". Этот бунт осложнился "изменой" камчадалов. Казаки составили две партии, которые вели между собою кровавую войну со взаимными убийствами и казнями. Нижне-Камчатский острог во время бунта был сожжен "купно с церквами и со всем строением". Самого Атласова служилые свергли с приказу и посадили в тюрьму. В дальнейшем изменники зарезали Атласова и других приказчиков.
"Живучи в остроге, делили они пожитки убитых прикащиков, заводили казачьи круги, выносили знамя, призывали к себе в сообщение других людей и таким образом умножили до 75 человек свою партию. Данила Анцыферова назвали атаманом, Козыревского — ясаулом, иных верстали в ясаулы ж и десятники, и многие другие наглости делали".
Камчатская междоусобица, очевидно, является прямым отражением казачьих восстаний на Волге времен Стеньки Разина, которые, в сущности, недавно прошли и были памятны всем казакам. Но, с другой стороны, эта колониальная история Московского царства живо напоминает кровавые распри испанских покорителей в Перу. История пятидесятника Колесникова, пожалованного дворянином по московскому списку и впоследствии казнившего главного вождя бунтовщиков заказчика Кыргызова, напоминает распрю Альмагро и Пизарро. "Измена" камчадалов соответствует восстанию индейцев, впрочем, с изменниками камчадалами обе казачьи партии воевали с одинаковой свирепостью.
Последним отголоском казачьего бунта на Камчатке была авантюра Морица Беневского, польского конфедерата, взятого русскими в плен и сосланного на Камчатку. В 1770 году Беневский вместе с группой заговорщиков государственных ссыльных и местных жителей зарезали Нилова, начальника города Большерецка, захватили казенное судно и уехали в Тихий океан. Дальнейшие приключения Беневского на Мадагаскаре достаточно известны. Он был сначала представителем французов, а потом перешел к туземцам, сделался их начальником и вместе с ним боролся против французов. В 1786 году он был убит французской пулей.
Интересно указать, что в объяснительной записке, которую Беневский прислал Российскому сенату, указаны цели восстания и между ними освобождение туземцев Камчатки от самовластия и зверства тамошних начальников.
Однако условия северной жизни были гораздо суровее тропической Мексики и экваториального Перу, и казачьи отписки, рядом с описаниями ратных подвигов и "побед над иноземцами" и перечнем взятой добычи, исполнены жалоб на голод и холод и горькую судьбу самих завоевателей. Тот же Семен Дежнев пишет: "а те наши товарищи, живучи у государевы казны и у аманата, помирали голодной смертью, кормились корою кедровою, а что было небольшое место свежей рыбы и то пасли и кормили помаленку государева аманата, чтобы ему с нужы оцынжав не помереть и нам бы зато от государя в опале и в казни не быть".
Жалоба почти стереотипная, как будто списанная с отписки Федора Ветошки, только те сироты кормились заморною (дохлою) рыбою, а эти — корою кедровую.
Не взирая на это, казаки ходили неутомимо для прииску новых земель и новых неясачных людей. Исстари привычные к пешему и речному ходу, они вышли в Полярное море на своих неуклюжих "кочах", без карт, без компаса, и ходили в далекие морские плавания, которые неизменно кончались кораблекрушением. Вот знаменитый отрывок из дежневской отписки об открытии Берингова пролива: "И в прошлом же во 157 году, месяца сентября в 20 день, идучи с Ковымы реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева Чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною Семейкою на море рознесло без вести, и носило меня Семейку по морю после Покрова Богородицы всюду неволею, и выбросило на берег в передней конец на Анандырь реку, а было нас на коче всех двадцать пять человек, и пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы, а шел я бедный Семейка с товарищи до Анандыри реки ровно десять недель и попали на Анандырь реку внизу близко моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы бедные в рознь разбрелись. И вверх по Анандыре пошло двенадцать человек, и ходили двадцать ден, людей и аргишниц, дорог иноземских не видали, и воротились назад и не дошед за три днища до стану обночевались, почали в снегу ямы копать; а с нами был промышленный человек Фомка Семенов Пермяк, учал им говорить, что де тут нам ночевать нечего, пойдем де к стану к товарищам; и с ним Фомкою только пошел промышленный человек Сидорко Емельянов да Ивашко Зырянин, а достальные люди тут остались, потому что с голоду итти не могут, а приказали ему Фомке, чтоб де я Семейка послал им постеленко спальное, и парки худые и чем бы де нам напитатися и к стану добрести; и Фомка и Сидорко до стану дошли и мне Семейке сказали, и я Семейка последнее свое постеленко и одеялишко и… с ним Фомкою к ним на Камень послал, и тех достальных людей на том месте не нашли, не ведомо их иноземцы розвезли…"
Как будто читаешь описание гибели Делонга на Арктическом севере или Скотта в Антарктике на юге.
Казаки были, конечно, плохие мореплаватели. Их кочи были, пожалуй, хуже даже тех дубов, на которых варяжские князья некогда делали морские набеги на Царьград.
Кочи были сшиты из деревянных досок раздвоенным ивовым корнем. Они были сколочены деревянными гвоздями, сквозь верченые дыры, конопачены мхом, слегка помазаны по швам сырой смолой живицей. Вместо якоря был большой камень на ивовом "кляче" (канат). Паруса были сшиты из полувыделанных шкур, как на чукотских байдарах. В кочах не было ни одного гвоздя, ни атома железа. В общем это было кораблестроение эпохи неолита. Кстати сказать, до самого последнего времени речные карбасья (лодки) колымских и анадырских поречан русско-юкагирского происхождения строятся по точно такому же методу. Мало того, верхне-колымские юкагиры, племя совсем умирающее, находящееся при последнем издыхании, заимствовали это унылое строительство у нижне-колымских русских и сделали его своей собственной специальностью. Верхне-колымские лодки юкагирского дела сплавляются вниз по Колыме за тысячу верст и охотно раскупаются по средним и нижним поселкам. Строительство крупных судов потерялось уже в самом начале XVIII века. В одной из казачьих отписок от первых годов XVIII века указано:
"Суда наши малы, а паруса слабы. Строить большие суда, как наши отцы, мы не умеем".
Вместе с тем казаки не были лишены своеобразной письменной культуры. Они имели с собою писцовые книги затем, чтоб записывать царский ясак и всякие пошлины. Записью заведывали особые писцы, подъячие, служилые люди, ясашные целовальники. Без письменного человека даже самый маленький казачий отряд чувствовал себя как без рук. Дежнев кончает вышеописанный трагический рассказ о гибели своего отряда так: "… а осталось нас от двадцати пяти человек всего двенадцать человек. А в те поры у нас не было подъячих, записывать некому". Впрочем, тотчас же идет описание боя а Анаулями и указано: "ясак с них взяли и то в ясачных книгах поименовано, с кого что взято государева ясаку". Стало быть, несмотря на отсутствие подъячих в этой последней дюжине московских авантюристов, все-таки были и другие письменные люди.
