В различных сказках есть указания на девушек и молодых женщин, находящихся в привилегированном положении. Например: "у Передней Головы есть дочь, никем невидимая, никому не показанная". Передняя Голова — это созвездие Арктура.

В другой сказке: "девушка сидит в спальном помещении, очень красивая. Все время шьет и приготовляет новую хорошую одежду. Ее красоту нельзя показывать людям. Если высунет голую руку из крытой кибитки, все мужчины, даже старики, умирают на месте от сладострастного задотрясения".

И еще отрывок более героического содержания: "Ринулись вместе на Таньгов: Кивающий Головой и его жена. Жена с топором, он с ножом. Так и рубят по головам. Избили всех Таньгов-коряков, других задавило обрушившееся жилище. Бежавшие чукчи-соседи стали возвращаться. Послал их к оленям, сделал работниками: "Идите, пасите". После того, кочуя, они не заботятся ни о чем, ибо другие разбивают шатер, они потом входят. Даже жену его кормят другие варильщицы мяса".

Некоторые из этих подробностей, вероятно, заимствованы из русских сказов. Все они, однако, относятся к высшему слою, богатым оленеводам, сильным воинам, "грабителям чужих стад и женщин". Кстати сказать, в чукотском фольклоре существует особый термин: "женоотниматель".

***

Для хозяйственной жизни коряков и чукоч наиболее типичным является указанное выше существование двух параллельных хозяйственных форм: оленеводческой и зверобойной. Эти формы существуют не только параллельно, но также противопоставляясь друг другу.

Оленное хозяйство и зверобойно-рыболовное хозяйство в общем не могут слишком приближаться друг к другу и должны разделяться пространством в несколько десятков километров. Ездовые собаки, одинаково необходимые как для зверобойного, так и для рыболовного хозяйства, враждебны домашним оленям и ничуть не отличают их от диких оленей. При подъезде на собаках к оленному стойбищу происходят постоянные недоразумения: трудно удержать свору собак, даже запряженных в тяжело нагруженную нарту, чтобы так или иначе они не догнали какого-нибудь молодого оленя, который немедленно будет сбит с ног и заеден, даже растерзан на части. При малой отдаленности собачьего хозяйства от оленного собаки, отпущенные на отдых или просто сорвавшиеся с привязи, повадятся ходить в оленье стадо, и они будут для этого стада не менее опасны, чем волки.

А между тем на лето, месяца на три или на четыре, собак отпускают на волю, не запрягают и не держат на привязи. Они ходят на свободе, питаются объедками, рыбьим потрохом, костями и часто вынуждены добывать себе дополнительное пропитание самостоятельной охотой, местами за евражками (Spermophyllus sp.), местами за ленною птицей, а также за дикими оленями и даже за лосями.

Конечно, бывают околотки со смешанным хозяйством, где ездовые собаки относятся к оленям менее свирепо. С другой стороны, оленные чукчи даже в глубине территории имеют по несколько собак, которые служат, во-первых, для охраны жилища как от диких зверей, так и от злых духов, а во-вторых, употребляются для жертвоприношения и, наконец, дают собачий мех для опушки мужского и женского платья.

В общем, однако, собачье и оленное хозяйства должны существовать далеко друг от друга. Возможно, что даже взаимные запреты относительно совместной варки сухопутного (оленьего) мяса и морского (тюленьего) мяса являются только отражением этой разобщенности двух видов коряцко-чукотского хозяйства.

С другой стороны, большие чукотские стада, заключающие в себе по несколько тысяч оленей, повидимому, возникли лишь в последние три века. Крупное коряцкое оленеводство, очевидно, древнее чукотского. Впрочем, о развитии коряцкого оленеводства мы знаем меньше, чем о развитии чукотского. Все же и у коряков мы имеем более древнюю форму, которая состоит в сочетании малочисленного оленьего стада с подсобным зверобойным и рыболовным промыслом. Такое комплексное хозяйство мы имеем у коряков на северной Камчатке, у алюторских коряков на Тихоокеанском берегу, у разных групп оленных чукоч, живущих близко к прибрежью Полярного моря, от Северного мыса до мыса Дежнева.

По согласным сообщениям чукоч и коряков, поддержанных фольклорными данными, в древнее время не существовало крупного оленного хозяйства, а преобладал именно такой комплексный тип. Возможно, что в более древнее время это комплексное хозяйство имело коллективный характер. Теперь оно представляется более сложным. С каждым приморским поселком связано несколько стойбищ, расположенных поодаль, в виде венка, на расстоянии 40–50 километров. При каждом стойбище, разумеется, только одно стадо. Происходит постоянный обмен работников между поселком и стойбищами, так как каждый морской зверолов, а южнее каждый рыболов, имеет по несколько оленей, которые находятся на попечении какого-нибудь родственника среди пастухов. Время от времени из семьи зверолова кто-нибудь уходит на оленное стойбище, в особенности молодежь. Пришелец проводит там несколько дней, лакомится олениной и уносит домой немного оленьего сала или мяса и несколько пыжичьих шкур для зимней одежды. Это происходит по преимуществу осенью, тотчас по окончании летне-осеннего промысла рыбы.

Весною, напротив, пастухи, в особенности опять-таки молодые, спускаются к морю, участвуют в зверином и рыбном промыслах и уносят добычу домой.

Оленеводы и зверобои связаны тесными родственными узами, нередко оленеводы отстают от оленьего стада и остаются зверобоями на морском берегу. Рядом с этим зверобои уходят от прибрежья к оленьему стаду и превращаются в оленьих пастухов.

Эта основная комплексность чукотского хозяйства приводила к тому, что оленные чукчи на всем протяжении тундры от Индигирки до Анадыря и приморские чукчи по северному и тихоокеанскому прибрежью имели живое сознание племенного единства и при военных столкновениях вставали совместно для отражения завоевателей. Русские завоеватели наступали на чукоч с запада, с оленной стороны, и их отразили главным образом оленные (чаунские) чукчи. Однако, по свидетельству различных казачьих отписок, среди оленных воинов постоянно попадались собачники и так называемые пешие или ходячие чукчи, т. е. люди, не имевшие ни оленей, ни собак. Пешие воины, конечно, могли происходить из оленной бедноты, но в общем собачники и пешие воины характерны именно для приморских чукоч.

У оленных коряков в бассейне Охотского моря оленеводство является, повидимому, более замкнутым в себе. Общение между приморскими рыболовами и тундренными оленеводами ограничивается только торговлей. Молодежь из приморских поселков редко уходит работать на оленное стойбище, оленеводы принимают приморских довольно неохотно. Оленеводы о них говорят: "Будучи зверобоями, они не привычны пасти". Крупное чукотское оленеводство, как указано выше, было постоянно открыто для приморских пришельцев.

Одновременно с этим торговый обмен в пределах чукотского общества и даже в пределах совокупности племен, обитающих на крайнем северо-востоке от Колымы до Анадыря и до Охотского моря, можно анализировать с большой четкостью.

До появления русских народы этой области вели постоянные пограничные войны. Например: чукчи с коряками, чукчи с азиатскими эскимосами. Поэтому обмен за племенные границы почти не выходил. Внутри чукотского общества, как указано выше, шел постоянный обмен между приморскими звероловами и тундренными оленеводами. Обмен этот развивался в формах натурального хозяйства, однако уже намечалось выделение важнейшего товара с той и с другой стороны, который мог бы в дальнейшем приобрести характер денежного товара. У оленных чукоч таким товаром служил однолетний пыжик, у приморских чукоч — связка лахтачного ремня или лахтачная шкура, которая назначалась преимущественно на подошвы для осенней и летней обуви и в обмене нередко разрезывалась на половины и на четверти.

Появление русских после бурного периода долговременной войны все же привело к замирению всей этой области и прекращению войн между отдельными племенами. Таким образом и междуплеменной обмен, в прошлом довольно случайный, теперь мог развернуться шире.