Не выходит из ума та явившаяся ему под Кологривом картина… Уже несколько небольших акварельных эскизов сделал к вей, отложив на потом еще в Петербурге задуманное панно. Идея Кордона, города всеобщего благоденствия, полностью овладела им. Теперь он постоянно рисует и пишет диковинные дома и дворцы, лепит их из глины, так что и глиняный Кордон заметно разросся за небольшое время. Множится и его население.
Счастливая, желанная пора наступила для Ефима. Наконец-то он свободно отдается творчеству, принадлежит самому себе, своей душе почти полностью! Даже мать оставила его в покое. Помощь вичужан и кинешемцев все еще была постоянной, не прекращалась — это смягчало ее сердце…
Так легко и свободно душе Ефима! Целыми днями он наедине со своими замыслами, живет только творчеством. Так давно не жилось ему, чтоб была такая свобода, чтоб так полно мог он принадлежать воображению. Только в раннем детстве было что-то такое, только там была такая воля…
Однако Ефим не вовсе уж в затворничество ушел. В неделю два-три раза он ходит на беседки, где деревенская молодежь проводит долгие вечера. В Шаблове издавна устраивали две беседки — большую и маленькую. Большая — для парней и девок, маленькая — для молодяжек. Маленькая подражала большой. Устраивалась она, правда, не в какой-нибудь постоянной, откупленной, избе, а кочевала из одной избы в другую: нынче — у одних, завтра — у других, по порядку.
Ефиму больше нравится ходить на маленькую беседку. Забавное это зрелище: сидят по лавкам «барышни» и «кавалеры», у многих ноги до полу не достают… Девочки сидят с рукодельем — учатся прясть и вязать носки, варежки, учатся уже и танцевать. Кое-кто из ребятишек тренькает на балалайке… Есть тут и свои зрители: в кути толкутся матери, шушукаются меж собой.
Когда-то, мальчиком, Ефим тоже проводил свои осенние и зимние вечера на такой беседке. Бывало, чуть стемнеется, засобирается на нее по уговору с дружками. Дед Самойло прикрикнет:
— Ефимко! Не ходи-ко на беседки-то! Посиди дома! В наше время мы стыдились ходить на беседки без дела. А ежели так — женихи только буде, да и то — либо с лаптем, али оборы вьют… Вот я заплел тебе новы лапти, ты и свил бы себе к ним оборы-то! Да и заплетать пора бы учиться! Али вон хоть ошметки починивай. Вот тут провести лыко-друго — еще и наносишься! Ядрены лапти, только рожи порастрепались малость, а подошва еще гожа. Садись вон на коник да починивай — учись! Неча без дела носиться-то!
Ефим со вздохом брал из дедовых рук растрепанный лапоть, Садился на коник, начинал обрезать лыко для починки… И все же, улучив момент, оказывался за порогом…
Ефим на маленькую беседку не просто так ходит, не ради праздного любопытства. Его тут ждут, ему тут всегда рады. Несколько раз он брал с собой этюдник — писал эскизы к задуманной картине «Маленькая беседка», появлялся он тут и с книгой в руках, читал ребятишкам «Вечера на хуторе близ Диканьки», стихи Кольцова, Никитина, Некрасова… Ребятишек, которые не ходят в школу, учил счету и азбуке — по испытанному способу, еще дядюшка Фрол Матвеев обучал его самого именно так — надо было запомнить довольно забавный набор слов: «Аннушка, бабушка, Васильевна, Григорьевна. Дедушка ехал жениться зимой. Иван Иваныч кланялся людям: Мишеньке, Наташеньке, Оленьке, Парашеньке. Рыжая собака танцует у ворот. Федька хохочет: цыган черемочет — шить, щить, ыть, эть, ють, ять, мягкий знак, твердый знак». Такой «метод» заучивания не запрещался и в школах.
Читал Ефим ребятишкам и свои стихи, «сочинюшки», рассказывал сказки, загадывал загадки. Раз от раза убеждался: нужен, нужен и деревне свой народный дом или что-то вроде клуба деревенского, где можно было бы не только время скоротать, но и много полезного получить и старому и малому… И являлся ему в мечтах такой дом — ярко освещенный, весь белый, как храм, куполом увенчанный. А в этом доме и театр, и библиотека, и зал для собраний, сходок… Он уже сделал эскиз такого дома к задуманной картине и вылепил его. Он живет мечтой, как однажды пригласит всю деревню и покажет им свою огромную картину, на которой однодеревенцы увидят город всеобщего благоденствия, его Кордон, он расскажет им об этом городе, он подарит им свою мечту… Но та мечта не должна оторваться ни от прошлого, ни от настоящего… Он не только создаст эту картину, опишет ту будущую прекрасную жизнь словами на бумаге, когда-нибудь у него будет деревенский театрик, пускай совсем небольшой, и в нем он покажет однодеревенцам будущее в живых картинах, как уже достигнутое, близкое… Не забудет он и родную древнюю культуру, бытность и в живописных полотнах, и в сочинениях, и в театральных постановках будет она жить, давать людям радость. С помощью искусства он проведет их от истоков, через настоящее в будущее… И начать надо с малолетков, им, тянущимся ко всему сказочному и необычному, он должен рассказать обо всем как сказочник…
На маленькую беседку Ефим притащил короб своих глинянок, весь первоначальный Кордон. Ребятишки окружили его, затормошили: «Чего это ты принес, дядя Ефим?!»
— Не торопитесь, не торопитесь!.. — улыбаясь, Ефим поставил короб на стол в переднем углу, стал доставать из него постройки, человечков, деревья… — Сейчас мы с вами посмотрим, как жило наше Шаблово давным-давно, в незапамятные времена, с чего тут у нас все начиналось…
Он молча расставлял на столе свои глинянки, а ребятишки, сгорая от любопытства и уже настроенные на что-то вовсе необычное, окружили стол тесным кольцом…
— Давным-давно, — начал Ефим, — на месте нашего Шаблова был густой лес, и на самой горе Шаболе стояла одна-единственная избушка окнами на полдень. И вот в той избушке жил старик со старухой, и было у них два сына и одна дочка, примерно вашего, возраста. Старика звали Хорь, а старушку — Ягодка, А сыновей — одного Опенок, другого — Лутько. Дочку звали Беря. Избушка их стояла на том самом месте, где теперь Лизаветина изба, чуть пониже, чтобы солнышко больше припекало, к горе, чтоб ветром студеным не хватало. Перед окошками Хорь с Ягодкой сажали капусту, галань, горох, бобы, морковь и всякую всячину. На всю зиму им хватало всего, с остатком даже. А за огородцем, к речке, из окошечек видно было зеленый лужок, и там росли всякие травки, цветочки, и ходили козы на солнышке, щипали травку, А возле огородца шла тропочка к речке, не там, где теперь, пониже. А речка тогда была шире, сильней, и за ней не было никаких полей, не как теперь, а был, опять же, сплошной лес.
И вот пошли раз Опенок, Лутько и Беря по ягоды в ту сторону, где теперь Бурдово, взяли с собой пестерья и коробицы и на берегу речки, на том месте, которое бурдовские зовут Городищем, нашли две избушки. Они сперва не смели и подойти… И вот с реки идет девонька с водой:
— Кто вы такие? — Ефим прихватил глиняную девочку с коромыслом и ведрами на плече и, постукивая ею о стол, «подвел» ее к трем ребятишкам с пестерями и коробицами в руках.
— Да мы ходили по ягоды…
— А-а… Откулешние?..
— А вот недалеко от вас у рички живем.
— Это у рички-то?! Мне тятька сказывал. Вашего тятьку еще Хорем зовут… Вы ведь Хоревы будете?..
— Да, Хоревы мы и Ягодкины.
— Ну, вот! Я и избушку-то вашу видела: два окошечка к ричке, и козы у вас. Я по грибы ходила и видела с горы и под гору к ричке спускалась.
— А как тебя зовут?
— Нивичка. А вас как?
— Опенок, Лутько и Берька.
— А у меня еще есть брат Тютя. А тятьку зовут Рус. Они ушли дрова рубить. Я одна дома. А мамка наша умерла. Вон в том дому живут девонька Светка и паренек Провка, и еще старший брат у них есть, Фаном зовут. А батька́ у них зовут Чивиль, а матку — Токой. У ник еще две дочки выданы замуж — Латька и Руса, вон там, за ричкой они живут, там тоже две избушки есть.
Услышали разговор Чивилевы девоньки и выбежали на волю.
— Кто такие?
— А это вон повыше нас недалеко от рички живут…
— По ягоды, видно, ходили? В пестерьях-то есть?
