Через два часа мы действительно оказались на краю: старое, поросшее травой шоссе обрывалось высоко над рекой. Внизу в воде торчали сваи разобранного моста. Новый мост и новое шоссе виднелись в полукилометре выше по течению.
Вот он, старый знакомец Битюг!
Светило солнышко. Синела река. Покачивались зеленые ножи камыша. И далеко виднелась с обрыва пойма.
– Эх, хорошо! – вышел из машины шофер Торопыгин. При виде такого раздолья ему захотелось поразмяться. Он помахал руками и присел, хрустнув коленками. – Эх, хорошо! – повторил таксист. – Все торопимся, спешим куда-то, а тут такая красотища!
Он посмотрел на часы, нырнул в машину и дал газ. Он торопился взять обратных пассажиров.
Спасибо вам, шофер товарищ Торопыгин, главный диспетчер Олег Сергеевич и «королева» в красном берете! С вашей помощью мы оказались на Битюге раньше того поезда, на который опоздали.
Жизнь хороша и удивительна!
Весло лежит на борту. Течение само тихо несет легкую лодочку. Только сиди да по сторонам поглядывай. И запоминай. А как все запомнишь? Чтобы не забыть, надо, пожалуй, записывать.
Я достал тетрадку, зачеркнул нелепые слова «общая тетрадь» и вывел старательно: «Бортовой журнал. Начат…» И стал думать, какой бы фразой покрасивее открыть мои записи. Но красивая фраза не приходила. Нелегко написать первую фразу на абсолютно чистом листе бумаги. Вспоминалось прочитанное в какой-то старой книге: «Соленый ветер наполнил поднятые паруса, и гордый бриг вышел в море навстречу бурям…» Про море – там легче. А здесь хоть и красиво, но гордости никакой: камыши, лягушки… «Соленый ветер тронул камыши, и…» Нет, не то. И почему он «соленый» здесь, на Битюге? Чепуха какая-то…
И вдруг я увидел явственно, как на кухонном столе стоит банка с солью, приготовленная в дорогу. Я ее забыл… А плавание без соли – это совсем не то, что с солью. Несоленую уху, например, в рот не возьмешь.
Первая фраза в бортовом журнале получилась такой: «Растяпа! Я забыл соль…»
Ход дальнейших записей прервал странный предмет, плывший передо мной по течению. Он был кругл и походил на небольшую плавающую мину. Как у настоящей рогатой мины, из предмета торчал вбок какой-то шпенек. На макушке этой «мины» стояла трясогузка и покачивала хвостиком.
Я отложил бортжурнал, схватил весло и кинулся догонять загадочный шар. Впрочем, никакой загадки, как выяснилось очень скоро, тут не было: по реке плыл обыкновенный арбуз с привядшим поросячьим хвостиком. Я толкнул его веслом – арбуз охотно окунулся и закувыркался, показывая выеденную середину и нацарапанную на темно-зеленой шкуре надпись: «Ел Боря Полторак». В царившей под лучами полуденного солнца тишине я услышал, как хрустела красная и сочная арбузная мякоть на зубах счастливца Бори Полторака, и мне захотелось арбуза. Ах, арбузика бы сейчас! Арбуза и соли – вот чего не хватало мне для дальнейшего плавания по Битюгу…
Прошло время, и ракитник на берегу расступился. Показались крыши дальних домов. Я привязал лодочку за коряжину и отправился на поиски соли и арбузов.
Известно, что любая дорога не минует магазина. Проселок, который мне подвернулся, тоже привел к магазину. Он назывался «Товары повседневного спроса». На крылечке дремала загорелая бабуся. Перед ней стояло ведро, полное крупных пунцовых помидоров.
– Продаете? – неуверенно спросил я.
Продавать помидоры в селе, утопавшем в садах и огородах, было то же, что торговать ромашками на лугу.
– Три рубля ведро, – встрепенулась бабка.
– Мне этого много, продайте полведра.
Бабка подумала.
– Не, – сказала она. – Ведро.
– Ну, за те же деньги, только полведра.
– Не, – отрезала она, хорошенько подумав снова. – Ведро. Куда я полведра дену?
От густо свисавших с потолка липучек магазин имел новогодний вид. Соли и арбузов в нем не оказалось.
– Соль и кавунцы в хозмаге у Михалыча, – сказала продавщица, осторожно выглядывая между липучками, чтобы не приклеиться. – Только его нету. В школу вызвали. Павлик двойку получил.
Я отметил, что сегодня лишь третье сентября. Когда же этот Павлик умудрился схлопотать «пару»? Вот скоростник!
– Он такой. Его двойки раньше его родились, – выдала Павликову тайну продавщица.
Бабка на крыльце сняла с ведра три помидора и протянула их мне.
– Возьми, коль приглянулись.
Я полез за кошельком.
– Не, не, – замахала руками бабка и разровняла помидоры в ведре, чтобы оно снова стало полным. – Я ведром продаю!
Я все-таки заглянул в хозяйственный магазин. Продавца Михалыча все еще не было. Эх, Павлик, Павлик…
– Соль у него заперта, а кавунцы еще не оприходованы, – сказала жена продавца и сдвинула на телеге солому.
Под соломой лежали арбузы. Темные и некрупные, похожие на пушечные ядра.
– Хорошие кавунцы, – щелкнула по арбузу хозяйка. – Сорт «победитель».
– Проси, – шепнул я Пыжу.
Пыж посмотрел на хозяйку и вежливо буркнул.
– Хорошая у вас собачка… – вздохнула жена продавца и вынула двух «победителей».
Я опять полез за кошельком.
– Не, – отказалась от денег хозяйка. – Не могу я торговать. Не оприходованы потому что. Только привезли, не разгрузили даже. Каб мешок, а то всего два…
А соли мне дал пастух. Обычного пастушеского кнута у него не было.
– Нужон он мне! – улыбнулся пастух. – Да я за соль любую корову «куплю»!
Пастух достал из висевшей на боку торбочки горсть соли и показал коровам. Они шумно засопели и, облизываясь, пошли за пастухом.
Светило солнце. Тихо плыла, плавясь в его лучах, река. Шуршали сухими крыльями стрекозы. Я ел сочный прохладный арбуз. Вот жизнь наступила!
Пыж тоже чвакал арбузом. Он заглатывал куски прямо с семечками. А я их сплевывал за борт. Они медленно погружались, поворачиваясь в светлой воде. Если бы они проросли, вся река была бы в арбузах!
На арбузные семечки набрасывались селявки. Они подталкивали их носами, пытались обсосать край.
Я опять вспомнил про журнал и сделал наконец «красивую» запись: «Есть и соль, и арбузы. Жизнь хороша и удивительна!»
Берег левый, берег правый
Водная дорога то становится широкой, как автострада, то сужается, как глухой проселок. Берега сдвигаются и заглядывают в лодку. Буйными травами, пышными цветами украсил их Битюг. Высоченные, в руку толщиной дудки перевиты хмелем и вьюнком. Издалека видна в зеленой осоке вишнево-красная плакун-трава, яркая и жизнерадостная, вовсе не похожая на кислую плаксу. Свесились, любуются своим отражением сиреневые астры. Стойко цветет, несмотря на сентябрь, растение с суровым названием «окопник». Словно соревнуясь между собой, берега выставляют напоказ свою красоту. Я включился в эту игру, разделил лист журнала пополам: «берег левый» и «берег правый». Где больше?
Скабиоза – это на правом!
Татарник – тоже.
А на левом – мята. И за нею – горец!
Справа – вероника!
Незабудки – на левом…
Но вот налево высится нечто удивительное: длиннющая палка, облепленная тесно сидящими желтыми цветами. Я даже причалил, чтобы разглядеть получше. Оказалось, что эти «палки» – там и сям – торчали по всему берегу. Здесь был выгон. Несколько черных коров бродили между желтыми палоками. Многие из этих странных растений были куда выше моего роста – метра два с половиной! По самой земле – округлые мохнатые листья, как уши. А из разложенных по земле ушей – то, что я увидел из лодки, – толстый хлыст с как бы вплетенными в него желтыми цветами. Я узнал гиганта и вспомнил его название. Вполне естественно, что при таких размерах их было два: по листьям он назывался «медвежье ухо», а по цветам – «царский скипетр». Было и третье – «коровяк». Теперь, глядя на прогуливающихся между скипетрами коров, я понял, откуда появилось и это название.
