– Брат Обрядоначальник, – ерзнув, поправил гость. Он не знал, как перейти к щекотливому вопросу, с которым его, собственно, и направили сюда. – Брат Обрядоначальник хотел спросить вас, – Шувалов запнулся и поднял на графа глаза, полные просьбы помочь ему с честью выпутаться из создавшегося положения. – Яков Вилимович, государыня очень плоха…

Старик смотрел на молодого фаворита Елисавет, не отрываясь. Сколько раз за последние пятьдесят лет он слышал эти слова? Государыня? Какая именно? Екатерина? Анна? Елизавета? Эта маленькая девочка? Лизетка, как дразнил ее Петр. Неужели дочь Петра уже сходит в могилу? Брюс не мог в это поверить. Какой же сейчас год? Не важно. Они хотят от него того же, что и всегда. Неужели так трудно запомнить последовательность магических действий и всего несколько слов? Нет, положительно, народ измельчал. Впрочем, когда смертные были памятливы?

– Я помогу вам, юноша, – сказал граф. – Меня обязывает к этому долг перед братством. Ведь вы хотите знать, кто станет следующим государем?

Как просто он это произнес! У самого Шувалова язык бы не повернулся выговорить такое. Иван Иванович лишь склонил голову, подтверждая справедливость слов Брюса.

Старик улыбнулся.

– Не хотите ли кофе? Чудесный напиток. В бытность царя Петра Алексеевича в Голландии тамошние дамы принимали его как возбуждающее средство и уверяли, что заваренный по-турецки он укрепляет мужскую силу.

«Что он несет?» Ивану Ивановичу пришлось выслушать лекцию о сортах кофе. Не менее пространную, чем химические экскурсы хозяина усадьбы. Потом о табаке. За все время он ни разу не перебил Брюса.

– Вы терпеливы, – похвалил старик. – Именно такой человек и должен находиться при августейшей особе. Итак, слушайте внимательно. Повторять дважды я не имею права. В Кунсткамере на втором этаже в шестиметровом шкафу справа по коридору от кабинета естественной истории на третьей полке сверху стоят две колбы с заспиртованными головами государственных преступников. Это кавалер Вилим Монс и Мария Гамильтон.

Иван Иванович обомлел. Но Брюс не дал ему опомниться и продолжал.

– Их приказал поместить туда государь Петр Алексеевич специально с целью известных вам упражнений. При приближении смерти очередного императора головы пророчествуют о судьбе престола. Для этого необходимо пропустить через них ток, полученный от этого пентакля, – граф выложил на стол плоский металлический предмет многоугольной формы, – при ударе молнии. За все прошедшие годы это получилось лишь дважды. Ваши предшественники были не очень внимательны, – ворчливо заметил старик. – Постарайтесь не повторить их ошибок. Во время грозы вынесите головы на крышу, положите пентакль ровно посередине между ними и замкните вокруг магический круг из братьев высшего посвящения. Вы должны держаться за руки и произносить вот эти слова. – Граф взял салфетку и принялся вилкой писать на ней какие-то закорючки.

Почему нельзя было воспользоваться для этого бумагой и чернилами, Иван Иванович так и не понял, но с глубоким поклоном принял исчерканную Брюсом материю.

– Вот и все, молодой человек, – заулыбался граф. – Запомнили?

Шувалов сглотнул. Он не мог бы побожиться, что все понял точно. Тем более запомнил.

– Гроза должна быть у-у-у-у! – сделал старик страшные глаза. – У нас тут третьего дня была такая…

Иван Иванович выслушал лекцию о грозах. Уже вечером Брюс отпустил его, изрядно измучив рассказами. Горничная с бутоном шиповника в волосах взяла в руки свечу и по-прежнему безмолвно сделала Шувалову знак следовать за ней. Фаворит неуверенно оглянулся на графа, но тот благодушно махнул рукой.

– Ступайте. Дело молодое. В столице вам ведь не часто удается расслабиться.

Не часто! В его-то положении! Иван Иванович глубоко вздохнул. Зачем отказываться от подарков судьбы? Тем более когда они сами идут в руки.

Девушка скользила по лестнице, высоко держа свечу.

– Как тебя зовут?

Она только лукаво улыбнулась.

– Но ведь у тебя есть имя?

Горничная приложила палец к губам и толкнула рукой дверь. Шувалов шагнул вслед за ней и почти тут же на него из темноты повеяло нежным запахом диких роз. Белые руки сомкнулись на шее Ивана Ивановича, и поцелуи, легкие, как лепестки, посыпались на лицо.

Тысяча удовольствий, испытанных им в эту ночь, трудно было сравнить хоть с чем-то пережитым прежде. Но вот, неловко повернувшись в кровати, он задел локтем цветок в волосах своей молчаливой любовницы. В тот же миг ему на руки хлынул поток роз, точно девушка рассыпалась буквально в ладонях. Уколов палец о шип, Иван Иванович проснулся.

Он сидел в своей карете-гондоле посреди березняка, не сдвинувшись ни на вершок в сторону имения Брюса. Лошади мирно щипали траву вдоль давно заброшенной дороги. Кучер ходил рядом, постукивая кнутом по сапогу.

– Почему стоим? – Иван Иванович протер глаза.

– Дороги дальше, барин, нету, – отвечал слуга. – Тут мужики на телеге проезжали, косари. Говорят, давно погорела эта усадьба. Уже лет тридцать как. Молодые господа за реку переехали. Боятся здесь жить. У них что ни день, то грозы. Молнии в головешки Брюсова дома так и лупят, так и лупят! Так куда поедем-то?

Иван Иванович поднял руки к лицу и только тут заметил, что крепко сжимает в кулаке белый пентакль и скомканную салфетку, исписанную какими-то значками.

– Я долго спал? – спросил он, удивленно разглядывая предметы.

– Да на минутку всего и задремали, барин, – отозвался кучер, вновь влезая на козлы. – Ну? Куда тронемся?

– В Москву. – Шувалов махнул рукой.

Слуга крякнул и стал разворачивать лошадей. Зачем, спрашивается, было тащиться в такую глушь? Чтоб узнать то, что известно всей Москве? Фаворит не обращал внимания на ворчание слуги. От его ладоней до сих пор неуловимо пахло шиповником.

Осень 1758 года. Санкт-Петербург

Возок прибыл в столицу уже вечером. В сумерках переехали Фонтанку, служившую границей города, задержались на Аничковом мосту у будки, показывая подорожные, и, наконец, перевалили через деревянные горбыли, сложенные для более пологого съезда карет на берег.

– Приехали, барин, выходите. – Ямщик, перекрестясь, принял плату и, благословляя доброго ездока, развернул лошадей куда-то в непроглядную тьму, не озаряемую ни единым костром.

Потемкин поздно спохватился, что не узнал у него, где здесь можно найти постоялый двор или трактир. Искать сейчас казармы Конногвардейского полка было бессмысленно. Оставалось кое-как переждать до утра. Гриц голодный, усталый и злой брел невесть куда вниз по улице.

– Скажи-ка, любезнейший, – обратился он к какому-то разносчику, явно припозднившемуся и спешившему домой. – Где здесь поблизости трактир?

Парень с опаской осмотрел говорившего, но, осознав, что перед ним не грабитель, а просто заплутавший прохожий, осклабился в добродушной улыбке.

– Вон тама, – ответил он, ткнув корявым пальцем в темноту. – «Тычок». За два дома и во двор. Тока тама опасно, барин.

– Почему? – мрачно осведомился Потемкин, чувствуя, что город, в который он приехал, полон неприятных сюрпризов.

– Тама господа гвардейцы собираются. – Разносчик шмыгнул носом. – Они, эта, сильно безобразничают, если пьяные.

– Ну в трактире люди всегда пьяные, – уверил собеседника Гриц. – Спасибо, любезнейший. – Он протянул парню полушку, тот несколько раз поклонился и пошел проч.

Потемкин поспешил в указанную сторону. Перед ним под низкую арку между домами свернули три гвардейца в странных желтых мундирах, каких Гриц никогда не видел. Троица шла уверенно, видимо, дорога была им хорошо знакома, и Григорий последовал за ними в надежде, что они выведут его к искомому «Тычку», чье название говорило само за себя.

Двор, в котором очутился Потемкин, был квадратным, темным, с одним-единственным выходом. В его таинственной глубине поминутно хлопала открывавшаяся дверь под скрипучей ржавой вывеской. Из-за нее доносились глухой шум, голоса, хохот и бабий визг. «Надо же, какой странный двор, – подумал Гриц, – на тупик похоже. То ли дело наши московские проходные, продувные, ищи-свищи тебя в таком дворе! А здесь и захочешь, никуда не убежишь».