Мои лекции по неорганической химии в среднем классе Училища продолжали привлекать внимание юнкеров, и я был доволен достигнутым успехом, хотя был очень строг при оценке их познаний. Юнкера несомненно меня боялись, хотя относились ко мне с большим уважением и до моего слуха дошли их мнения о моей любви к химии и о желании поставить ее преподавание в Училище и Академии на надлежащую высоту. Моя строгость относительно оценки ответов не могла не обратить внимания начальства, и на одну из репетиций по химии в начале учебного года явился в класс сам начальник Академии и Училища генерал Демьяненков. Поздоровавшись с юнкерами, он обратился ко мне с вопросом:

«Скажите мне, почему у Вас юнкера получают неудовлетворительные баллы? Может быть преподавание ведется не так как надо, метод преподавания выбран неудачно или учебник, вами рекомендованный, не отвечает назначению? Я все время наблюдаю ваши оценки и всякий раз прихожу в смущение».

Подобное замечание начальника Училища в присутствии моих учеников произвело на меня неприятное впечатление. Как бы не был плох преподаватель, никоим образом нельзя его критиковать в присутствии его учеников, потому что это подрывает школьную дисциплину и не только не может улучшить дела, а только его портит. Я сейчас не помню, что я ему ответил, но уже тогда решил, что это ему даром не пройдет, и что я ему дам в ближайшее же время надлежащую отповедь. Он просидел почти до конца репетиции и был свидетелем моего опроса одного юнкера, Чайковского, большого лентяя, которому я поставил неудовлетворительную отметку, так как он не мог ответить почти ни на один самый простой вопрос из пройденного курса.

На другой день я искал случая встретить начальника, что было сделать сравнительно легко, так как он около 11 часов утра всегда приходил в преподавательскую комнату, где принимал доклад инспектора классов К. Е. Гука. Когда Демьяненков поздоровался со мной, то спросил: «Ну, как у Вас окончилась репетиция»? Я ему ответил, что я поставил только один неудовлетворительный балл юнкеру Чайковскому, которого я спрашивал в его присутствии. «Да, он заслужил такой оценки», — прибавил начальник. Тогда я воспользовался случаем для того, чтобы высказать ему о своем неприятном впечатлении, полученном мною от произнесенной им речи перед моими учениками во время репетиции:

«Позвольте мне, Ваше Превосходительство, заявить Вам, что вчера на репетиции Вы меня очень обидели. Вы в присутствии моих учеников подвергли критике мою педагогическую работу, в которую я вкладываю всю мою душу. Нельзя в течении одного или двух лет направить в надлежащее русло дело, которое было в плачевном состоянии в течении многих лет. Вместо того, чтобы переговорить со мною в присутствии инспектора классов о моем методе преподавания химии, Вы подняли этот вопрос в присутствии моих подчиненных и совершенно не заслуженно стали меня порицать за неудовлетворительные отметки, которые я ставлю юнкерам. Все мною делается для того, чтобы этот учебный предмет, химия, преподавался в Артиллерийском Училище так же хорошо, как математика и физика, а Вы вместо того, чтобы меня поддержать, деморализуете ту работу, которую я с таким трудом веду:. Все в свое время образуется, и я составлю необходимый учебник по химии, как только защищу свою диссертацию. А теперь я могу только прибавить, что если я не подхожу быть преподавателем, то в Вашей власти отчислить меня, и я постараюсь найти себе подходящее место».

Вероятно моя реплика произвела на Демьяненкова сильное впечатление, потому что он переменился в лице и заговорил со мною совершенно иначе, чем мы привыкли его слышать. Куда девалось все его высокомерие и величие, когда он стал обменять мне, что он никоим образом не хотел меня обидеть, что, напротив, он хочет всячески мне помочь наладить это дело, что он высокого обо мне мнения и не забыл моей блестящей лекции о Лавуазье и проч. Он готов извиниться, если он сказал что-либо обидное, что я совершенно прав, когда я оцениваю подобных юнкеров, как Чайковский, неудовлетворительным баллом. На прощании он подал мне руку и предложил мне забыть этот инцидент.

j

Когда он ушел, на меня набросился инспектор классов Гук и стал порицать меня за то, что я так говорил с начальником и расстроил его. На это я ему сказал: «Карл Егорович, я сам очень растроен и после вчерашней истории я не спал всю ночь». Карл Егорович тогда сказал мне, что ранее, чем говорить с начальником, я должен был переговорить с ним.

Не прошло и двух недель после этого инцидента, как на мою лекцию по химии в Училище явился ген. Демьяненков, прослушал ее от начала до конца, при чем я заметил, что он делал у себя какие-то заметки. После окончания лекции он отпустил юнкеров и выразил мне свое большое удовлетворение. Он сказал, что мой способ чтения лекций, когда все юнкера принимают участие в ходе развития мыслей и делают здесь же логические выводы, является несомненно наиболее продуктивным для усвоения предмета. Узнав, что я еще не издал своих лекций по химии, он приказал мне передать инспектору классов, чтобы он распорядился немедленно налитографировать прослушенную им лекцию, так как она касалась очень важного вопроса, — классификации неорганических соединений, установленной на основании важнейших кислородных соединений элементов. Я обещал ему тотчас же написать эту лекцию и отдать для напечатания (впоследствии она вошла в мой курс неорганической химии).

Пользуясь случаем, я решил возбудить вопрос об отпуске мне денег для моих научных работ. Я развил мою мысль, что Академия, если она хочет иметь хорошо подготовленных инженеров-артиллеристов по химии и взрывчатым веществам, должна поставить научные исследования в своей химической лаборатории. В настоящее время, доложил я ему, мною таковые производятся, но я не имею даже ничтожных средств для того, чтобы их выполнять, и принужден часто тратить свои собственные средства. Я обращался к начальнику канцелярии, кап. Крохалеву, но он мне сказал, что средства могут быть мне даны в конце года из остаточных сумм Академии. Но это не может устраивать химика в его научной работе, так как по ходу работы надо будет приобрести химический препарат немедленно, иначе будет остановлена вся работа. «Дорого яичко к светлому дню», — сказал я, и просил разрешить мне тратить известную сумму денег, — равно как и каждому другому преподавателю, который будет вести научную работу. «Иначе, Ваше Превосходительство, — закончил я, — нам, химикам, нечего будет делать в нашей химической лаборатории и придется искать другое место, где мы сможем найти удовлетворение нашим научным порывам».

Я просил Начальника давать мне деньги из сумм отпускаемых на лабораторию, а вовсе не из других кредитов; указывая на этот источник, я, несомненно, вторгался в его распоряжения, что, конечно, не могло доставить ему большого удовольствия. Надо было иметь не мало мужества, чтобы критиковать деятельность такого начальника, каким был Демьяненков (за глаза мы называли его просто Демьяном). Согласно военной дисциплины, он мог моментально прекратить этот разговор, заметив мне, что я, как помощник заведующего лабораторией, вообще не имею права поднимать этот вопрос перед начальством, а должен сообщить заведующему лабораторией, кап. Забудскому, который имеет право войти с рапортом к начальнику. Этого не случилось. Под впечатлением моих лекций и полученных мною научных результатов, которые уже были доложены Химичесскому Обществу, а также умелому докладу, начальник обещал мне сделать все возможное, чтобы я мог продолжать и в будущем мою научную работу. Я был счастлив, когда правитель канцелярии сообщил нам, что в будущем я и другой репетитор по химии, Сапожников, будем получать по 400 рублей в год исключительно на покупку химических препаратов и несложных приборов; кроме того нам было обещано, что в конце года из остаточных сумм будут даны средства на покупку и более сложных аппаратов.

Узнав, что Артиллерийская Академия, как высшее техническое учебное заведение, имеет право безпошлинно выписывать препараты и приборы из-за границы, я принялся убеждать Забудского, а главное Крохалева, что это будет крайне полезно для химической лаборатории, как с научной, так и с экономической точки зрения. Много труда мне стоило провести это дело, так как до тех пор никто об этом и не думал; в конце концов и здесь я оказался победителем, и в начале 1895 года послал первый заказ на химические препараты в Германию фирме Кальбаум, и с тех пор до самой войны мы все химикалии покупали только от этой фирмы.