В одну из моих поездок в Москву мне пришлось ехать в одном купэ с следователем по особо важным делам (фамилию не могу вспомнить), который был членом Особой Верховной Следственной Комиссии под председательством князя Голицына (недавно умершего здесь в Соед. Штатах). Он мне рассказывал некоторые интересные подробности относительно допроса разных царских министров, и между прочим сообщил мне, что в комиссию' была вызвана также и А. М. Вырубова. Следствие установило, что она не находилась с Распутиным в интимных отношениях, так как медицинское исследование вполне точно установило, что она осталась девушкой.
Летом 1917 года мне пришлось бывать на хуторе в Калужской губернии и беседовать с моими соседями-крестьянами по поводу происшедших событий. Настроение у них было приподнятое, но более или менее спокойное, и мои отношения с ними были очень хорошие. Они мне помогали убрать хлеб, и я им уступил все зерно на семена по 3 рубля за пуд, хотя рожь в то время стояла на рынке уже 20-25 рублей.
После того, как А. И. Гучков отказался быть военным министром, на этот пост был назначен А. Ф. Керенский, который впоследствии сделался и Верховным Главнокомандующим. Та и другая должность совершенно не подходили к этому человеку. За его безконечные речи, как в тылу, так и на фронте, его прозвали «главноуговаривающим». Он совершенно не понимал, что армия находилась в полном развале без всякой дисциплины, без уважения к своим начальникам. Армия устала от 3-летних боев, и до революции насчитывалось более миллиона дезертиров. С такой армией вести наступление было невозможно, — тем более, что с неприятелем началось братание, и немцы предлагали нашим солдатам прикончить войну и заключить сепаратный мир.
Несмотря на то, что последнее наше наступление на Стоходе было неудачным и мы понесли болшие потери, Керенский, для поднятия духа армии и успокоения в стране, решил начать в июне новое наступление на австрийском фронте. Хотя первые дни наши войска и имели некоторый успех, эта затея потом окончилась полной неудачей и мы зря понесли большие потери.
При таком состоянии армии и тыла единственное спасение состояло в том, чтобы удерживаться на закрепленных позициях, и тайно внушить каждому бойцу, что революционное правительство не потребует от армии больше ненужных жертв и что вопрос о земле, который наиболее всего интересовал солдат из крестья, будет безусловно разрешен в их пользу. Конечно, очень легко критиковать действия Временного Правительства, не зная всех обстоятельств дела, но лично тогда я был твердо убежден в том, что мы должны были оставаться пассивными участниками войны, и союзники должны были понять, что больной организм не может проявить активных действий. Если наши иностранные политики и полагали, что мы должны в первую голову думать о наших обязанностях и договорах с союзниками, то не надо было позволять им забывать, что это может относиться лишь к условиям, когда страна находится в нормальных условиях. Если некоторые из власть имущих и заявляли, что пассивное отношение России к военным действиям повлечет за собой позор для всей страны и что мы не получим после войны знаменитых Дарданел, то какое значение могли иметь эти рассуждения, когда возникал вопрос о жизни или смерти всего государства? Ведь еще во время войны некоторые пророки предсказывали, что после этой войны России, быть может, придется воевать с кем-нибудь из союзников. Впоследствии мы действительно могли убедиться в том, что дипломатические хитросплетения могут привести ко всяким взаимоотношениям между странами. После Версальского договора мы стали дружить с Германией и стали на точку зрения Бисмарка, который всегда говорил, что между Россией и Германией должны быть дружеские отношения.
После наступления, организованного Керенским и окон-чившагося неудачей, мы стали пассивными участниками войны. Вскоре началось беспорядочное бегство солдат с фронта, что привело к полной дезорганизации железнодорожного транспорта, и без того находившегося в очень печальном состоянии.
Большевистская пропаганда, искусно ведомая Лениным, Троцким, Зиновьевым, Каменевым и др., в течении двух месяцев
собрала под их знамена значительное количество рабочих и отчасти солдат, и потому штаб большевиков решил сделать первое боевое выступление 2-го июля для свержения Временного Правительства. Я возвращался вечером с Петербургской стороны домой и мне пришлось идти пешком, так как всякое движение было приостановлено и на улицах раз’езжали броневики с пулеметами и вооруженными солдатами и рабочими. В Петрограде в то время командующим войсками был генерал Половцев, в распоряжении которого состояло несколько сотен казаков, некоторые пехотные части и вызванная с фронта кавалерийская дивизия, которой командовал мой ученик по Училищу и Академии, ген. Милович. Эти воинские части были против большевистского движения, и в течении двух дней принудили к сдаче большевиков, заняли Петропавловскую крепость и главную квартиру большевиков в доме Ксешинской. Многие лидеры большевиков были арестованы и посажены в тюрьму; в числе их были Троцкий, Каменев и другие. Ленин и Зиновьев избегли ареста и первый из них скрылся в частной квартире на Петербургской стороне. Ген. Половцев предлагал в то время очистить Петроград от большевиков и навести полный порядок, но Временное Правительство, состоявшее, главным образом, из социалистов разных наименований и инспирируемое военным и морским министром Керенским, не пожелало такой меры, дабы не подорвать свой престиж в левых кругах, забывая о положении, в каком находилась вся страна, и о необходимости для ее спасения забыть о своих амбициях. Настроение в столице было сильно против левых партий, в особенности против большевиков. В Исполнительном Комитете их влияние было ничтожно, а солдаты, которые охраняли тюрьму, предлагали, как мне передавали, взять на мушку главнейших лидеров большевиков.
Какую неприязнь питали в это время к большевикам даже простые люди, можно судить по одному маленькому эпизоду, случившемуся в моем присутствии: во время большевистского бунта все мосты через Неву были разведены. Я прогуливался на плацу перед зданием Артиллерийской Академии и когда подошел к запертым воротам около угла Химической Лаборатории Академии, то заметил просто одетую женщину-работ-ницу, которая стояла недалеко от меня, намереваясь войти в калитку Пиротехнической Школы. Она заметила на тротуаре мужчину, по виду рабочего, с ожесточенным выражением лица ругавшего начальство, которого она по интуиции признала за большевика, занеся ногу в калитку, она прокричала: «мерзавцы». Мужчина крикнул ей в след: «Кто мерзавцы?» «Ты и подобные тебе», — ответила она и захлопнула калитку.
Подавление бунта большевиков сильно отразилось на настроении воинских частей в Петрограде; об этом можно было судить по взаимно-отношениям между солдатами и командным составом. Начальник Артиллерийского училища, ген. Карачан, после усмирения большевистского бунта собрал всех нижних чинов Училища и произнес речь, в которой ругал большевиков и обещал накладывать строгие наказания за всякое нарушение дисциплины. Насколько я вспоминаю, такие наказания действительно были наложены на некоторых нижних чинов, которые вели большевистскую агитацию. Добавлю, что такое поведение начальника Училища не прошло ему даром: через две или три недели, после октябрьского переворота, он был убит, и его тело было найдено недалеко от Артиллерийского Училища.
По поводу выступления большевиков, вина которых усугублялась тем, что их выступление имело место во время войны, назначено было следствие. В то время во главе Министерства Юстиции стоял П. Н. Переверзев, недавно умерший в Париже. Временное Правительство поручило ему разобрать все детали восстания и назначить строжайшее следствие. Но следствие, им организованное, велось очень медленно и затянулось на долгое время. Окончательное решение вопроса было впоследствии передано Павлу Николаевичу Малянтовичу, известному московскому адвокату, который в последние дни жизни Временного Правительства стал министром юстиции. Малянтович, насколько я мог убедиться из моих разговоров с ним во время моего прежнего знакомства, был скорее всего социал-рево-люционер, и в общественных кругах царило убеждение, что он сможет доказать Правительству, какой вред приносят большевики своей пропагандой армии и стране. Но каково было разочарование во всех кругах и слоях общества, когда Малян-тович дал раз’яснение Правительству, что акт большевиков 3-го июля нельзя подводить под бунт во время военных действий и что посаженные в тюрьму главари восстания должны быть выпущены на свободу. Временное Правительство, состоявшее почти целиком из социалистов разных толков, оказалось настолько не понимающим ужасного положения, в котором очутилась страна во время происшедшей революции, что вынесло опасное решение оставить весь этот инцидент без всякого внимания и выпустить арестованных на свободу. Мне представляется, что никакие оправдания поведения этого мягкотелого Правительства не могут иметь места; у всякого, кто вникает в эту историю должно возникнуть возмущение и он, несомненно, сделает только один вывод: какое право имели подобные люди брать в свои руки власть в такое ответственное время, если они понятия не имели о том, что такое власть и в чем заключается управление страной. Единственный раз за все время своего существования Временное Правительство имело возможность показать свой авторитет и повернуть руль на правильный путь, — но оно не воспользовалось этой возможностью.
