Обо всем этом тогда можно было мечтать, так как никто не думал, что через очень короткое время руль управления страной уже не будет в руках Ленина.
Я должен напомнить, что летом 1922 года Вандервельде, вскоре после моего знакомства с ним, пришлось приехать в Москву, где происходил суд большевиков над социал-|вево-люционерами. В глазах большевиков эта партия являлась наиболее опасной, так как они считали, что социалисты-революционеры хотят вернуть страну к капиталистическому строю. Председателем суда был назначен Ю. Л. Пятаков, и суд вынес ужасный приговор: все главные обвиняемые были приговорены к смертной казни, которая только через много месяцев была заменена многолетним тюремным заключением. Вандервельде, присутствовавший на процессе, был возмущен порядками суда и не мог выдержать такого отношения к людям, вся вина которых заключалась только в различии их политических убеждений от убеждений большевиков; он уехал к себе домой и в заграничной прессе описал им виденное и слышанное на суде. Наверное, Пятаков в то время, когда громил социалистов-революционеров, ни на одну минуту не мог себе представить, что с ним его товарищи поступят еще хуже.
В Брюсселе мне удалось несколько раз повидать моего любимого ученика по Артиллерийской Академии, А. Ф. Дра-шусова, который после большевистской революции эмигрировал заграницу и очутился в Бельгии. Д. А. Пеняков, зная его, как моего ценного сотрудника по Химическому Комитету, взял его к себе на завод в качестве инженера. Драшусов был на редкость честным и исполнительным человеком, которому можно было доверить всякое серьезное дело. За свои успехи по химии, по моему предложению он был оставлен при Артиллерийской Академии инструктором и несомненно из него выработался бы очень хороший профессор химии. Я заметил в нем способность глубокого наблюдения за ходом химических реакций и ему удалось за короткое время работы в лаборатории открыть интересную реакцию превращения под влиянием щелочи и в присутствии ртути окиси азота в закись азота; протокольная заметка была помещена в Журнале Рус-кого Физико-Химического Общества (1913 или 1914 г.).
Во время войны вел. кн. Сергей Михайлович, просил меня рекомендовать ему исполнительного и преданного делу инженера для работы в его комиссии при Ставке. Когда я решил пожертвовать Драшусовым и отдал его великому князю, то последний не мог нахвалиться работой моего любимого ученика. В советской России у Драшусова остались жена и ребенок, и он просил меня похлопотать, чтобы им разрешили выехать в Бельгию. Я обещал, и несмотря на большие трудности выхлопотал для них разрешение покинуть СССР. Тогда были еще другие времена и нравы!
Собрав в Бельгии весь нужный материал относительно возможности получения помощи от бывших владельцев заводов в России, я отправился во Францию. Ехать пришлось мне одному, так как Л. Ф. Фокин не мог получить французской визы и принужден был вернуться в Англию.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ПЕРЕГОВОРЫ В ПАРИЖЕ
В Брюсселе мои знакомые промышленники рекомендовали мне остановиться в Париже в отеле Континенталь, куда они могли бы переслать некоторые нужные для меня бумаги и письма. Я так и сделал, хотя после раскаивался, что послушал их совета, так как это причинило мне не мало неприятностей. Во-первых, в отеле Континенталь (первоклассный отель), останавливаются все дипломаты и даже некоторые коронованные особы, а потому он всегда особенно на виду у полиции и министерства иностранных дел; во вторых, мой парижский адрес скоро узнали настроенные против меня круги Брюсселя, и дали знать кому надо, что я — член большевистского правительства и что за мной надо устроить сугубое наблюдение. Прошло не более двух дней после моего приезда в Париж, как я был вызван рано утром по телефону префектом полиции гор. Парижа; он спросил меня, я ли генерал Ипатьев, который приехал из Советской России, и, получив утвердительный ответ, приказал мне явиться в префектуру не позднее 9 часов утра, иначе я буду арестован. Конечно, мне ничего не оставалось делать, как исполнить приказание и дать в префектуре необходимые сведения о цели моего пребывания в Париже. Я получил от полиции разрешение на пребывание в Париже в течение двух недель с обязательством перед отбытием явиться снова в полицию.
В этот же день я получил приказание от министерства иностранных дел явиться в министерство (Quai D’Orsai), — в отдел, ведающий делами иностранцев, прибывших во Францию. Здесь повторился тот-же допрос, как и в полиции, но только мне было предложено являться в министерство, когда последует вызов меня по телефону. В результате мне пришлось почти через день посещать это учреждение, причем меня всякий раз распрашивали о разных пустяках. Такие строгости по отношению советских граждан были введены г. Пуанкаре, который только что вступил в исполнение обязанностей премьера и министра иностранных дел вместо ушедшего Бриана, который дал мне разрешение на в’езд во Францию. Госп. Пуанкаре ненавидел большевиков и, конечно, не желал иметь с ними никаких сношений; поэтому, узнав о моем пребывании в Париже и о том, что я не простой гражданин, а член советского правительства, он приказал установить за мной строжайшее наблюдение.
С этого~же дня ко мне было приставлено несколько агентов (не менее 4-х), которые с утра до вечера следовали за мною по пятам. Я на другой-же день заметил, что за мною следят какие-то две личности, и когда я окончательно убедился, что они не оставляют меня в покое, то я обратился к ним с вопросом, что им от меня нужно. Они ответили мне: «не обращайте на нас внимания :и делайте то, что Вам надо». Я помню, что однажды вечером я был приглашен к г. И. Е. Фроссару на обед и оставался там весь вечер почти до 12 часов. Мои соглядатаи все время дежурили около дома и потом поехали за мной в отель, где, повидимому, они дежурили всю ночь. Другой раз я поехал в Passy к моему хорошему знакомому по Москве А. И. Берлингу; я не мог сразу найти дом, где он жил, и так как в этой уединенной части города не к кому было обратиться за справкой, то волей-неволей пришлось спросить моих агентов и мы вместе стали у фонаря рассматривать план города Парижа, пока не разыскали необходимый дом.
Мое пребывание в Париже стоило мне большого нервного напряжения, так как в Париже скоро стало широко известно что из Советской России приехал известный химик и генерал царской службы, а ныне член советского правительства. Все газеты печатали статьи о моем пребывании, и репортеры всех газет стали звонить по телефону, с просьбой дать интервью и разрешить снять с меня фотографию. Кроме того, русские промышленники и общественные деятели, с которыми мне приходилось работать в России во время войны, как то А. И. Гучков, Лианозов, Нобель и др., также желали меня видеть и просили назначить время, когда я могу их принять. Хотя Ленин и дал мне карт бланш принимать и говорить со всеми, с кем я найду нужным, тем не менее я отлично сознавал, насколько я должен быть осторожным в беседах с репортерами и эмигрантами, чтобы не сказать чего-либо лишнего, за что я должен буду дать ответ перед моим правительством. Я вышел из этого затруднения, можно сказать, блестяще; более дюжины газет французских и русских напечатали интервью со мной, а также и мои портреты, с самыми разнообразными заголовками о цели моего прибытия во Францию, но ни одна из них не могли скомпрометировать меня перед моим начальством и ГПУ. Я даже получил похвалу одной большевистской газеты, издаваемой в Риге, за мои ответы на казуистические вопросы, которые мне были заданы в Париже репортерами белогвардейской прессы. На стенах издательств газет были помещены мои портреты, а кинематографическая фирма Pathe специально снимала меня для кино в своей мастерской, помещающейся в пригороде Парижа. Мой портрет показывался во всех кино Парижа и в рабочих кварталах вызывал апплодисменты, а в более аристократических кварталах — звуки неодобрения.
Во время пребывания в Париже мне пришлось принять у себя в отеле много русских эмигрантов, большинство которых в свое время занимали очень видные посты. Я имел долгую беседу с А. И. Гучковым и с Лианозовым. Последний очень интересовался нефтяными делами и спрашивал о возможности концессий. Такие же вопросы мне задавал Г. Л. Нобель (младший брат Эмануила Людв. Нобель). Конечно, я не мог сообщить им ничего утешительного, так как большевики от продажи заграницу нефти и ее дистцлятов ожидали получить значительные количества крайне необходимой для них валюты. Очень интересовался получением концессии Г. Сиу, имевший в Москве конфектную и мыловаренную фабрики; все его состояние находилось в русских бумагах, и он с приходом большевиков потерял все свое состояние. Я не могу припомнить всех лиц, которые посетили меня в Париже, но я принимал и утром, и поздним вечером всех желающих меня видеть, если только они имели какое-либо отношение к российским делам.
