После осмотра дворцов все мы (ассистенты были неразлучны с нами) отправились за город в один ресторан, расположенный на берегу живописной реки; нельзя было оторваться от красоты всего пейзажа, а чудная погода дополняла то удовольствие, которое я получил от посещения этого прелестного уголка, отстоящего в 10-15 километрах от города. Киото очень старый город, и он сохранил отпечаток глубокой японской старины. Там вы не найдете громадных современных домов; жители обитают в небольших домиках японской причудливой архитектуры, окруженных маленькими садами и деревьями. Уже поздно вечером профессор и его ассистенты после небольшого ужина и японской водки «сакэ» (содержащей”не более 12% алкоголя) проводили меня на поезд в Оссаку, откуда я должен был на другой день ехать в порт Цуруга для возвращения домой.
Я приехал в Цуруга вечером и был встречен консулом СССР, Демидовым, у которого я остановился, согласно данному мною обещанию. На другой день я пешком с Демидовым отправились на прогулку с целью осмотреть городок, а потом и живописные окрестности. Город довольно опрятный и везде виден порядок; только поражает вновь прибывшего, особый неприятный запах, который является результатом отсутствия канализации. Отбросы очень ценятся для огородов и земледелия и их развозят в бочках на особых ручных повозках, что обусловливает распространение по городу время от времени неприятного запаха, несколько портящего впечатление от дивной природы. Мы гуляли в лесу с громадными деревьями и чудной растительностью, и к моему удивлению зашли в домик одного учителя, который оказался русским и живет в Японии с юности; он изучил японский язык и очень доволен своей жизнью. Его жена, тоже русская, говорила хорошо по русски и тоже свыклась со всем укладом японской жизни.
Демидов, симпатичный человек, холостой, сказал мне, что не дождется, когда его отзовут в СССР, так как дела у него особенного никакого нет и в виду его одиночества, ему порой бывает невыносима здешняя жизнь.
Мой обратный переезд через Японское море во Владивосток совершался при худших условиях: пароход был меньше и в плохом состоянии, ночью лопнула приводная цепь к рулю, и мы должны были стоять, пока ее чинили; пища была ужасная, и я почти ничего не мог есть; кроме того одно время нас сильно качало. По прибытии во Владивосток, при осмотре моего паспорта агентами ГПУ на пароходе меня не хотели спустить на берег, хотя моя русская виза была в полном порядке. Я был до крайности удивлен тупоумием агентов ГПУ, и кроме того меня поразило, что агенты ГПУ не знали моей личности, тем более, что я был единственным русским, который возвращался из Яшщщь Когда- же я спросил их, за что такая немилость ко мне, командированному советским правительством в качестве делегата на Международный Конгресс, то получил следующий глупейший ответ:
«В Вашем паспорте в данной Вам Московским ГПУ визе было указано, что Вы должны выехать в Японию не позднее 15-го октября, а Вы выехали 18-го; поэтому Вы выехали незаконно и мы Вас препровождаем в ГПУ Владивостока».
Я сразу понял, в чем дело, и зная, что это их недомыслие и невнимательное рассмотрение моего паспорта, решил немного подсмеяться над ними.
«Да, это вина ГПУ Владивостока, — сказал я, — что оно меня выпустило заграницу с простроченной визой; за такое деяние не похвалят в Москве ваших агентов».
«Все равно, там разберут, кто прав и кто виноват, а теперь мы Вас задержим» — был ответ агентов ГПУ.
Видя, что дальше не стоит продолжать игру, я заявил агентам, что надо внимательнее осматривать паспорта путешественников, и показал им отметку Московского ГПУ, в которой было сказано, что мой выезд из СССР продлен до 1-го ноября. В Москве в ГПУ по ошибке, забыв длинное путешествие по Сибири и не считаясь с тем, что пароходы из Владивостока в Цуруру отходят 2 раза в неделю, назначило очень короткий срок для выездной визы из СССР. Хорошо, что я обратил внимание в Москве до моего от’езда и тотчас же попросил продлить выездную визу. Агенты смутились и выпустили меня с пароходом.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ПОХОД ВЛАСТИ ПРОТИВ СПЕЦИАЛИСТОВ
Обратное путешествие в Москву было не особенно приятным для меня. Я находился под впечатлением казни пяти военных инженеров-технологов, моих очень способных учеников по Артиллерийской Академии, которые с самого начала большевистской революции усердно работали над приведением в порядок военных заводов, изготовляющих военное снаряжение: трубки ружья, пулеметы, порох и пр. Еще перед самым отбытием из Японии я прочел в газетах, что казнены: В. С. Михайлов, Дымман, В. Н. Деханов, Высочанский, а пятую фамилию не могу припомнить (он был экспертом по ружьям). П. А. Богданов, в бытность председателем ВСНХ и начальником Военно-Промышленного Отдела, не раз говорил мне, что Михайлов, его заместитель по отделу, является образцовым работником, незаменимым помощником.
«Вы, Владимир Николаевич, и Вадим Сергеевич Михайлов, это два бывших генерала, работу которых наша партия высоко ценит и никогда не забудет вашей помощи», так заявил мне Богданов.
Хорошее вознаграждение за полезную' работу получили казненные инженеры! Начальник Военно-Промышленного Управления ВСНХ — Иван Никитьевич Смирнов (впоследствии расстрелянный вместе с Зиновьевым и Каменевым), принявший эту должность от Богданова, был всегда в восторге от работы Михайлова и Высочанского, о чем он мне тоже говорил, когда я бывал в Отделе по военно техническим делам. В особенности И. Н. восхищался работой и идеальным отношением к делу Высочанского. Когда я встретил в Москве Смирнова после моего прибытия из Японии, то спросил его, за что казнены эти достойные инженеры, то он махнул рукой и с досадой сказал мне:
«Мы поступили непростительно с таким честным работником, каким был Высочанский; даже его сына 21 года, поступившего к нам в партию, исключили из партии за грехи отца; это значит, что мы перегнули палку».
Невольно я вспомнил речь на митинге в Калужской губернии, на станции Тихонова Пустынь, одного председателя совхоза- тов. Копылова, который просвещал своих слушателей такой речью:
«Буржуазные специалисты нам нужны, говорить не приходится, но только до поры до времени; как только наши партийцы от них научатся всей премудрости, мы их выведем в расход; теперь мы поступаем с ними подобно коровам, предназначенным на убой: хорошо обращаемся, лучше кормим и содержим, а когда будет надо, то расправимся с ними, как и с другими буржуями».
Обратный проезд по Сибири (конец ноября) происходил при очень холодной погоде, морозы уже доходили до 30-ти градусов (станция Ерофеич), и наш поезд сильно опаздывал; кроме того приходилось часто менять паровозы вследствии их порчи. В Москву мы приехали с опозданием на 8 часов.
В Екатеринбурге в наш поезд сел инженер Юшкевич, работавший со мной во время войны в Химическом Комитете, специалист по сернокислотной и основной промышленности. Он мне сообщил еще одну крайне неприятную новость: за мое отсутствие был арестован В. П. Кравец, член коллегии Главного Химического Управления, работавший по химической промышленности в ВСНХ, начиная с 1918 года. В. П. Кравец в Главхиме исполнял очень ответственную роль, он ведал всем плановым хозяйством, и, кроме того, принимал большое участие в составлении пятилетнего плана. Я очень ценил работу В. П. и знал его честность и добросовестное отношение к каждому поручению, которое на него возлагалось. Он был в самых хороших отношениях с Юлиным, который бывал у него в гостях.
Мне сразу пришло в голову сделанное мне в Берлине незадолго перед этим событием моим другом академиком А. Е. Чичибабиным предупреждение о том, чтобы я был очень осторожен в своих поступках, так как мне подобно другим инженерам ВСНХ угрожает арест. А. Е. сказал мне в Берлине летом 1928 года, что в Москве он слышал от одного коммуниста, что в виду недовольства на верхах развитием химической промышленности было решено арестовать последовательно следующих лиц: Шпитальского, Камзолкина, Кравеца, Фокина и меня. Я не поверил А. Е. и сказал, что это сплетни для устрашения, чтобы лучше работали. Но это предсказание стало оправдываться: в начале 1929 года был арестован Шпитальский, в июне инженер В. П. Камзолкин, заведующий отделом химической промышленности в Госплане; в ноябре арестовали Кра-веца... — Нельзя сказать, чтобы мне рисовалась приятная перспектива: оставался только один Фокин, профессор Технологического Института и консультант Главхима...
