В Цуруге меня встретил наш консул Демидов. Он помог мне сесть на поезд, взяв с меня слово, на обратном пути остановиться у него и пробыть по крайней мере хотя бы сутки.
В Токие мы прибыли вечером около 7 часов. На станции я был встречен нашим военным атташе, Примаковым, и первым секретарем нашего полпредства, Тихменьевым и другими лицами. Примаков передал мне желание нашего полпреда Трояновского, чтобы я остановился не в гостиннице, а в квартире Примакова, где мне будет дана отдельная комната. Я не мог не исполнить желания полпреда, хотя я предпочел бы лучше жить в отеле, где я всегда чувствую себя более независимым и лучше отдыхаю после дневной работы. Примаков жил в небольшом двух-этажном особняке; спальни помещались во втором этаже, а внизу были столовая, кухня и гостинная. Моя комната была совершенно изолированной и рядом с ней хорошая ванна. В общем я остался доволен своим помещением, а также и четой Примаковых, которые оказались очень радушными хозяевами и в тоже время предоставляли мне полную свободу действий, ничем меня не стесняя. Сам Примаков (коммунист) был всецело предан военному делу и был участником гражданской войны; кроме того, со своим конным отрядом он участвовал в авантюре в Персии. Он прошел Красную Академию Генерального Штаба и за свои доблести был награжден двумя орденами Красного Знамени. Мне пришлось не раз говорить с ним о военных делах, и он очень много рассказывал мне о состоянии японской армии. Он имел большое знакомство с японскими офицерами, которые приходили к нему в гости. Он был очень высокого мнения о японской армии и ее дисциплине.
На другой день вместе с Примаковым я отправился в Полпредство, чтобы представиться послу СССР, Александру Антоновичу Трояновскому. Полпредство занимало прекрасный дом бывшего царского посольства, расположенный в очень хорошей части Токио. А. А., встретив меня очень любезно, сказал, что не мог быть вчера на вокзале в виду обилия дел. Вместе с ним мы наметили приблизительную программу моего пребывания в Японии. Он пригласил меня на завтрак, главным кушаньем которого были русские блины с великолепной зернистой икрой. Я познакомился с женой А. А., очень симпатичной молодой еще женщиной и его 10-12-летним сыном. К завтраку был приглашен старший советник Торгпредства Тихменьев, врач по образованию, которого я знал в Москве, когда он занимал должность секретаря Государственного Ученого Совета, председателем коего был О. Ю. Шмидт и где я был постоянным членом.
Тов. Трояновский, как было уже указано мною ранее, был моим учеником в Михайловском Артиллерийском Училище. До назначения полпредом в Японию, А. А. работал в Рабоче-Крестьянской Инспекции (РКИ) и в 1922 году один раз по делу приезжал ко мне в НТО. Во время завтрака А. А. рассказал очень интересную историю, связанную с моей деятельностью профессора химии. Трояновский очень интересовался химией и выполнил превосходно все аналитические задачи, которые я ему давал. Поэтому я представил Трояновского к награждению премией (около 200 рублей) по химии, которая была учреждена в Училище бывшим профессором химии, ген. Федоровым. На педагогическом совете, когда обсуждались успехи выпускаемых в офицеры юнкера, строевое начальство воспротивилось выдаче химической премии юнкеру Трояновскому, потому что он был на плохом счету вследствии либеральных убеждений. Тогда я заявил протест и доказал черным по белому, что успехи по химии ничего общего не имеют с его политическими убеждениями, и если бы строевое начальство нашло необходимым выпустить его за плохое поведение по второму разряду, то и тогда это не лишало бы его права получения химической премии, ибо в правилах о премии Федорова не сказано ни слова об оценке поведения юнкера, выдающегося по своим успехам по химии. Строевое-же начальство выпускает юнкера Трояновского по первому разряду, а потому я нахожу совершенно не обоснованным лишать его химической премии, базируясь только на голословном заявлении, что этот юнкер проявляет в своих суждениях юношеский либерализм. После долгих дебатов, видя мою настойчивость в этом деле и зная, что я предприму дальнейшие меры для правильного решения этого вопроса в Конференции Артиллерийской Академии, строевое начальство взяло свой протест назад, и юнкер Трояновский получил означенную премию. Я, конечно, позабыл об этом эпизоде, но когда Трояновский начал рассказывать мне о нем, то я припомнил все детали моей борьбы в Педагогическом Совете. Моя защита прав юнкера Трояновского на всю жизнь расположила его в мою пользу, и он закончил свой рассказ тем, что он всегда гордится быть учеником такого учителя.
В мое распоряжение во все время моего пребывания в Токио был предоставлен молодой человек (драгоман при посольстве) великолепно говорящий по английски и знающий японский язык и могущий на нем изменяться. К сожалению, не могу вспомнить его фамилию, но этот русский молодой человек (26-28 лет) был безотлучно со мной и помог мне во всем во время моего двухнедельного пребывания в Токно. Он мне много рассказал про состав нашего полпредства, хвалил Трояновского, но порицал Тихменьева за его высокомерное отношение к подчиненным. Я вполне соглашался с характеристикой данной им Тихменьеву, так как он и в Москве, в Государственном Научном Совете, вел себя с почтенными профессорами очень некорректно. Он хвалил также нашего Торгпреда Аникиева и его жену, с которыми я познакомился также тотчас-же по приезде и не один раз обедал у них. Японцы относились к Трояновскому с большим уважением; в особенности хорошие отношения были у него с Министром Иностранных Дел, которому он меня представил в его оффисе. Я об’яснялся с министром по французски и с своей стороны понимал его французскую речь, что случается очень редко, так как японцы имеют плохое французское произношение.
Президиум Совета Конгресса выбрал меня вице-президентом Конгресса, и я должен был сказать приветственную речь. Официальным языком на конгрессе был английский язык, но в виду моего полного незнания тогда этого языка, я получил разрешение сказать речь по французски. Я ее написал по французски и дал А. А. ее прокорректировать, как с точки зрения политической, так и литературной. Проект моей речи понравился А. А. и он почти ничего не изменил в ней, но поправил только язык и некоторые сделанные мною ошибки; А. А. жил до революций долго во Франции в качестве эмигранта и хорошо изучил французский язык. Моя речь по всем вероятиям была мало понятна японцам, мало знающим французский язык, но мне передавали, что все восхищались моим хорошим произношением. Эта речь, вероятно, была напечатана в трудах конгресса, в ней я оттенил главным образом замечательное трудолюбие японского народа, их скромный образ жизни и прекрасные научные работы во вновь выстроенных богатых исследовательских институтах и высказал уверенность, что в будущих поколениях японские ученые будут пионерами в различных отраслях науки.
В многолюдной секции по топливу я сделал доклад относительно моих последних pa6ot в Институте Высоких Давлений. Доклад был поставлен первым в первый день открытия Конгресса и привлек очень большую аудиторию. Я просил моего гида прочитать доклад по английски, а в прениях я отвечал по немецки и по французски. Во время прений я познакомился с проф. Львовского Политехникума Пилатом, с которым после не раз встречались на других конгрессах. Проф. Пилат хорошо известен, как знаток нефтяной промышленности и как автор очень интересных работ с углеводородами нефти.
Конгресс был очень хорошо организован; на конгрессе насчитывалось 1500—2000 членов; одних американцев прибыло 250 человек, и они целиком заняли лучшую гостинницу в Токио «Империал». Приемы и банкеты были организованы с большой торжественностью и ничем не отличались по своему характеру от таких же, устраиваемых на европейских и американских конгрессах. В особенности у меня остался в памяти прием делегатов Конгресса братом японского императора, принцем Чичибу. С этим приемом у меня связано не вполне приятное воспоминание: на нем надлежало быть во фраках, а у меня такого не было, был только смокинг. Трояновский очень обезпокоился этим обстоятельством и хотел даже заказать мне фрак; но было уже поздно, и я уговорил его, что я отправлюсь туда в «смокинге». Председатели делегаций различных стран и выбранные вице-президенты конгресса, около 20-25 человек, были приглашены в особую комнату здания, где происходил прием. В ожидании принца с супругой в этой комнате, кроме делегатов, были высшие сановники «и министры. К своему ужасу я увидал, что все прибывающие лица были во фраках, и только я один являюсь исключением. И вдруг перед самым приездом принца я заметил одну персону, которая тоже была одета в смокинг. У меня стало как то легче на душе: не я один нарушаю этикет. Но успокоение продолжалось не долго, так как я скоро заметил, что не только этот суб’ект, но несколько других были одеты также, как и я, но все они оказались... официантами. Мое отличие от них было только в том, что я имел почтенный вид, нося бороду и орден почетного легиона, розетка которого ясно выделялась в петличке моего смокинга. Но все обошлось благополучно, никто мне не сделал замечания, и я пожал руку принцу и поклонился принцессе также, как и все прочие. После представления нам была предложена чашка кофе и небольшой сандвич, хотя время было вполне подходящее для настоящего обеда. До прибытия принца и принцессы было интересно наблюдать обычай приветствий, который установлен японцами при встрече их друг с другом. Приветствия заключаются, главным образом, в глубоких поклонах, число которых тем больше, чем выше встречаемое лицо занимает служебное положение. Такие же поклоны делаются и женам сановников.
