«А если Н. С. откажется взять место вице-президента, то не согласились ли бы Вы, В. Н., баллотироваться на эту должность?»
Подумавши, я ответил, что в виду моего желания побольше времени быть в Ленинграде для научных работ, я мог бы отказаться от значительной части работы в Москве и отдать часть времени Академии.
«Это очень хорошо, и я об этом напишу А. П. Карпинскому», — сказал С. Ф. На этом наш разговор закончился. Только перед моим от’ездом из Берлина в СССР, С. Ф. сообщил мне, что Курнаков отказался окончательно от места вицепрезидента и что он рекомендовал Карпинскому меня, как кандидата на эту должность; что-же касается А. Е. Ферсмана, который управлял Академией в его отсутствие, то он в письме Карпинскому заявил, что А. Е. вряд-ли подходит на эту должность в виду его частых геологических экспедиций.'
Когда я приехал в Ленинград, то мой большой приятель, акад. Ф. И .Щербацкий, сообщил мне, что многие академики будут выставлять мою кандидатуру. Кроме того, многие служащие в правлении Академии откровенно заявили мне, что были бы довольны, если бы я взял эту должность. По правде сказать, мне очень льстили эти предложения и в душе я был непрочь взять на себя эту должность, принимая во внимание успех моей административной деятельности во время войны; с другой стороны, я видел, что я никому не перебиваю дороги и, повидимому, являюсь желанным кандидатом.
Слухи о моей кандидатуре быстро распространились, и некоторые профессора в Москве уже поздравляли меня с новым назначением. Я говорил, что это только предположение и ничего определенного еще нет, но получал ответ, что это будет достойным выбором для Академии. Картина резко изменилась, как только в ноябре вернулся С. Ф. Ольденбург. Вероятно, почуяв, что в моем лице он не найдет желанного соглашателя в академических делах, он резко изменил свое мнение и стал всеми силами проводить на должность вице-президента А. Е. Ферсмана. Он лично сообщил мне об этом решении, прибавив, что и президент Академии поддерживает кандидатуру и спросил меня, вероятно, из вежливости, как я смотрю на это дело. Я прямо заявил, что меня его поведение удивляет, и что после всего, что он мне говорил в Берлине про Ферсмана, я лично не могу баллотировать за него. С другой стороны, я указал ему, что он сам предлагал мне эту должность и что помимо меня, в научных кругах распространился слух о предстоящем выборе меня в вице-президенты; это создало для меня крайне неприятную атмосферу, и я считаю себя вынужденным переговорить обо всем инциденте с президентом Академии. С. Ф. понял, что заваривается каша, и, как мудрый змий, поспешил устроить чашку чая в квартире президента Карпинского для обсуждения возможных кандидатов. Конечно, я не пошел на это заседание и все подробности этого собрания узнал лишь впоследствии от моих друзей.
При входе в зал каждому академику С. Ф. и, вероятно, по его настояник>, А. П. Карпинский предлагал выставить кандидатуру Ферсмана. Затем всем желающим было предложено высказаться. Многие академики предложили меня и Н. С. Кур-накова. Н. С. тотчас же отказался и таким образом остались только два кандидата: я и Ферсман. Было предложено неофициально написать на записках имя желаемого кандидата. На основании поданных записок, и принимая во внимание голоса, отсутствующих на вечера академиков, можно было ясно заключить, что голоса академиков разделились почти поровну между нами; Ферсман имел, быть может, на два голоса больше. Если бы это голосование было официальным, то выборы бы не состоялись, так как для выбора необходимо было иметь 2/3 всех голосов.
На первом же заседании Физико-Математического отделения академик И. П. Павлов подошел ко мне и сказал: «непременно баллотируйтесь в вице-президенты, это будет хорошо для Академии». Я ему сказал, что я зайду к нему после моего разговора с Карпинским и тогда скажу решение.
Мой визит к А. П. Карпинскому никогда не изгладится из моей памяти. Только в запутанных и неприятных делах познаешь людскую душу ,и получаешь возможность оценить, кто тебе друг, а кто — недруг. Кристальная чистота характера
А. П. в высшей степени смягчила весь тон нашего разговора и анализ всех событий, предшествующих собранию академиков в его квартире. Я об’яснил А. П., что я никогда не имел в виду быть вице-президентом Академии, что это С. Ф. Ольденбург и другие академики предлагали мне выставить свою кандидатуру на это место. Мне крайне неприятно, что как в Ленинграде, так и в Москве стали говорить об этом, как о деле вполне решенном и даже поздравляли меня с новым назначением. В результате я заявил ему, что, если я получу почти одинаковое число голосов с Ферсманом на баллотировке кандидатов в Физико-Математическом Отделении, то я охотно откажусь от кандидатуры во избежании дальнейших осложнений, так как при таком распределении голосов вице-президент не будет выбран.
В заседании Физико-Математического Отделения голоса разделились между мной и Ферсманом почти поровну, и тотчас же после подсчета голосов, я попросил снять мою кандидатуру. В общем собрании Ферсман получил необходимое количество голосов, и таким образом был выбран в вице-президенты и вскоре вступил в исполнение обязанностей. Но старания С. Ф. Ольденбурга получить утверждение Совнаркома не увенчались усхпехом и Ферсман до самого преобразования Академии числился исправляющим должность.
В Москве были недовольны избранием Ферсмана, и многие видные большевики спрашивали меня, почему я отказался от баллотировки, хотя был выбран кандидатом. Теперь я вижу, что должен благодарить Господа, что я не попал на эту должность, которая ничего, кроме больших неприятностей, мне не принесло бы. В скором времени многие из служащих Академии были арестованы. Затем был арестован помощник Ольденбурга, Моллас и, наконец, академики Платонов, Тарле и Лихачев. Арест академиков последовал потому, что в Библиотеке Академии Наук при ее ревизии РКИ были найдены документы, относящиеся к деятельности кадетской партии, и различные государственные акты. С. Ф. Ольденбург знал об их хранении; поэтому он также попал в немилость и был принужден уйти с должности непременного секретаря. Говорили, что С. Ф. совершенно в этом не виноват, потому что хранение означенных документов в Академии делалось с разрешения советского правительства. Но в СССР взгляды на вещи менялись подобно перчаткам, и то, что сегодня было законно, завтра рассматривалось за вредительский акт.
Жить старой Академии оставалось не долго, с небольшим год, а затем была образована комиссия из академиков и коммунистов, назначенных правительством, для обсуждения коренных реформ в Академии, с целью сделать ее деятельность более отвечающей «потребностям социалистического строительства».
В одно из моих посещений совнаркомской столовой в Кремле, ко мне подошел Кноррин (заместитель Дзержинского в ВСНХ) и сказал, что по поводу заключения контракта с фирмой Казалле в Совнаркоме возникли недоразумения и потому контракт правительством не может быть утвержден. Он просил меня быть наготове, так как мне придется давать об’яснения в заседании Совнаркома.
Я не мог понять, почему могли произойти какие то недоразумения, когда заказы уже даны и через некоторое время оборудование для аммиачного завода должно уже поступать. В непродолжительном времени после этого разговора я был вызван в Совнарком для дачи пояснений. В присутствии всех членов правительства я подробно об’яснил крайнюю нужду для обороны иметь у себя дома производство аммиака из азота воздуха и также азотной кислоты и рассказал, почему мы остановились на заказе оборудования по способу Казалле. Далее я в деталях нарисовал всю картину моих хождений, чтобы помочь полномочной комиссии, посланной заграницу для поисков лучшей фирмы. Я указал, что окончательное решение о подписании контракта в Риме было дано Главным Концессионным Комитетом после моего долгого разговора с Троцким, которому, также и Кноррину, я сказал, что готов разделить полную ответственность за все последствия, которые произойдут от этой крайне срочной и необходимой для обороны страны работы.
