— Для тебя оказалось полной неожиданностью, что таинственный мистер Хэнфорд и твой муж один и тот же человек? Ты была не готова к этому, дорогая?

— Конечно нет, Джон! Но ты просил меня быть готовой к испытанию, и я готова ко всему.

Джон привлек ее к себе, уверяя, что ждать уже недолго и что правда скоро восторжествует.

— А пока, дорогая, — продолжал он, — запомни хорошенько следующее: мне ничто не грозит и никто, ни один человек, не может навлечь на меня беду.

— Ты в этом уверен, Джон? Совсем, совсем уверен?

— Ни один волосок не падет с моей головы. Больше того, я не сделал ничего дурного, никому не причинил зла. Хочешь, я поклянусь?

— Нет, Джон! — горделиво воскликнула Белла, касаясь ладонью его губ. — Мне не надо твоих клятв!

— Но обстоятельства, — продолжал он, — обстоятельства, которые я могу распутать и распутаю в один миг, — сложились так, что надо мной тяготеет подозрение, нелепее которого не придумаешь. Ты помнишь, Лайтвуд говорил о темных делах?

— Да, Джон.

— Ты готова выслушать, на что он намекал?

— Да, Джон.

— Сокровище мое, он намекал на убийство Джона Гармона, предназначенного тебе в мужья.

Чувствуя, как у нее заколотилось сердце, Белла схватила Джона за руку.

— Тебя не могут подозревать в этом!

— Могут, моя любимая… и подозревают. Наступило молчание. Белла, вся бледная, без кровинки в губах, не сводила глаз с его лица.

— Как они смеют! — в порыве справедливого гнева воскликнула она наконец. — Джон, как они смеют! Она бросилась к нему, и он прижал ее к сердцу.

— И даже зная это, ты веришь мне, Белла?

— Верю, Джон, верю! Если б не моя вера в тебя, я упала бы мертвой у твоих ног!

Глаза у него торжествующе вспыхнули, и он воскликнул: «Чем я заслужил преданность этого доброго, чистого сердца!» Но Белла опять коснулась ладонью его губ: «Молчи!», и сказала с трогательной до слез горячностью, что, если бы весь мир ополчился против ее Джона, она стала бы на его защиту; если бы весь мир отрекся от него, она верила бы ему; если бы он пал в глазах всех людей, ее глаза смотрели бы на него с гордостью; и пусть над ним тяготеет самое страшное подозрение, она отдаст ему всю свою жизнь и в такой же вере в отца воспитает их ребенка.

Они сидели, тихо радуясь спокойным сумеркам, пришедшим на смену блистающему полдню их счастья, и вдруг оба вздрогнули, услышав в комнате чей-то незнакомый голос. Он сказал в темноте: «Пусть леди не пугается, я зажгу свет». И тут же вслед за этим послышалось чирканье спички, и ее огонек осветил чью-то руку. Рука, и спичка, и голос принадлежали, как не замедлил убедиться Джон Роксмит, господину инспектору, когда-то проявившему на страницах этой хроники такую вдумчивость и распорядительность.

— Осмелюсь напомнить о своей персоне мистеру Джулиусу Хэнфорду, который порядочное время тому назад сообщил мне у нас в участке свое имя и свой адрес, — деловито начал господин инспектор. — Леди не будет возражать, если я зажгу свечи на камине, чтобы, так сказать, придать ясность этому вопросу? Нет? Благодарствуйте, сударыня. Ну вот, теперь стало повеселее.

Господин инспектор — с виду этакий бравый отставной вояка в синем, наглухо застегнутом сюртуке и синих же панталонах, поднес платок к носу и отвесил леди поклон.

— Мистер Хэнфорд, — продолжал он, — вы были настолько любезны, что написали мне свое имя и адрес на клочке бумаги, и я предъявляю вам ее. Сравнив ваш почерк с надписью на книжке, которая лежит на столе — кстати сказать, весьма изящная книжица, — я убеждаюсь, что надпись эта: «Миссис Джон Роксмит от мужа в день ее рождения», — кстати сказать, такие памятки много говорят нашим чувствам, — сделана той же рукой. Разрешите вас на два слова.

— Разумеется. Но только, пожалуйста, здесь, — последовал ответ.

— Гм! — Господин инспектор снова прибег к помощи носового платка. — Правда, у леди нет никаких причин для беспокойства, однако женщины склонны беспокоиться, когда речь заходит о делах, поскольку слабый пол никаких других дел, кроме своих домашних, не знает. И поэтому я обычно ставлю себе за правило покидать их общество, прежде чем начинать деловую беседу. А может быть, — осторожно намекнул он, — леди сама поднимется наверх, поглядеть на свою дочку?

— Миссис Роксмит… — начал было ее муж, но господин инспектор решил, что их знакомят, и сказал с галантным поклоном: — Очень рад, почту за честь.

— Миссис Роксмит, — повторил ее муж, — достаточно вашего заверения, что у нее не должно быть никаких причин для беспокойства.

— Неужели? — удивился господин инспектор. — Положим, женщины такой народ, их не разберешь, хоть век живи, век учись. Если уж они на что-нибудь решатся, так для них ничего невозможного нет. У меня у самого жена такая. Ну-с, сударыня, ваш муженек всем задал хлопот, а их можно было бы избежать, если бы он вовремя пожаловал к нам и представил свои объяснения. Однако он не захотел к нам пожаловать с объяснениями. Теперь мы с ним встретились, но у вас, как вы правильно изволили заметить, не должно быть никаких причин для беспокойства, если я все же предложу ему пожаловать к нам… точнее, пожаловать к нам сейчас и со мной, и все объяснить.

Господин инспектор произнес последние слова: «пожаловать к нам сейчас и со мной», раскатистым голосом, а в глазах его блеснул огонек должностного рвения.

— Вы намерены взять меня под стражу? — хладнокровно спросил Джон Роксмит.

— Стоит ли препираться? — благодушно возразил ему господин инспектор. — Разве того, что я предлагаю вам пожаловать со мной, недостаточно?

— А зачем?

— Господи, помилуй меня грешного! — воскликнул господин инспектор. — Дивлюсь я на вас! Человек вы образованный, а вздумали препираться!

— В чем вы меня обвиняете?

— И это спрашивают при даме? — сказал господин инспектор, укоризненно покачивая головой. — Ну, можно ли было ждать такой неделикатности от человека вашего воспитания! Хорошо! Вас обвиняют в причастности — в той или иной форме — к убийству Гармона. До убийства, во время убийства или после убийства — этого я уточнять не буду. Известно ли вам о нем что-либо, чего другие не знают, — этого я тоже сейчас уточнять не буду.

— Своим приходом вы не застали меня врасплох. Я поджидал вас сегодня днем.

— Тсс! — сказал господин инспектор. — Стоит ли нам препираться? Я обязан напомнить вам, что каждое ваше слово послужит уликой против вас.

— Сомневаюсь.

— Напрасно! — сказал господин инспектор. — А теперь, после моего напоминания, вы все еще намерены утверждать, что ждали меня сегодня днем?

— Да. И если вы пройдете со мной в соседнюю комнату, я добавлю еще кое-что.

Поцеловав перепуганную Беллу, ее муж (которого господин инспектор предупредительно поддерживал под руку) взял свечу и удалился вместе с этим джентльменом. Беседа их продолжалась не менее получаса. Когда они вернулись, физиономия у инспектора была изумленная.

— Я пригласил господина инспектора совершить со мной небольшую прогулку, — сказал Джон, — и тебе тоже надо принять в ней участие, моя дорогая. А пока ты будешь надевать шляпку, распорядись, чтобы ему дали чего-нибудь выпить и закусить. Я думаю, он не откажется.

От закуски господин инспектор отказался, но грог соизволил принять. Подлив в стакан холодной воды и прихлебывая в раздумье, он рассуждал сам с собой в промежутках между глотками о том, что ему в жизни не приходилось слышать о таком хитром ходе, что его в жизни не загоняли в такой тупик! Да разве можно так подрывать у человека веру в себя! Вперемежку с этими рассуждениями господин инспектор то и дело оглашал комнату хохотом, в котором слышались и удовольствие и досада задетого за живое человека, когда он долго ломал голову над замысловатым ребусом и, так и не решив его, узнал отгадку от других. Белла, робевшая перед ним, посматривала на него с опаской, но все же заметила, что он изменил свое обращение с Джоном. Прежней безапелляционности («пожалуйте со мной, сэр!») как не бывало; теперь господин инспектор устремлял долгие, внимательные взгляды то на Джона, то на нее и вдруг начинал медленно потирать лоб ладонью, точно утюгом, стараясь разгладить морщины, оставшиеся там после глубоких раздумий. Покашливающие и посвистывающие приспешники, незаметно расставленные им вокруг дома, теперь были отпущены, и господин инспектор смотрел на Джона так, будто собирался оказать ему какую-то великую услугу, да вот горе — не успел! Как знать, возможно Белла приметила бы и кое-что другое, если б не ее страх перед ним, но то, что она видела, казалось ей совершенно необъяснимым и не давало ни малейшего намека на суть дела. Господин инспектор поглядывал на нее все чаще и чаще, многозначительно поднимал брови, лишь только их взгляды встречались, будто говоря: «Неужели не понимаете?», и тем самым усиливал ее робость и растерянность. Вследствие всего этого, когда они темным зимним вечером отправились втроем в Лондон, миновали Лондонский мост и поехали вдоль низкого берега, мимо верфей, доков и других незнакомых мест, Белла, как во сне, совершенно не могла понять, почему они очутились здесь, совершенно не могла предвидеть, что будет через несколько минут, не догадывалась, куда и зачем они едут, и сознавала только, что верит Джону и что на лице у Джона все сильнее и сильнее разгорается торжество. Но как дорого стоила такая уверенность!