Райя утвердительно склонил голову.

— Прошу вас, прочитайте, что вам пишут.

— Такая коротенькая! — удивленно проговорила Дженни, подняв глаза от записки.

— Писать подробнее не было времени. Мы дорожили каждой минутой. Мой самый близкий друг, мистер Юджин Рэйберн, при смерти.

Дженни всплеснула руками и жалобно вскрикнула.

— Да, при смерти, — взволнованно повторил Лайтвуд. — Он лежит неподалеку отсюда и умирает от ран, нанесенных ему рукой негодяя, который напал на него в темноте. Я приехал к вам прямо от него. Он почти не приходит в себя. В те короткие минуты, когда сознание возвращалось к нему полностью или частично, мне удалось разобрать, что он просит привезти вас, просит, чтобы вы были около него. Не полагаясь на собственную понятливость, я позвал Лиззи послушать эти невнятные слова. И мы оба уверились, что он требует вас.

Не разжимая стиснутых рук, кукольная швея испуганно смотрела то на Лайтвуда, то на старика.

— Если вы задержитесь, он умрет, так и не дождавшись исполнения своей просьбы… своей последней воли, доверенной мне… Мы с ним ближе, чем братья… Я… я не могу больше говорить.

Не прошло и нескольких минут, как черный капор и костыль приступили к исполнению своих обязанностей, добрый еврей остался полным хозяином в доме, а кукольная швея, сидя в дилижансе рядом с Мортимером Лайтвудом, выехала из города.

Тихая комната со спущенными шторами; река за окном течет к необъятному океану; на кровати — беспомощное тело; оно лежит навзничь, все забинтованное, перевязанное; неподвижные руки в лубках вытянуты вдоль бедер. Только второй день жила здесь маленькая швея, но эти два дня вытеснили у нее все прежние воспоминания.

Со времени ее приезда он почти не шевельнулся. Лежал то с закрытыми, то с открытыми глазами. Открытые, они, не мигая, бессмысленно смотрели в одну точку, и лишь изредка лоб над ними бороздили морщинки не то гнева, не то удивления. Тогда Мортимер Лайтвуд заговаривал с ним, и он, случалось, настолько приходил в себя, что пытался назвать друга по имени. Но сознание тут же меркло, и на кровати снова лежало лишь искалеченное тело Юджина, а дух Юджина отлетал от него.

Они снабдили Дженни всем, нужным для ее работы, поставили ей маленький столик в ногах его кровати. Кукольная швея сидела там, и их не оставляла надежда, что ее фигурка, ее пышные волосы, падающие на спинку стула, привлекут его внимание. С той же целью она начинала напевать чуть слышным голоском, как только он открывал глаза и на лбу у него, словно зыбь по воде, пробегали те чуть заметные морщинки. Но пока что он ничего не замечал. «Они» — это были врач, Лиззи, проводившая здесь все свое свободное время, и Лайтвуд, который не отходил от него ни на шаг.

Так прошло два дня, прошел и третий. И на четвертый день он вдруг прошептал что-то.

— Юджин, милый, о чем ты?

— Мортимер, она…

— Что?

— …ты пошлешь за ней?

— Друг мой, она здесь.

Не ощущая пробела во времени, он думал, что они продолжают все тот же разговор.

Маленькая швея стала в ногах кровати, напевая свою песенку, и весело закивала ему головой.

— Дженни! Протянуть вам руку я не могу, — сказал Юджин и усмехнулся почти как прежде. — Но я очень рад вас видеть.

Мортимер повторил ей его слова, потому что их можно было разобрать только по губам, нагнувшись к нему. Вскоре он заговорил снова:

— Спроси ее, видела ли она детей?

Мортимер не понял его, и Дженни сама сообразила, о чем речь, только после того как он добавил:

— Спроси ее, как пахнут цветы.

— А! Знаю, знаю! — воскликнула кукольная швея. — Теперь все поняла!

Тогда Лайтвуд быстро уступил ей место, и, с просветленным лицом склонившись над Юджином, она сказала:

— Вы говорите о тех детях, которые спускались по длинным сверкающим лучам и приносили мне покой и отраду? О тех детях, которые поднимали меня высоко-высоко, словно пушинку?

Юджин улыбнулся.

— Да.

— С тех пор как вам тогда рассказывала, я их не вижу. Давно не вижу, потому что теперь спина у меня почти не болит.

— Вы так мило фантазировали, — сказал Юджин.

— Но мои птицы все еще поют! — воскликнула девочка. — И цветы благоухают по-прежнему. Правда, правда! Это такое блаженство!

— Останьтесь и помогите ухаживать за мной, — тихо проговорил Юджин. — Пусть эти сны наяву посетят вас и здесь… пока я еще жив.

Она коснулась рукой его губ и, вернувшись к своему рабочему столу, той же рукой прикрыла себе глаза и снова запела. Он слушал эту тихую песенку с явным удовольствием до тех пор, пока ее голос не умолк.

— Мортимер.

— Что, Юджин?

— Дай мне что-нибудь, попытайся удержать меня здесь хоть на несколько минут…

— Удержать, Юджин?

— Чтобы я не блуждал бог знает где… У меня такое чувство, будто я только что вернулся сюда и сейчас снова уйду… Дай мне что-нибудь, друг мой!

Мортимер поднес к его губам стакан с легким вином, которое всегда держал наготове, и хотел было помешать ему говорить, но не успел.

— Не останавливай меня, Мортимер. Я должен это сказать. Если бы ты знал, какая тревога терзает и гложет меня, когда я блуждаю в этих местах… им нет конца. Где это, Мортимер? Где-то на краю света…

По лицу друга он понял, что начинает бредить, и через минуту добавил:

— Не бойся… Я еще не ушел. Но о чем же…

— Ты хотел что-то рассказать мне, дорогой мой Юджин. Рассказать мне — твоему старому другу, который всегда любил тебя, льнул к тебе, подражал тебе, восхищался тобой, был бы ничто без тебя и который, видит бог, с радостью согласился бы сейчас поменяться с тобой местами.

— Ну-ну-ну! — сказал Юджин, с нежностью глядя на Мортимера, закрывшего глаза ладонью. — Я этого не заслужил. Такие комплименты лестно слушать, друг мой, но я их не заслуживаю. Это нападение, Мортимер, это убийство…

Его друг сразу насторожился и проговорил, склонившись над ним:

— Мы с тобой подозреваем одного и того же человека.

— Мало сказать, подозреваем! Но, Мортимер, пока я лежу здесь и когда меня уже не будет, помни: виновный не предстанет пред лицом правосудия. В этом я полагаюсь на тебя.

— Юджин!

— Нельзя пачкать ее незапятнанное имя, друг мой. Ведь кара падет не на него, а на нее. Я поступал дурно по отношению к ней, а намерения у меня были еще более дурные. Ты помнишь, какая дорога вымощена благими намерениями? Так знай, Мортимер, что дурных намерений там не меньше. Поверь мне — человеку, который уже лежит на этой дороге!

— Юджин, друг мой, успокойся!

— Я успокоюсь, когда ты дашь мне слово. Мортимер, друг мой, от этого человека надо отступиться. Если его заподозрят, добейся, чтобы он молчал, дай ему спастись. Не думай о мести. Приложи все свои силы, чтобы защитить ее и замять это дело. Постарайся запутать его, отвести улики в сторону. Слушай, что я говорю тебе. Это был не учитель, не Брэдли Хэдстон. Слышишь? Повторяю: это был не учитель, не Брэдли Хэдстон. Слышишь? В третий раз. Это был не учитель, не Брэдли Хэдстон.

Силы покинули его. Он говорил шепотом, прерывисто, невнятно, и все же заставил понять себя.

— Друг мой, я опять ухожу. Если можешь, задержи меня хоть на минуту.

Лайтвуд приподнял ему голову, дал выпить вина. Он овладел собой.

— Я не знаю, когда это случилось — недели, дни или несколько часов тому назад. Не важно. Расследование ведется, его ищут? Говори!

— Да.

— Останови их, отведи от него подозрение. Не допускай, чтобы она оказалась замешанной в это дело. Защити ее. Если преступника призовут к ответу, он ее опорочит. Пусть убийство останется безнаказанным — во имя Лиззи, ради искупления моей вины перед ней. Обещай мне это!

— Хорошо, Юджин. Обещаю.

Он с благодарностью взглянул па друга и сразу потерял сознание. Глаза уставились в одну точку напряженным, ничего не выражающим взглядом.

Долгие часы, долгие дни и ночи все шло без перемен. По временам он приходил в себя после долгого забытья, спокойно отвечал другу, говорил, что ему стало легче, и даже просил о чем-нибудь. Но просьбу не успевали выполнить, как сознание снова покидало его.