— Не знаю, — отвечает миссис Лэмл, останавливаясь и обводя узор на обоях кончиком зонта, — это зависит от многого. Может быть, теперь для него и найдется какой-нибудь выход, а может быть, и нет. Скоро узнаем. Если не найдется, мы обанкротимся здесь и нам, я думаю, придется уехать за границу.

Мистер Твемлоу, по своему добродушию, желает, чтобы все устроилось к лучшему, и говорит, что за границей тоже можно вести очень приятный образ жизни.

— Да, — отвечает миссис Лэмл, все еще водя зонтиком по стене, — но я сомневаюсь, чтобы карты и бильярд в качестве источника средств на оплату неопрятного табльдота можно было назвать приятным образом жизни.

Для мистера Лэмла очень много значит, вежливо замечает Твемлоу (впрочем, очень шокированный), иметь рядом с собой ту, которая останется с ним во всех превратностях судьбы и чье смягчающее влияние удержит его от гибельных и порочащих репутацию занятий. Миссис Лэмл перестает водить по обоям зонтиком и смотрит на Твемлоу.

— Смягчающее влияние, мистер Твемлоу? Нам надо есть и пить, одеваться и иметь крышу над головой. Всегда рядом с ним, во всех превратностях судьбы? Тут нечем хвастаться; что остается делать женщине в моем возрасте? Мы с мужем обманули друг друга, когда поженились; теперь надо мириться с последствиями обмана, то есть друг с другом, нести совместно бремя ежедневных интриг в расчете на сегодняшний обед и завтрашний ужин до тех пор, пока смерть не разведет нас.

С этими словами она выходит на Дьюк-стрит, возле Сент-Джеймс-сквера. Мистер Твемлоу, возвратившись на свой диван, кладет больную голову па скользкий валик конского волоса, глубоко убежденный в том, что такой тягостный разговор совсем не то, что следовало бы принимать после чудодейственных пилюль, которые так полезны в отношении гастрономических удовольствий.

Однако к шести часам вечера достойный маленький джентльмен чувствует себя гораздо лучше и облекается в старомодные шелковые чулки и башмаки с пряжками, собираясь на изумительный обед к Венирингам. В семь часов вечера он уже семенит по Дьюк-стрит, направляясь к углу, чтобы сэкономить шесть пенсов на извозчике.

Божественная Типпинз к этому времени дообедалась до того, что человек скептически настроенный мог бы пожелать ей, разнообразия ради, наконец поужинать и лечь в постель. В таком скептическом настроении находится мистер Юджин Рэйберн, которого Твемлоу застает наблюдающим за Типпинз с самым мрачным выражением лица, в то время как это игривое создание подшучивает над ним, спрашивая, почему он до сих пор не занял место на мешке с шерстью[21]. Типпинз заигрывает и с Мортимером и грозит ему костяшками веера за то, что он был шафером у этих обманщиков, как их там? — ну, у тех, что обанкротились. В самом деле, веер настроен весьма оживленно и стукает мужчин направо и налево с довольно жутким звуком, наводящим на мысль о костях леди Типпинз.

С тех пор как Вениринг вступил ради общественного блага в парламент, у него появилось новое поколение близких друзей, к которым миссис Вениринг очень внимательна. Об этих друзьях, как об астрономических расстояниях, можно говорить только в самых грандиозных цифрах. Бутс рассказывает, что один из них — подрядчик, который (это уже вычислено) дает работу полумиллиону людей, прямо или косвенно. Бруэр говорит, что другой из них, директор компании, в большом спросе в разных комитетах, настолько далеко отстоящих друг от друга, что ему приходится проезжать по железной дороге никак не меньше трех тысяч миль в неделю. Буфер говорит, что у третьего полтора года назад не было шести пенсов в кармане, но благодаря своему финансовому гению он выпустил акции по восемьдесят пять, скупил их без денег, а потом продал за наличные по номиналу — так что теперь у него триста семьдесят пять тысяч фунтов, — Буфер особенно настаивает на семидесяти пяти тысячах лишку и не желает уступать ни единого фартинга. Леди Типпинз вместе с Бутсом, Бруэром и Буфером особенно изощряется в шутках насчет этих Отцов биржевой церкви: она наводит лорнет на Бутса, Бруэра и Буфера и спрашивает, как они думают, стоит ли ей пококетничать с Отцами, принесет ли ей это богатство? и прочие шуточки в том же роде. Вениринг, напротив, очень внимателен к Отцам церкви, благоговейно удаляется с ними в оранжерею, откуда иногда доносится слово «комиссия», и где Отцы поучают Вениринга, как ему надлежит пройти мимо рояля, вступить на предкаминный коврик, перейти открытое поле у канделябров, влиться в движение толпы у консолей и в корне уничтожить оппозицию у оконных гардин.

Мистер и миссис Подснеп тоже присутствуют на обеде, и Отцы делают открытие, что миссис Подснеп — представительная женщина. Ее берет на буксир один из Отцов — бутсовский Отец, тот самый, который дает работу полумиллиону человек, — и ставит ее на якорь по левую руку от Вениринга; таким образом предоставив резвой Типпинз по правую руку от него (он, как и всегда, являет собой пустое место) возможность умолять, чтобы ей рассказали что-нибудь про этих милых землекопов; правда ли, что они питаются сырыми бифштексами и пьют портер прямо из бочек. Но, невзирая на все эти маленькие стычки, все же чувствуется, что обед был затеян для того, чтобы изумляться, и что изумлением не следует пренебрегать. И потому Бруэр, как человек, которому надлежит заботиться о поддержании своей громкой репутации, становится истолкователем общего настроения.

— Нынче утром, — говорит Бруэр, дождавшись благоприятной паузы, — я взял кэб и поехал на эту распродажу.

Бутс, пожираемый завистью, говорит:

— И я тоже.

Бруэр говорит:

— И я тоже, — но не может найти никого, кто заинтересовался бы его сообщением.

— И на что это было похоже? — осведомляется Вениринг.

— Уверяю вас, — отвечает Бруэр, озираясь вокруг в поисках более достойного слушателя и отдавая предпочтение Лайтвуду, — уверяю вас, вещи шли почти задаром. Довольно приличные вещи, но ничего не дали.

— Я тоже так слышал нынче днем, — говорит Лайтвуд.

Бруэр хотел бы знать, то есть хотел бы спросить сведущего человека, каким образом — эти люди — могли дойти — до такого — полного краха? (Расстановку он делает для пущей торжественности.)

Лайтвуд отвечает, что с ним, разумеется, советовались, но приостановить распродажу, не имея денег, он не мог, и потому не выдаст никакой тайны, если предположит, что это произошло оттого, что люди жили не по средствам.

— Но как это возможно — жить не по средствам, — говорит Вениринг.

Ага! Все чувствуют, что выстрел попал прямо в цель. Как это возможно жить не по средствам! Химик, обнося гостей шампанским, смотрит так, словно мог бы объяснить им, как это возможно, если бы только захотел.

— Могу себе представить, — говорит миссис Вениринг, положив вилку и складывая вместе кончики своих орлиных пальцев, — как может мать смотреть на свою крошку, зная, что они живут не по средствам! (Она обращается к тому из Отцов, который делает три тысячи миль в неделю.)

Юджин выражает предположение, что миссис Лэмл не на кого смотреть, раз у нее нет ребенка.

— Совершенно верно, — отвечает миссис Вениринг, — но принцип остается тот же.

Бутсу ясно, что принцип остается тот же. Буферу тоже это ясно. Такова уж несчастная судьба Буфера — вредить делу, становясь на его защиту. Остальное общество вяло соглашалось с положением, что принцип остается тот же, пока Буфер не сказал, что он тот же; и тогда возник общий ропот, что принцип вовсе не тот.

— Но я не понимаю, — говорит Отец с тремястами семьюдесятью пятью тысячами, — если эти люди, о которых тут говорилось, занимали положение в обществе, — значит, они принадлежали к обществу?

Вениринг должен признаться, что они здесь обедали и что даже свадьбу их сыграли тут.

— Тогда я не понимаю, — продолжает Отец, — каким образом жизнь не по средствам могла довести их до того, что здесь назвали полным крахом? Потому что всегда возможно исправить положение дела, в том случае, конечно, если люди что-нибудь значат.