Мистер Самсон, наконец, освободившись от взгляда миссис Уилфер, словно из-под караула, глубоко вздохнул и сделал весьма оригинальное и тонкое замечание насчет того, что подобные предчувствия очень трудно себе объяснить. Р. У. поскреб в затылке, обвел виноватым взглядом весь стол и, остановив его на жене, снова попытался заикнуться все о том же:

— Милая, право, я боюсь, что тебе не очень весело?

На что она опять ответила по-старому:

— Напротив, Р. У. Мне очень весело.

Положение злополучного Джорджа Самсона во время этой приятной беседы было поистине самое незавидное. Ом не только чувствовал себя совершенно беззащитным под огнем красноречия миссис Уилфер, но и должен был терпеть нападки Лавинии, которая обращалась с ним хуже, чем с собакой, отчасти желая показать Белле, что теперь Джордж у нее в руках и она может вертеть им как хочет, отчасти же в отместку ему самому за то, что он и сейчас явно восхищается красотой Беллы. Ослепленный, с одной стороны, блеском красноречия миссис Уилфер, а с другой стороны, омраченный придирками и хмурыми взглядами Лавинии, которой было посвящено его отвергнутое Беллой чувство, молодой человек до такой степени не умел скрыть свои страдания, что на него жалко было смотреть. Если даже ум у него и помутился временно от таких мучений, то в оправдание ему следует сказать, что голова у него от природы была слабая и твердостью рассудка он никогда не отличался.

Так проходили эти приятные, усыпанные розами часы, и, наконец, Белле пришла пора отправляться обратно к Боффинам в сопровождении папаши. Упрятав ямочки на щеках в капор и завязав ленты, Белла простилась со всеми домашними, и, когда они вышли на свежий воздух, херувим глубоко вздохнул, словно ему стало легче.

— Ну, папочка, — сказала Белла, — можно считать, что и эта годовщина уже миновала.

— Да, милая, вот и еще один год прошел.

Белла еще крепче прижалась к нему и в утешение несколько раз похлопала его по руке.

— Спасибо, милая, — сказал он, словно утешение было выражено словами. — Что мне делается, душа моя. Ну, а ты как поживаешь?

— Я нисколько не исправилась, папа.

— Неужели нисколько?

— Да, папа. Напротив, я стала еще хуже.

— Боже ты мой! — воскликнул херувим.

— Я стала хуже, папочка. Я все подсчитываю, сколько мне надо годового дохода, когда я выйду замуж, и какой суммой — самое меньшее — я могла бы удовольствоваться. У меня даже морщинки появились на носу. Ты ведь заметил нынче вечером морщинки у меня на носу?

Папа на это только засмеялся, а Белла, раза два-три встряхнула его руку.

— Как вам не стыдно, сударь, смеяться, когда вы видите, что ваша обворожительная женщина дурнеет и вся осунулась. Вам лучше бы приготовиться заблаговременно. Скоро я уже не смогу скрывать мою жадность к деньгам — это по глазам будет видно, и когда вы это сами заметите, это вас огорчит, но так вам и надо: зачем не заметили вовремя? Ну, сударь, мы же с вами заключили договор! Имеете ли вы что-нибудь сообщить мне?

— Душа моя, я думал, это ты должна мне что-то сообщить.

— Ах, вы так думали, в самом деле? Так что ж вы меня не спросили в ту самую минуту, как мы с вами вышли из дому? Доверием обворожительных женщин нельзя шутить. Так и быть, на этот раз я вас прощаю — и… гляди, папа: вот тебе поцелуй! — Тут Белла приложила пальчик в лайковой перчатке к своим губам, а потом к губам отца. — А теперь я буду говорить серьезно — мне нужно сказать тебе — сколько их? — четыре секрета. И заметь! Все очень важные, серьезные, настоящие секреты. Только чтоб это осталось между нами!

— Номер первый, душа моя?

— Номер первый просто изумит тебя, папа. Как ты думаешь, кто сделал мне предложение? — И тут она смутилась, хотя начала очень весело.

Папа заглянул ей в лицо, потом опустил глаза, потом опять заглянул ей в лицо и сказал, что никак не может угадать.

— Мистер Роксмит, папа.

— Да что ты говоришь, душа моя?

— Мистер Роксмит, папа, — отвечала Белла, отделяя слог от слога для пущей убедительности. — Что ты на это скажешь?

Папа ответил вопросом на вопрос:

— А что ты ему на это сказала, душа моя?

— Конечно «нет», — резко отчеканила Белла.

— Ну, разумеется, — задумчиво ответил ее отец.

— И я высказала ему, почему я считаю этот поступок нарушением доверия с его стороны и оскорблением себе лично, — продолжала Белла.

— Да, разумеется. Действительно, я и сам удивился. Как это он сунулся в воду, не спросясь броду, — разузнал бы сначала, что ли. Хотя, как подумаешь, он, кажется, всегда тобой восхищался.

— Восхищаться мной может любой извозчик, — заметила Белла с надменностью, отчасти напомнившей ее матушку.

— Очень возможно, душа моя. Ну, а номер второй?

— Номер второй, папа, почти то же, что первый, хотя это и не так возмутительно. Мистер Лайтвуд сделал бы мне предложение, если б я ему позволила.

— Надо так понимать, милая, что ты и не собираешься ему позволять?

Белла опять повторила не менее выразительно:

— Что ты, конечно нет! — И отец счел своим долгом отозваться:

— Конечно нет.

— Мне он не нравится, — сказала Белла.

— Этого уже достаточно, — прервал ее отец.

— Нет, папа, этого не достаточно, — возразила Белла, встряхнув его руку еще два раза. — Ведь я тебе говорила, какая я стала корыстная и дрянная девчонка? Только потому и считается достаточно, что у него нет ни денег, ни клиентов и ничего в будущем, ровно ничего, кроме долгов.

— Гм! — ответил херувим, несколько приуныв. — А номер третий, милая?

— Номер третий, папа, гораздо лучше. Это великодушно, благородно, просто прелестно. Миссис Боффин сама сказала мне по секрету, да, сама, — а никого правдивей и добрей ее я не видела в жизни, — она сказала, что они с мужем хотят, чтоб я сделала приличную партию, и, если я выйду замуж с их согласия, они дадут мне хорошее приданое.

И тут признательная Белла расплакалась от избытка чувств.

— Не плачь, милочка, — сказал ей отец, утирая глаза, — это мне простительно расчувствоваться немножко, когда я вижу, что моя любимая дочь, после всех ее разочарований, окружена таким вниманием и со временем, наверно, будет блистать в свете, но ты сама не плачь, ради бога, не плачь. Я очень им обоим благодарен. Поздравляю тебя от всего сердца, душа моя.

Тут добродушный и мягкосердечный херувим вытер слезы, а Белла обняла его за шею и нежно поцеловала посреди дороги, взволнованно тараторя, что он самый лучший отец и самый лучший друг и что в день своей свадьбы она станет перед ним на колени и попросит прощения за то, что дразнила его, словно не знала цены его терпеливому, сострадательному, доброму и вечно юному сердцу.

При каждом новом эпитете она снова принималась целовать отца, так что у него, наконец, слетела с головы шляпа, и сама Белла расхохоталась без удержу, когда ветер покатил шляпу по мостовой, а отец бросился ловить ее.

Как только мистер Уилфер поймал шляпу и немножко отдышался, они опять двинулись дальше, и отец спросил Беллу:

— А четвертый номер, душа моя? Смеющееся лицо Беллы сразу омрачилось.

— Может быть, сейчас еще не стоит говорить про номер четвертый, папа. Пока что буду надеяться, что еще не все потеряно, что на самом деле этого, может, и нет, что я ошиблась.

Перемена в Белле вызвала у херувима повышенный интерес к номеру четвертому, и он негромко спросил:

— Может быть, этого и нет, душа моя? Может быть, чего нет, душа моя?

Белла задумчиво посмотрела на него и покачала головой.

— Нет, все-таки я знаю, что так оно и есть, папа. Слишком даже хорошо знаю.

— Милая, ты меня совсем расстроила, — отвечал ей отец. — Может быть, ты еще кому-нибудь отказала, душа моя?

— Нет, папа.

— Ну, кому-нибудь дала согласие? — предположил он, высоко подняв брови.

— Нет, папа.

— Может, есть еще кто-нибудь, кто хочет попытать счастья, если ты ему позволишь?

— Насколько мне известно, нет, папа.