Вернувшись в вагон, Артем увидел на столе у майора Грибова флягу и кружку. Зайцевой не было, она отпросилась до вечера. Работать, понятное дело, никому не хотелось. В вагончике остро пахло спиртом и сигаретным дымом.

— Как тебе? — спросил Грибов, наливая из фляги что-то мутное, желтоватого цвета. — Страшно?

Артем пожал плечами.

— Должно быть страшно, — сказал Грибов. — Иначе из тебя выйдет никудышный солдат и человек. Если тебе не будет страшно, то ты будешь убивать без сожаления. А это уже ненормально. Это, Артем, и есть война.

Грибов выдохнул, сощурился и залпом выпил. В уголках глаз зародились слезы. Он смахнул их небрежно и налил вновь.

— Ты же никогда никого не убивал, верно?

— Не приходилось.

— И не убивай, Артем. Не надо. Не наша это война. Мы никого не защищаем, мы просто убиваем друг друга за деньги, за нефть, за власть. А власти, знаешь, наплевать. По мне, так это не защита родины, не долг, а просто бизнес. Модное такое слово. И нам платят, и им. Лишь бы продолжали убивать.

.Он выпил снова, положил на стол пачку печенья, развернул, взял себе, протянул Артему.

— Сколько тебе осталось?

— Полгода.

— А давай мы тебя обратно отправим, в часть? Что тебе здесь делать? Ты же не хочешь умереть?

— Не хочу. — Ответил Артем.

Смерть, казавшаяся такой далекой всего несколько часов назад, вдруг показалась старой знакомой, укрывшейся за дверью, спрятавшейся в каждом кусте, за холмом, в лесу.

— Но я и уезжать не буду, — добавил он, подумав. — У меня здесь друзья. У меня… долг, наверное. Почему другие служат, а я уеду? Это несправедливо как-то.

— Это глупости. Ты о родителях думаешь? Девушка у тебя есть? Друзья! Армейские друзья — осенние листья. Разлетитесь, и никогда не соберетесь.

— Ну и пусть, — упрямо пробормотал Артем. — Мне с этим потом жить. С мыслью о друзьях. Как вы не можете этого понять?

— Я не вижу смысла в друзьях, — покачал головой Грибов. — Я не хочу о них думать. Это слишком… тяжело. Война забирает друзей без разбора. Это тебе не от жены уйти. Это внезапная, неадекватная, непонятная смерть. Очень тяжелая. Разве ты хочешь жить с таким грузом на душе?

— Мне кажется, что лучше сделать и жалеть… чем не сделать и тоже жалеть. — Тщательно подбирая слова ответил Артем.

Грибов вылил из фляги остатки, потряс ее, убрал в стол.

— Дело твое, — сказал он. — На сегодня свободен, солдат. Иди, отдыхай.

Отдыхать, тем не менее, не получилось.

Всех свободных срочников хватали офицеры и перенаправляли на общественные работы по укреплению обороны воинской части. Это была очередная привычная армейская практика. Суетно было, непривычно. Появилось множество незнакомых лиц. На плацу выстроились шеренгой потрепанные, обгорелые срочники, из тех, кто не доехал до аэродрома. Незнакомые же офицеры громко раздавали приказы, что-то там пересчитывали, что-то перебирали. Казалось, разом ухнув в военный хаос, никто не мог понять, что делать дальше, как выправлять ситуацию.

Артем, не дойдя до палатки, был отправлен к блокпосту, где еще несколько ребят под управлением Мартынюка переделывали шлагбаум. Его нужно было выкопать, перенести на несколько метров вперед, и закопать снова. Между шлагбаумом и блокпостом выкладывали "колючую" дорожку. Сам блокпост укрепляли дополнительными мешками с песком.

На пыльной дороге все еще оставались следы крови, крутились на ветру грязные бинты, а около блокпоста сидел на табуретке и курил потрепанный, обгорелый капитан, у которого лицо было в пятнах сажи и ссадинах, а брюки чуть выше берц темнели прожженными дырами.

Артем окунулся в работу с головой, стараясь физической нагрузкой вышибить из головы все ненужные мысли. Настя ушла на второй, а то и на третий план. Почему-то стояли перед глазами ряды носилок с ранеными и Зайцева с Акопом, перематывающие обожженное лицо обгоревшего солдата.

А ведь их даже искупать негде. Холодный душ с водой из бочки — вот и все преимущества доблестной Российской армии…

Чесался затылок, песок скрипел на зубах, от пыли слезились глаза.

Артем, вместе с еще двумя срочниками, обхватил тяжелый бело-красный столб, дружно со всеми рыкнул: "Поехали!" — вытащил его и поволок в выкопанной ямке.

Трудились, пока не начало темнеть. Над головой, в черном небе, высыпали звезды. Потом зажглись редкие фонари. Покончив с работой, Артем присел вместе со всеми в кружок и минут пять курил, ни о чем больше не думая. Настроение сделалось ровным, спокойным.

За ужином почему-то не обнаружил Акопа. Хлеб раздавала Яна. Она же положила на тарелку Артему большой кусок жареного мяса — редкость в воинских краях. Впрочем, Артем ел и не чувствовал вкуса, хотя был благодарен Яне за проявленное внимание. Больше всего в окончании этого дня хотелось лечь и уснуть.

— Спасибо за поездку. — сказал он Яне. — Откуда велосипеды взяла?

— По старой дружбе прикатили. — подмигнула Яна. — Но будешь языком трепать — вырву! Дозвонился до возлюбленной-то?

— Не получилось. Но. Знаешь… все равно спасибо. Лучше стало. Правда.

— Не убеждай себя. Прими, как есть. Мало забот вокруг?

Действительно. Много.

Сразу после ужина Артем пошел в палатку, где в дрожащем полумраке дневальный растапливал печку, а два или три человека, развалившись на нижних ярусах коек, обсуждали недавнее происшествие. Артем скинул сапоги, лег на свою койку, не расстилая, и постарался уснуть. Просил сам себя: пожалуйста, усни, оставь этот странный день в прошлом…

Но не получалось.

Через какое-то время (минут через тридцать, а то и больше) кто-то тронул Артема за плечо. Это был Акоп. У него на скуле вспух и расплылся темный с желтыми краями синяк. Правда, Акоп улыбался.

— Вставай, страна народная, — сказал он. — Дело есть.

— Снова? Знаешь, не хочу я на сегодня больше никаких дел.

— Я бы на твоем месте встал.

Акоп настойчиво взялся за плечо и потряс. Артем сел на кровати, хмуро поглядывая на друга.

— Ударить тебя еще раз, что ли? Чтобы отстал.

— Только не в тоже место. Давай, с другой стороны. Чтобы эта, как ее, симметрия!

Злиться на него не было никаких сил. Артем обулся и вышел следом за Акопом из палатки.

На улице уже была ночь. Вдоль палаток горели фонари. Воздух наполнился весенним дрожащим морозцем, какой здесь бывает даже после сорокаградусной жары. Холодный ветерок щипал за щеки.

У блокпоста, под желтым светом лампы, сидел все тот же капитан в обгоревшей форме, и курил.

— Все сидит, — сказал Акоп едва слышно. — У него, говорят, контузия. Ничего не слышит. Лететь в госпиталь отказался, написал на бумажке, что ждет командования. И никто не знает, что с ним делать, как подступиться. На ужин не пошел, в штаб тоже не хочет.

Акоп свернул к палатке полевой кухни, одернул брезент и зашел внутрь.

Внутри горела одна лампа, в углу, около стола хлебореза. Света едва хватало, чтобы различить в сумраке стоящую на земле ванну. Это была та самая ванна, в которой обычно чистили овощи. От ванной шел пар.

Артем подошел ближе и увидел, что ванна наполнена до краев чистой, прозрачной, горячей водой. Рядом на табуретке стоял шампунь, лежал кусочек мыла и баночка с ароматизированной морской солью. Все это душисто, приятно пахло.

— Ну, теперь уже точно с днем рождения, — сказал Акоп, подойдя ближе. — Ты же мечтал?

— Мечтал. — Пробормотал Артем.

Ванну не просто отмыли — отдраили. Даже сквозь воду было видно, какая она чистая.

— Пара часов работы — и ванна готова. Яна собственными руками, значит. Ты ей теперь по гроб жизни должен. А Зайцева купила в ауле соль для ванны. Это ее подарок, так сказать. И еще — вот.

Артем развернулся. Акоп держал в руках белый прямоугольный конверт.

— Это письмо?

— Да. Зайцева зашла на почту, уточнить. А оказалось, действительно, забыли. Она просила тебе передать, что чудеса сбываются. С днем рождения, в общем, дружище!