— Тебе на пальцах показать или письменный отчет предоставить?
— Squaess me, — он встал и осторожно взял девушку за руку, — я не хотел тебя обидеть. Просто спал на самом деле плохо, — Эйлер скривился, положил ладонь на грудь, — Трисс говорила, что от сырости раны будут болеть…
— Сильно? — Алунэ тут же забыла про обиду. — Можно, я посмотрю?
Решив, что отказ снова может обидеть её, эльф кивнул, быстро расстегнул рубашку и отодвинул ткань, чтобы Алунэ было лучше видно.
— Она хорошо заживает, — сказала эльфка, осторожно коснулась кожи вокруг раны пальцами, — молодец твоя чародейка.
— Не моя, — улыбнулся Эйлер, радуясь тому, что Алунэ больше не обижается. Девушка не заслужила хамства с его стороны, нельзя срывать на ней злость и делать больно, чтобы не ему одному было плохо. — Она живет с Белым Волком, знаешь его?
— Gwynbleidd? Конечно, — девушка улыбнулась, отступая на шаг, — он часто в лагерь приходил, новости про тебя приносил. Он не такой, как другие dh’oine.
— Потому что он — не человек, — пояснил Эйлер, снова застегиваясь, — вернее, не совсем человек.
— Я знаю, кто он, — Алунэ подняла пустой кувшин и пошла к костру, а потом снова повернулась к Эйлеру и спросила, глядя прямо в глаза: — А как зовут твою девушку?
— Никак, потому что у меня её нет.
— Быть не может! — совсем по-детски удивилась эльфка, и Эйлер впервые увидел, что она и на самом деле очень молода, даже моложе его самого.
— Почему? — теперь удивился и он.
— У героев всегда есть возлюбленные, — серьезно заявила она, — так во всех сказках и легендах пишут, мама много их мне рассказывала.
— Так то у героев, — усмехнулся Эйлер, — а я тут каким боком?
— Но ты ведь уже любил какую-то девушку? — в широко распахнутых темно-карих глазах Алунэ было совершенно детское любопытство.
— Нет, — ответил он, не отводя взгляда, потому что это была чистая правда.
«Такая, как сейчас ты» — услужливо подсунула память, но Эйлер грубо велел ей заткнуться.
========== Глава 8 ==========
Алунэ стала приносить ему молоко и хлеб каждое утро и вообще окружила эльфа заботой, от которой становилось даже неловко. Особенно учитывая взгляды, которые бросал на них Торби и не только он. Впрочем, симпатию, возникшую у девушки, не заметил бы только слепой: Алунэ тенью следовала за Эйлером, всегда оказываясь под рукой, чтобы подать оброненную стрелу, или принести воды, или постирать его одежду.
Это вызывало плохо скрываемые смешки у остальных и усиливающееся с каждым днем смущение у Эйлера. Смущение, смешанное с раздражением. Он прекрасно понял, что юная эльфка влюбилась по уши в героя, о котором столько слышала, но понятия не имел, как же дать Алунэ понять, что он — не её герой. Вообще ничей. И дело тут не в ней, она-то как раз прекрасно подходила на роль геройской возлюбленной: юная, невинная, красивая и нежная, жаждущая любви и грезящая о ней. Только вот предмет страсти выбрала неудачно, но разве можно приказать сердцу?
Нельзя полюбить кого-либо по заказу, разве что под влиянием чар? Но это будет уже не настоящая любовь, а иллюзия, которая рано или поздно развеется, оставив вместо себя ненависть к тому, кто воспользовался тобой, подчинив себе, как игрушку. Нельзя просто вырезать из сердца одного и вставить туда другую, словно портрет в раме. Нельзя уснуть с мечтами об одном, а проснуться, сгорая от страсти к другой. Так не бывает.
Эйлер знал, что стоит только намекнуть, и Алунэ отдаст ему тело — худенькое и гибкое, с маленькой грудью, на которую часто бросали красноречивые взгляды другие скоя’таэли. Отдаст и будет счастлива, ровно до тех пор, пока не поймет — на самом деле ему это было не нужно. Во снах он видит не её, думает — не о ней, желает других поцелуев.
Он это прекрасно знал, потому и не заводил с девушкой опасных разговоров о любви, ускользал от вопросов, ответы на которые могли бы обидеть её или загнать в угол его. Надеялся, что она переболеет им, хотя уже знал: любовь гораздо хуже Катрионы. Чума убивает тело, любовь — душу. Ею так просто заразиться — порой достаточно одного взгляда или прикосновения, совершенно невинного. Так когда-то заразился он сам и продолжал болеть, уже не надеясь на выздоровление.
На беду, Эйлер получил от матери не только глаза. Он оказался таким же однолюбом, а это самое худшее из всех возможных проклятий, если предмет твоей страсти не отвечает взаимностью. Но это и самое большое счастье, если любовь взаимна, такая, как была у его родителей.
Брат как-то сказал по секрету, что у отца была только одна женщина — их мать, и недоумевающе пожал плечами. Сам он успел до женитьбы сменить множество женщин, как эльфок, так и dh’oine, всегда пользовался у них успехом и часто хвастался Эйлеру, намекая на то, что именно так и должен вести себя настоящий мужчина. И советовал поступать так же.
Однако Эйлер не спешил поворачивать на этот путь, что-то мешало, и тогда он еще не понимал — что. Понял сейчас и впервые пожалел, что так сильно отличается в этом отношении от брата. Ведь будь он таким же, не лежал бы на постели Яевинна, мучаясь бессонницей или просыпаясь от очередного неприличного видения, а наслаждался ласками Алунэ, а когда они ему наскучили бы — нашел другую эльфку. Но нет. Ему так повезти не могло.
Будь на месте Алунэ dh’oine, он уже давно послал бы ее aep arse и забыл об этом событии, но она была эльфкой и не заслуживала такого отношения. А того, которого заслуживала, Эйлер дать ей не мог. И даже обычного желания плоти Алунэ в нем не пробуждала, не волновали ее прикосновения — слишком частные, как казалось ему. Её не хотелось прижать к себе и коснуться губ — по-детски припухших, не рождалось желания скользнуть ладонями под одежду и сжать её грудь. Ничего. Он смотрел на Алунэ, как на изящную красивую куколку, умеющую ходить и говорить. И это иногда пугало самого Эйлера.
Вестей от Яевинна по-прежнему не было, он словно исчез где-то между Реданией и Темерией. Растворился, как утренний туман над водой. Значит, между ним и Торувьель действительно было что-то серьезное, раз не спешил командир возвращаться на болота. Думать об этом было больно и чертовски неприятно, хотелось утопить чувства в алкоголе, но Эйлер не пил. Боялся, что хмель развяжет язык, и он невольно выдаст себя или ляпнет какую-нибудь гадость Алунэ. Скажет что-то такое, о чем потом будет жалеть, но не сможет исправить. Например, пояснит девчонке, куда она может засунуть свои пылкие взгляды и нежные улыбки.
Это будет мерзко и грубо, он никогда не простит себе подобного, но слова уже прозвучат. Впрочем, однажды Эйлер все же не удержался, хоть и был совершенно трезвым. Правда, сорвался не на Алунэ, а на Торби, решившем выступить в роли сводни.
В тот день краснолюд отыскал его на одном из небольших островков, где Эйлер отдыхал после тренировки. Просто лежал на траве, раскинув руки и бездумно глядя в небо. Торби молча плюхнулся рядом, долго сопел и пускал ветры, видимо собираясь с мыслями, а потом сказал:
— Изверг ты, чистой воды изверг.
— Это еще почему? — спросил изрядно удивленный таким вступлением Эйлер и сел.
— А потому, что только изверг будет так над девкой глумиться! — буркнул краснолюд. — И не зыркай на меня так, типа не при чем! Ты хоть и не краснолюд, а все ж и не dh’oine безмозглый, понимать должон, чего она за тобой ровно собачонка бегает.
— Тебе не кажется, что это не твое дело? — чувствуя, что краснеет, словно застигнутый за чем-то нехорошим, процедил Эйлер. — Или это она тебя послала со мной по-мужски поговорить?
— Аmadan, — насмешливо бросил в ответ Торби, — не строй из себя большего осла, чем ты есть. Для этого одних ушей маловато, а хвоста у тебя я пока что не вижу, да и хозяйством ты не вышел, чтобы в ослы метить. Никто меня не просил, мне просто смотреть жалко, как она изводится, прыгает вокруг тебя, и так повернется, и эдак, а ты мимо смотришь, чурбан эдакий.
— А что, по-твоему, я должен сделать? Утащить её в кусты и разложить на травке? — саркастично спросил Эйлер, стараясь пока что держать себя в руках.
