— Иди туда, там получше, чем на кочках будет, хотя бы крыша над головой есть.

— А если он вернется? — осведомился Эйлер.

— То обрадуется, что ты снова с нами, — широко улыбнулась она, протянула руку: — Меня Алунэ зовут, а о тебе я уже успела наслушаться.

— Даже так? — изобразил улыбку он.

— Ага, тут только о тебе и говорили! — воскликнула она, шагая вместе с ним к шалашу Яевинна. — Ты же собой командира закрыл, а на такое не каждый способен. Я бы не смогла… наверное. Страшно было?

— Нет, — совершенно честно ответил Эйлер, — вернее, я не думал об этом. Некогда было думать.

— Ну да… — тут же согласилась Алунэ, — все переживали сильно за тебя, а командир…

— Что? — стараясь не показать, насколько это важно, спросил он.

— Ругался очень, говорил, что ты… играешь со смертью, а она этого не прощает, но только… это говорил просто, а на самом деле совсем другое думал!

— С чего взяла?

— Да по глазам его видно было, — пояснила как нечто само собой разумеющееся Алунэ, — а ругался, потому что переживал. Каждый день посылал кого-то в город про тебя узнать, велел нам за тобой ухаживать, когда вернешься.

— Вот как? — усмехнулся Эйлер. — Ладно, спасибо, что проводила и вообще…

— Не за что, — фыркнула эльфка, — ты не злись на Торби, он всегда чепуху мелет.

— Знаю, — Эйлер сел на постель Яевинна, — просто он слова подбирать не умеет, зато говорит правду. Извини, но я действительно устал.

— Отдыхай, — она тепло улыбнулась, — а я пойду послежу, чтобы они там не сильно шумели.

Когда Алунэ наконец-то ушла, Эйлер опустил голову и обхватил её руками, пытаясь так унять боль, ввинчивающуюся в виски, словно раскаленные гвозди. Яевинн и Торувьель. Вот, значит, кому принадлежит сердце командира! Вот о ком говорил он с такой горечью и страстью, кого так боялся потерять. Торувьель, которой Эйлер никогда не видел, но слышал многое: о ее отваге, бесшабашной храбрости и ненависти к dh’oine ходили легенды. Неудивительно, что именно ей отдал свое сердце Яевинн. И, судя по словам Торби, отдал давно, может быть, они вместе уже не один десяток, а то и сотню лет…

Наверное, он сейчас очень счастлив, обнимая и целуя ту, по которой так долго скучал. Только почему от этой новости ему, Эйлеру, хочется выть, словно волку? Почему внутри опять так же пусто и холодно, как было тогда, сразу после погрома? Может потому, что он снова утратил самое важное? То, ради чего жил и был готов умереть.

Впрочем, главное, что Яевинн жив, а все остальное — «глупые бабские сказки», как изволил выразиться Торби. Мужчине не пристало «распускать нюни», не для этого он был рожден на свет. А значит — лечь на подстилку, от которой все еще пахло Яевинном, закрыть глаза и постараться уснуть, не обращая внимания на снова проснувшуюся боль, уже начавшую вгрызаться в… сердце?

D`yeabl! И почему Трисс не снабдила его зельем, способным исцелить от любви?.. И вообще, существует ли такое зелье? И если да, то где его искать? У какого чародея можно купить равнодушие и спокойствие, которые будут просто необходимы, когда Яевинн наконец-то вернется. Какому магу заплатить, чтобы освободиться от цепей, которые надел на себя сам? Как вырвать из сердца чувство, не убив при этом себя?

Разве что… уйти из отряда, чтобы не видеть командира каждый день? Так будет легче.

Но в любом случае нужно дождаться возвращения Яевинна, чтобы уход не выглядел, как дезертирство или трусость. Найти в себе силы на разговор, суметь посмотреть командиру в глаза и сказать:

— Я хочу уйти в другой отряд.

А потом пояснить — почему. Если, конечно, Яевинн спросит об этом, в чем Эйлер сомневался. Какое командиру до этого дело? У него есть, о ком волноваться и оберегать, с кем делить радость и горе, кого любить.

Скрипнув зубами, Эйлер перевернулся на живот и натянул одеяло на голову, пытаясь согреться. За время, проведенное в доме Трисс, он успел отвыкнуть от холода и сырости, которых раньше почти не замечал. Но ничего, очень скоро привыкнет снова, а с завтрашнего дня начнет активно тренироваться, потому что иначе просто-напросто сойдет с ума.

***

— Доброе утро, — раздалось вместе со стуком по крыше шалаша, и рядом с ним появилась Алунэ, держа что-то, прикрытое белой тканью. — Не разбудила?

— Нет, — улыбнулся девушке Эйлер, уже сидевший и застегивавший пояс, — я собираюсь вспомнить, как держать в руках меч и лук.

— А разве тебе уже можно? — уставилась на него эльфка, потом подошла ближе, и Эйлер ощутил запах свежего молока.

— А почему нет? — пожал он плечами. — Я же не в бой собрался, а всего лишь размяться. Что это? — кивнул на ткань.

— Твой завтрак, — улыбнулась Алунэ, протягивая Эйлеру глиняную крынку, на горлышке которой лежала скибка хлеба — это полезно, особенно после ранений.

— Откуда здесь молоко? — делая глоток, осведомился он. — Что-то я вчера не заметил в лагере коровы.

— У торговцев можно что угодно купить, были бы деньги, — пояснила девушка, — тебе как спалось-то на командирском месте?

— Отлично, — соврал Эйлер, взяв в руку хлеб и смакуя молоко — действительно очень вкусное.

На самом деле он почти не спал, а когда наконец-то отключился — ожидаемо увидел во сне командира и… Торувьель, с которой Яевинн страстно занимался любовью. Лица эльфки Эйлер не видел, но ее стоны были красноречивее некуда, как и бедра, плотно прижатые к бедрам командира. Ей было очень хорошо, равно как и Яевинну, по спине которого стекали капли пота, а напряженные мышцы казались отлитыми из бронзы.

Эйлер смотрел на это и почему-то не мог отвернуться и уйти. Стоял как истукан до тех пор, пока из груди Торувьель не вырвался полный дикого торжества крик, а ее ногти не вонзились в спину Яевинна, раздирая кожу. В этот момент Эйлер наконец-то смог пошевелиться и… проснулся. Сел, приложив руку к колотящему сердцу и ощущая смешанную со злостью и возбуждением… зависть. К ней. К той, которой так хорошо с ним. И пусть это был всего лишь сон, но когда-то он слышал, что сны — отражение реальности и то, что видишь, обязательно где-то и когда-то было. Или будет.

— Вот и славно! — звонкий голос Алунэ заставил Эйлера вернуться из воспоминаний в реальность. — Ты и хлеб тоже ешь, тебе силы нужны, чтобы поскорее полностью выздороветь.

Он кивнул, вонзая зубы в ломоть, а потом спросил, желая отвлечься от корежащих душу картин:

— Слушай, а ты сама давно в бригаде?

— Нет, — покачала головой девушка, вздохнула и продолжила, — пришла после ограбления банка. Dh’oine тогда совсем озверели, всех без разбора хватать начали и на допросы таскать. Когда за отцом пришли, я успела через чердак сбежать. Помню только, как мама кричала… и плакала… и удары…

— Извини, — видя, как побледнела Алунэ, Эйлер ощутил себя настоящей сволочью — какого черта было задавать такие вопросы? Будто не ясно, что от хорошей жизни на болота не приходят? Но нет, у него говно в жопе не удержалось, как сказал бы Торби. Или невольно хотелось, чтобы ей тоже стало больно, как и ему самому?

— За что? — криво улыбнулась эльфка, шмыгнула носом, смахнула с глаз слезы. — Не ты же привел в наш дом тех dh`oine. В общем, я толком и не помню, как на болотах оказалась, очнулась, когда на меня тварь какая-то вонючая поперла. Ну, думаю, вот и смерть моя, и почему-то даже не испугалась, веришь? Все, подумалось мне, лучше, чем на виселице болтаться после того, как солдатня с тобой позабавится. Только не судьба мне умереть была, чудище вдруг завизжало и в воду шлепнулось, а за ним Торби стоял с топором своим, — Алунэ улыбнулась. — Они с ребятами как раз с задания возвращались, ну и спасли меня от утопца, так тот уродец назывался. Хотели домой проводить, думали, я заблудилась, но меня тогда как прорвало — разревелась и рассказала им все. Торби и предложил с ними пойти, сказал, что Яевинн обязательно в бригаду возьмет, если я хочу убивать dh’oine. Вот так я тут и оказалась.

— Ясно, — покончив с молоком, сказал он, — и многих уже убила? — он не хотел, чтобы вопрос прозвучал как издевка или насмешка, но почему-то так вышло, и слезы на глазах девушки тут же высохли, она обожгла его взглядом и ответила, почти не разжимая губ: