Я поставил тумбу Вихря против трапеции. Трапеция качается и почти достает тумбу. Выпускается Вихрь; он стремглав вскакивает на тумбу и зорко следит за качающейся трапецией с привязанным к ней мясом. Я берусь за трапецию и приближаю ее к Вихрю. Вихрь сразу бросается и впивается в палку с мясом зубами. Я выпускаю трапецию, и Вихрь качается на ней, не выпуская из зубов палку.

Это было зрелище поразительное: дикая лиса, дрессировать которую до сих пор никому еще не удавалось, превращается в акробата, который ловкостью готов поспорить с любым акробатом-человеком.

Сила зубов и челюстей помогает ему в этом; только бульдоги в этом отношении могут поспорить с лисицами.

Я отвязал мясо, чтобы дать Вихрю заработанную плату; Вихрь упал вниз с трапеции, схватил мясо и побежал есть его в угол.

С этого же раза он стал чувствовать себя на трапеции, как дома. Едва видел качающуюся трапецию, — прыгал на нее так быстро, что мы не успевали даже привязывать к палке мясо.

Он сделался украшением моего маленького лисьего семейства.

Я сделал новый опыт с Вихрем, который вполне удался: спустил с потолка по блоку веревку, на конце которой привязал к палочке мясо. Вихрь прямо с пола, без разбега вертикально прыгнул вверх и впился зубами в палочку с мясом.

Тогда я осторожно стал поднимать его на блоке к потолку; на всякий случай, впрочем, служащие держали под ним ковер.

И Вихрь повисал в воздухе высоко-высоко, как настоящий акробат.

Потом я пробовал вертеть веревку, — Вихрь оставался неподвижен, крепко вцепившись зубами в палочку с мясом.

И когда появлялась на воздухе знакомая трапеция, Вихрь, как настоящий артист, впивался в нее глазами и для него, казалось, уже ничто не существовало. Если ему приходилось натыкаться во время бега к месту работы на одну из своих товарок, он как-то пренебрежительно, мимоходом, кусал ее и продолжал прыгать с пола на тумбу, и с пола на трапецию и первым, как стрела, бросался по звонку в свою клетку.

Здесь я впервые заметил, что лисы больше кричат, визжат, тявкают и валяются на полу в борьбе, чем кусаются.

Ловко обороняясь, они почти не прикасаются зубами к телу.

Этот вид борьбы, — больше крика, чем дела, — напоминает борьбу морских львов.

Я не хотел, чтобы мои лисички совсем ударили в грязь лицом перед гениальным Вихрем, и научил Патрикеевну танцовать на вертящемся барабане.

Делал я это так: манил мясом Патрикеевну со стула и подводил к пьедесталу, где, при помощи той же повадки-приманки, заставлял встать передними лапами на вертящийся свободно на оси деревянный барабан.

Патрикеевна делала попытку перескочить через барабан, но я ей мешал это сделать, быстро поднося к самой морде мясо. Лиса его глотала и намеревалась опять влезть на барабан, который от ее прикосновения катился.

Я кормил при этом Патрикеевну до полного насыщения, пока все ее лапы касались барабана.

К барабану я привязывал веревку, которая проходила через блоки по металлической палке вниз. К другому концу ее был привязав плакат. Патрикеевна бежала, становилась в ожидании мяса; передние лапы у нее были на барабане, и когда я подносил мясо, она царапала лапами барабан, заставляя его вертеться и наматывать веревку на барабан. Благодаря этому поднимался плакатик.

Кроме лис на моей маленькой сцене появлялись на репетициях и поросенок, деловито раскладывающий ковер, и кот Пушок, которого я научил ходить по металлическим пьедестальчикам, между которыми так ловко скользил Вихрь.

Пушка выучить было куда труднее, чем лисиц, так как упрямство кошек не поддается описанию.

Выпускал я часто на сцену во время репетиций и кролика-забияку, следя за тем, какие отношения установятся у него с лисицами. И лисицы на него не обращали никакого внимания.

Я приучил лисиц скоро к громкому охотничьему рогу, на звуки которого они выбегали из клеток.

Мне пришло в голову устроить пир всей честной братии, которая, без различия происхождения, рука об руку работала рядом, на подмостках.

Здесь у меня, в самом деле, не могло быть врагов; кролик бегал рядом с лисицей; собака Марс играла с той же лисицей; кот Пушок бегал между ними; поросенок Хрюшка чувствовал себя тоже как нельзя лучше в этой компании, и я решил устроить, для моих артистов-зверей общий братский пир, на который впоследствии должен был быть приглашен даже сам Михайло Иванович Топтыгин, в просторечьи Мишка-медведь.

И вот я придумал нарядный стол, покрытый белой скатертью, в котором устроил гнезда для посуды моим гостям. К столу было приставлено креслице для Пушка, тумба для Марса, стойло с лестницей для Хрюшки, пьедестал с лесенкой для кролика и стул для лисы. На столе чашка и ведро с мясом и супом.

Я выпускал из клетки по очереди зверей, и они усаживались каждый на свое место, мирно принимаясь за еду. Получалась эффектная картина братского пира.

Я взял деревянную шляпную картонку и стал учить Белка вскакивать на нее, балансировать и кататься на ней, не спрыгивая на пол.

Белок получал свою порцию еды только тогда, когда он находился на картонке.

Белок ловко перебирал лапками, не теряя равновесия, и если случайно картонка выскакивала из-под его ног, и он падал на пол, почему-то детей это приводило в неописуемый восторг, и неудачу моей ловкой лисички детвора встречала громким смехом и аплодисментами.

Патрикеевна оказал Белку услугу: я выучил ее подкатывать передними лапками картонку к известному месту, где ждал Белок; Белок сейчас же вскакивал на картонку.

Таким образом лисицы помогали одна другой исполнять свой номер.

Мои четыре лисы не вполне закончили еще свое образование. Я жду от них многого, если они будут здоровы, и каждый день мне приносит новую радость и новые открытия во время занятий с моими способными учениками.

В клетках у меня живут еще дикие лисички и, кто знает, может быть, между ними найдутся еще более талантливые гимнасты или танцоры.

Борька и Сурка, первые мои барсучки, были получены мною в Астрахани маленькими. Только что пойманные, они не долго дичились и на второй же день с жадностью вместе с моим пальцем рвали из рук мясо.

В продолжение двух недель я выучил их проходить в так называемые «ворота», и Сурка с Борькой с сосредоточенным видом вились между моими ногами, в такт моим движениям, ни разу не сбиваясь. Сурка оказалась способной балериной и премило танцовала у меня вальс, быстро кружась на одном месте, за что и получала в виде жалованья лакомство.

Борька оказался талантливым артиллеристом. Он научился лихо стрелять из маленькой игрушечной пушки. Сурка перелистывала книги, но главным номером были танцы барсуков. Они делали это замечательно и разучили первую фигуру кадрили: танцовали, стоя друг перед другом, морда к морде, — потом отходили два-три шага назад и снова сходились.

Я собрался с моими зверками вместе с цирком Никитина на ярмарку, в Нижний-Новгород; мне хотелось в первый раз вывести в люди моих барсучков на ярмарке, куда съезжалась публика со всей России. Дрессированные барсучки были новинкою в цирке.

Все мои зверки были уже погружены на пароход. Капитан парохода оказался большим любителем животных; мы познакомились и разговорились…

Пароход, громко пыхтя и поднимая у колес целый каскад пены, медленно двигался к Нижнему. Позади него оставалась длинная узкая полоса рассеченной воды. Кругом раскинулась широкая спокойная гладь великой реки. Стояла глубокая тишина: на воде не замечалось ни малейшей ряби; отражалось в ней только ясное голубое небо да белые крылья речных птиц — мартышек.[7] Эти вольные дикие птицы с жалобным стонущим криком ныряли в воду за рыбой, и крик их напоминал плач ребенка.

Волга жила. То тут, то там сновали по ней легкие лодки на парусах и весельные буксирные пароходы, тащившие громадные баржи. А кругом зеленою рамкой раскинулись берега.