- Она никогда не простит Первенца.

- Да.

- Честь, - сказала она, - ужасная штука.

- И тем ужаснее наше преступление, верховная жрица: мы будем ковать оружие в пламени единства, будем питать пламя, пока оно не выгорит. Для вас он словно сын. Не завидую вам, Ланир.

Голос звенел в уме, поднимаясь из раненой души. Породившая крики боль была невыносима. Любовь и измена на острие одного клинка. Он ощущала, как ворочается лезвие. "Но я не вижу иного пути! Неужели Харкенасу суждено умереть в огне? Солдаты Урусандера станут наглыми разбойниками, разбойники возьмут власть полную и бесконтрольную? Мы обречены сделать правителями любовников войны? Скоро ли Мать Тьма узрит глаза хищника, когти, вцепившиеся в подлокотники трона? Ох, Аномандер, мне так жаль". - Я заключу преступление в зеркало, - сказала она сломанным голоском, - чтобы выло, никем не слышимое.

- Думаю, Синтара вас недооценивает.

Она потрясла головой. - Уже нет. Я ей написала.

- Неужели? Тогда дела начинают ускоряться.

- Увидим. Она еще не ответила.

- Вы адресовались к ней как к равной верховной жрице?

Она кивнула.

- Тогда вы использовали фамильярный язык, в самом первичном смысле слова. Она клюнет на наживку.

- Да. Тщеславие всегда было слабым местом в ее укреплениях.

- Мы составили здесь скорбный список, Ланир. Когда крепостей слишком много, осада становится способом жизни. В таком мире каждый заканчивает день в одиночестве, со страхом глядя на запертые двери. - Грусть сделала его лицо более резким. - Весьма горький список.

- И каждое имя - шаг по пути, историк. Не дано вам удержать этот пост, столь вознесенный над миром. Теперь, Райз Херат, придется пройтись среди нас.

- Я не запишу этого. Я изгнал из сердца такую привилегию.

- Кровь на ваших руках, - сказала она без особого сочувствия. - Когда всё будет сказано и сделано, можете омыть их в реке. А пока река бежит и бежит, правду не отыскать, и никто не поймет, в чем ваш грех. Или мой.

- В нужный день вы встанете на колени рядом со мной, верховная жрица.

Она кивнула. - Если существуют шлюхи истории, Райз, то мы явно из их числа.

Он смотрел на нее как приговоренный.

"Видишь, женщина? Зеркала повсюду".

Шаг за шагом паломник одолевает путь. Находя места трагедий, которые считаются духоподъемными, или места, освященные обглоданными до костей истинами, искатели превращают эти места в святилища. Эндест Силанн наконец понял: священное не находят, но приносят с собой. Память прядет нить, каждый пилигрим - волокно, растянутое, изогнутое, вплетаемое в жизнь. И не важно, что он был первым. Другие из сообщества жрецов пустились в дорогу под покровом зимы, чтобы посетить разоренное имение Андариста. Шли по его стопам, но не оставляя за собой кровавых следов. Приходили и стояли, созерцая место недавней резни, но смотрели без понимания.

Их путешествие, знал он, было поиском. Чего-то, некоего состояния, бытия. И, созерцая, молча вопрошая, они находили... ничего они не находили. Он воображал: они ступают на поляну перед домом, бродят кругом, осматривая никчемную почву, корявые камни и сухую траву, готовую по весне вновь разрастись, став густой и зеленой. Наконец пересекают порог, ходят по плитам, скрывшим гнилые тела убиенных, и перед ними в ледяном сумраке предстает камень очага - нет, теперь это просевший алтарь - и нечитаемые слова на каменной поверхности. Он видел их - озираются, воображают себе привидения тут и там. Они ищут в тишине, ищут слабых отзвуков, плененных воплей потери и тоски. Замечают, без лишних вопросов, капли черной крови, не понимая причудливого маршрута, не понимая, что Эндест тоже блуждал бесцельно... нет, они находят какой-то великий смысл в каплях на камне.

Воображение - жуткая вещь, падальщик, жиреющий на малейших крохах. Огромный клюв, когти скрипят и клацают, птица скачет, косясь жадным глазом.

Но в конце концов смысла нет.

Приятели - аколиты вернулись в Цитадель. Они смотрели на него с завистью, даже с почитанием. Смотрели, и одно это бередило раны, ибо в памяти Эндеста не было никаких ценных тайн. Любая деталь, уже смутная и сливающаяся с соседними, бессмысленна.

"Я жрец бесполезности, сенешаль нелепости. В моем молчании вы узрели смирение. В унылости - добровольно принятое бремя. Находите в выражении моего лица значительность, едва ли мне свойственную. Споря, вы следите за мной, ища оценок, откровений, парада пышных слов, под которые можно танцевать и петь, благословляя мрак".

Он не может передать им причину своей усталости. Не может исповедать истину, как ни хотел бы. Не смеет сказать. "Глупцы, она глядит моими глазами и заставляет меня плакать. Кровоточит моими руками и видит в ужасе, что руки освящают, роняя слезы власти. Завладевает мною, чтобы сбежать, оставив за собой отчаяние.

Я состарюсь, отмечая гибель надежд. Согнусь под весом неудач. Кости хрустнут вместе с падением Куральд Галайна. Не читайте мои воспоминания, братья и сестры. Они уже искажены сомнением. Уже приняли форму моих пороков.

Нет. Не ходите за мной. Я всего лишь иду к могиле".

Недавно он сидел на скамье внутреннего сада, съежившись от злого холода, накрывшись толстой медвежьей шубой. И видел юного заложника Орфанталя, бегущего вдоль замерзшего пруда, что окружает фонтан. Мальчик нес в руке учебный меч, пес Ребрышко мчался рядом, как будто припомнил молодые годы. Освободившись от глист, он набрал вес, этот пес, мышцы стали гладкими и сильными, как подобает охотнику. Они играли в сражения, и не раз Эндест созерцал "предсмертные судороги" Орфанталя, а Ребрышко ложился рядом, портя мрачное очарование сцены уткнутым в лицо мальчишки влажным носом. Тот вопил, проклиная пса, хотят трудно найти что-то дурное в природной любви зверя. Вскоре они начинали бороться, барахтаться на тонком покрывале снега.

Эндест Силанн не находил в увиденном утешения. Дитя и пес отбрасывали смутную, едва оформленную тень, и он видел в ней грядущие кошмары.

Лорд Аномандер покинул проклятый дом брата - место недавнего убийства - в компании Великого Каменщика, Каладана - Азатеная. Они направились на север, в горелый лес. Эндест следил с залитого кровью порога.

"Я надеюсь на твое обещание мира", сказал Аномандер Бруду, когда они еще были в доме.

Каладан Бруд оглядел его. "Пойми, Сын Тьмы. Я строю при помощи рук. Я создатель памятников проигравшим. Пойди на запад, найдешь мои работы. Они украшают руины и прочие забытые места. Стоят, сделанные навечно, дабы отмечать добродетели, ценимые прошлыми эпохами. Их забыли, но их снова откроют. В дни раненого, умирающего народа такие монументы возводят вновь. И вновь. Не чтобы им поклоняться, как идолам - лишь циники найдут в подобном удовольствие, оправдывая самоубийство веры. Нет, их возводят в надежде. Возводят, моля о здравии. Возводят, борясь с тщетой".

Аномандер указал на камень очага: "Еще один твой монумент?"

"Намерения предшествуют делам и остаются лежать позади. Я не голос потомков, Аномандер Рейк. Как и ты".

"Рейк?"

"Пурейк - словно на языке Азатенаев", сказал Бруд. "Не знал? Уважительный девиз, дарованный твоему роду в дни юности отца".

"Как? Чем он заслужил?"

Азатенай пожал плечами. "Его дал К'рул. Не рассказав о своих соображениях. Или скорее дала, К'рул любит менять образ мышления и приобретает обличье женщины каждые несколько столетий. Сейчас он мужчина, но тогда был женщиной".

"Тебе известно значение слов, Каладан?"

"Пур Рейкесс келас нэ А-ном. Что примерно значит "Сила в том, кто стоит недвижимо".

"А-ном", нахмурился Сын Тьмы.

"Возможно, в детстве ты быстро научился стоять".