"Что бы там ни было - не теряй голову".

В ту же секунду для меня исчезли все звуки, кроме того, с которым маленькие резные льдинки били по лобовому стеклу. Холодный белый свет, который включила сестра, освещал конверт, сделанный наспех из пожелтевшего альбомного листа, внутри лежало два письма. Одно предназначалось мне, второе было склеено в нескольких местах, чтобы я не могла его прочесть. Почерк у Марго был корявый, буквы клонились в разные стороны, каждая была выше или наоборот ниже другой, она видимо редко писала, разобрать написанное мешали не только проблемы с почерком, но и обилие грамматических ошибок.

" Милая мая девачка, с каждым днем маё састаяние всё хуже и хуже. Я чуствую что долго ни пратяну.

Я хачу паблагадарить тебя! Множиство дней я провела здесь в стенах больницы. Ты стала маей атрадой. Ты выслушала меня, не асудила. Кржавх Каждый щитал меня бесумной, все затыкали мне рот. Те дни которые ты правила со мной, тиха слушая бес лишних каментариев - лутшие дни за последнии дватцадь лет что я сдесь правила. Ты освитила их слон сонцем!

Я панимаю что магу доверять только тибе. У миня есть паследняя прозьба второе письмо в каверте - оно для Ричарда. Слишком часто я Найди его, я малю найди! Передай ему это письмо. Я хачу чтобы он знал что я прастила его. Я хотела атамстить, хотела чтобоы ему была также плохо как и мне, но сийчас, кагда мая жизнь почти акончина, я магу найти в себе силы прастить его. Как бы тяжело это нибыло. Я никогда не

Ты единствинная каму я магу даверять. Я прашу выполни маю паследнюю просьбу!

Найди его найди!!!"

Руки дрожали, возникло желание разрыдаться, потому что я думала, что все закончилось. Все! Это конец! Марго больше нет! Но она нашла меня, даже после смерти добралась до меня со своим Маяковски. Эта женщина противна мне. Я не понимаю ход её мыслей, я не чувствую к ней сострадания.

Я злилась.

Кто она мне? Почему я должна что-то делать для неё?

"Ты не обязана, у тебя даже нет такой возможности", - Но сестре не удается успокоить меня, потому что у Марго особый дар - заставлять окружающих чувствовать себя её должниками, наверное, только так она смогла так долго удерживать Маяковски рядом с собой. Тина вообще предложила выкинуть эти письма, но я не решилась. Что-то меня остановило.

Кошмары вернулись. На этот раз Марго стояла предо мной на коленях и рыдала, умоляя помочь ей. Я словно вернулась в исходную точку. Снова таблетки, которые в скором времени закончились, потому что они больше не покупались - Веронике они теперь были не нужны. Тина пыталась помочь, она предложила мне приходить к ней ночью, когда я снова не смогу уснуть. Она пообещала не рассказывать отцу и Веронике. Дошло до того, что ночевать в собственной комнате для меня уже не имело смысла, стоило мне только заснуть - я начинала слышать голос и плач Марго. Я, прямо говоря, переселилась в комнату Тины. Теперь она либо допоздна занималась со мной игрой на фортепиано, либо мы с ней просто читали в полной тишине, которую нарушал только периодический шелест страниц. Мы старались измотать себя, до степени, что глаза будут закрываться сами собой. Тина всегда засыпала раньше меня, но с сестрой мне было спокойнее. Кошмары снились теперь не каждую ночь.

Дело шло на поправку, казалось бы, я скоро забуду Марго, и мое состояние нормализуется, пока однажды Вероника не подхватила какой-то вирус, никогда не унывающая, теперь она была подавлена. Три дня мачеха даже говорила с трудом (у неё появились какие-то серьезные проблемы с дыханием, болела вся грудная клетка), пока не слегла с пневмонией в больницу. Все это время она переживала из-за дела, её подзащитного. Которое теперь ей придется передать его своей коллеге, которую она на дух не переносила.

Жалею ли я, что тогда спросила какое это дело и кому его передают? Сейчас не знаю...

Маяковски, Вероника вела дело Ричарда Маяковски. Мужчина, который убил несколько девушек, ради неизвестных целей. Его задержали двенадцать лет назад, благодаря отцу Марго. Он отказывался сотрудничать со следствием и никому не известно для чего он похищал и убивал девушек. Следствие установило, что у него садистическое расстройство личности, но, при общении с ним, кажется, что у него нет психических отклонений - он абсолютно адекватен, за исключением того, что является маньяком-убийцей. Дело затянулось, приговор о смертной казни не выносят за несколько дней, у кого-то процесс затягивается на пятнадцать, а то и двадцать лет.

Это было словно наваждение, я долго не продержалась. План сам собой, словно пазл, собрался в моей голове в единое целое.

Я сидела за барной стойкой вместе с Романом в тот вечер. Репетиция затянулась до половины девятого, и скрипач предложил мне выпить вместе. Янтарный скотч плескался в стакане, а кубики льда звенели, ударяясь о его стенки. Роман увлекся рассказом о его двоюродном брате, который два месяца назад попал в неприятности, связавшись с группой аферистов, которые подставили его.

- Ну так вот, пришлось мне этому полудурку делать липовые водительские права, чтобы если что, он смог отвезти свою жену, она ж тогда главное беременна была и ей по сроку рожать скоро нужно было, в больницу, - усмехнулся он и, сделав несколько глотков, осушил свой стакан.

- Ты подделал его документы? - я настороженно приподнимаю бровь.

- Да не я, а один мой знакомый, ты только не подумай, сама понимаешь какая ситуация была, - Роман пожимает плечами и склоняется ближе.

- Я понимаю, - киваю и, немного подумав, добавляю: - А ты не можешь дать мне номер этого знакомого? Ну вдруг что, может пригодиться, - для большей убедительность усмехаюсь, тоже допивая свой скотч.

- Конечно, - он как-то по-детски оглядывает пустой бар, а затем целует меня.

Две недели спустя у меня было служебное удостоверение на имя Шеррил Маккартни (той самой, которой передали дело Маяковски).

Глубокой ночью, в четверг, я позвонила Шеррил. "Шеррил, мне звонили из тюрьмы и сказали, что у Маяковски были какие-то проблемы с поведением, наверное, все-таки он окончательно сошел сума. Сказали, что он покусал охранника, и допрос перенесли на неопределенный срок. Обещали позвонить", - я хрипела в телефон, подражая больному голосу Вероники, настолько реалистично, на сколько могла. Вся моя надежда была на то, что сонная Шеррил не сразу поймет, в чем дело и поверит мне. Так оно и вышло. Она не поинтересовалась, почему позвонили не ей и почему поздно ночью, а не утром.

Раннее утро пятницы. Колени дрожат. Страх. Я испытываю животный страх от того, что мне предстоит встретиться с преступником, от того что я сама совершаю преступление. Окружающих настораживает мой вид, я не выгляжу на тридцать восемь. Но меня везде пропускают. Поддельные документы ещё не вызывают подозрения. Безумие. Все что происходит вокруг меня - безумие. К комнате, где должен был проходить допрос, меня вели два огромных охранника, которые даже не смотрели на меня. Я ждала, ждала того, что меня арестуют. Но все шло гладко.

Секунды тянулись бесконечно долго. Сердце билось, словно сумасшедшее. Тогда я пожалела, что пошла на все это. Дома я была так уверена в себе, и мне хотелось узнать, как далеко я смогу зайти. Но я зашла слишком далеко. Я перешла эту черту дозволенного, когда позвонила Шеррил. Хочется уйти, убежать. С Марго было проще. Разговаривая с Марго, я не нарушала закон.

- Вы можете войти.

Маяковски.

Воздуха в легких почти не осталось, его, словно выбили из груди. Стыд. Чувство невероятного стыда охватило меня, когда я увидела Маяковски. Мужчина сидел за столом, прикрыв глаза. Искусственный белый свет люминесцентных ламп падал на его лицо. Он хорошо и опрятно выглядел. Невольно вспоминалась Марго, которая состарилась чуть ли не на двадцать лет. Маяковски же вряд ли изменился. Морщин на его лице больше не стало, никакой щетины, губы яркие, не иссохшие, не потрескавшиеся. Молнии вен, под алебастровой кожей на шее, двигаются, становятся заметнее, каждый раз, когда мужчина напряженно сглатывает. Маяковски сохранил себя.