В горле пересохло и теперь неприятно саднит. В опустошающей истоме опускаю ноги с кровати на холодный пол, сквозняк щиплет и кусается, но это именно то, что мне нужно. На прикроватной тумбочке, рядом со светильником стоит стакан с гранатовым соком. Кислый, от него неприятное чувство в горле становится только сильнее, но я делаю еще несколько глотков. Я плохо вижу в темноте, не ориентируюсь в окружающем меня пространстве, теряю координацию движений. Пытаясь поставить стакан на место, я промахнулась, и он упал мне в ноги. Я почувствовала, как жидкость касается пальцев, шаркаю по полу и ощутила, как осколки впиваются в ступни. Медленно тянусь и включаю светильник, теплый оранжевый свет заливает часть комнаты. Тяжело дышать, моя собственная кровь, сочащаяся из мелких порезов, смешивается с соком, заставляя меня резко притянуть к себе ноги. Прижав колени к груди, я не до конца поняла, что произошло, но вид коктейля из моей крови, которой я теперь, словно краской, заляпала и постель, смешивающейся в единой луже еще и с багряным соком, побудил меня к бегству. Словно оказавшись преступницей (почему же словно?), я торопливо перебирала в мыслях варианты: куда бы я могла податься.
Но я замерла в неподдельном ужасе, осознав, куда так рьяно рвется моя душа. Неуверенный взгляд скользнул в окно, и сердце забилось чаще. Была глубокая ночь. До восхода солнца у меня еще есть достаточно времени. Чего я жду?
Рывком соскочив с кровати, я заскулила от резкой боли от осколков, которые глубже впились в кожу. Чтобы вытащить их мне потребовалось около получаса, я злилась и ругалась, плакала и кусала губы от боли, но все равно упрямо не отрекалась от задуманного. Каждая секунда была на счету. Я должна была быть там, я знала куда ехать. Кое-что ждало меня там,
в доме у озера.
Единственный в округе, за двадцать миль от главного шоссе. Я сразу поняла, куда мне нужно ехать, когда Маяковски назвал мне адрес и описал местность, прежде чем я ушла. Давно, еще до развода отца с матерью, мы приезжали на озеро, о котором говорил Ричард. Я видела дом, о котором он говорил, с другого берега, тогда у него был другой хозяин. То был странный старикан, который выходил к самой воде и наблюдал за нами, пока мать не начинала беспокоиться из-за него и мы уезжали.
Холодный ветер только подгонял, заставлял скорее убраться из собственного дома. Он врывался через открытые окна, обжигал лицо и шею, но я не пряталась, наоборот, отвлекаясь от дороги, только больше поддавалась на его жалящие ласки. Я спешила, осознавая: это мои последние часы на свободе. Если не сегодня, не сейчас, то никогда больше. Рассеянный взгляд скользил от мелькающих мимо знаков, к деревьям, которые сливались в единую, серую от снега и ночи, полосу, которая тянулась по левой стороне. Свет ярких фар, изредка проезжающих мимо, фур, ослепляли, оставляя после себя размытые яркие блики в глазах. Дорога оказалась слишком хорошо мне знакома, я перестала думать о том, как бы не пропустить поворот, я следовала за образами, всплывающими из глубины воспоминаний, не обратив внимания, куда ведут меня сияющая после теплого дождичка листья и живой, теплый, как этот день, возникший вокруг меня в полубреду, смех мамы. Лучшие времена моей жизни растаяли, как только я увидела дом на другой стороне озеро. Я ошиблась, может одним поворотом, может двумя. Лед толстый, зима выдалась морозной, а дни и ночи были такие холодные, каких долго не видели в этих краях. Он точно не проломится подо мной.
Я явилась сюда только за этим, чтобы самой увидеть, за что Маяковски может поплатиться жизнью. Под покровом ночи я была готова увидеть. Я стояла под, раскинувшимся надомной, темным небом усыпанным звездной пылью. Мне уже нечего терять. Как только наступит утро, меня будут искать, может уже ищут. Я не остановлюсь, не вернусь обратно. Дверь в дом была опечатана, сорвав печать, я дернула за ручку, та не поддалась. Не стоит пытаться. Ричард сказал мне, что я могу взломать дверь любым образом. Меня это немного напрягала, потому что сомнение, что Маяковски меня вынуждает проникнуть, быть может, вовсе и не в его дом, скреблось в какой-то маленькой клеточке моего мозга. Я разбила окно и залезла через него, не решившись проводить какие-либо махинации с дверью, да и не было у меня с собой чего-то, что помогла бы взломать замок. Мне была нужна лопата. Маяковски сказал, что закопал картины в саду, под дубом.
Рыть мерзлую землю было тяжело, я не привыкла к такому, руки и спина заболели чуть ли не сразу. Но я продолжала. Вопросы и сомнения, терзали меня голодными коршунами, стремясь добраться до сердца и порвать его в клочья.
Хочу ли я смотреть на них?
Яма становится все глубже, но ничего кроме корней дерева я не могу найти. Направляясь сюда, я не была уверена, что поступаю правильно. Так же, как сейчас, я не уверена в том, что смогу хоть что-то найти, что я действительно что-то ищу, а не просто рою себе могилу.
Стоит ли это делать?
Со злостью вонзаю в землю лопату и вздрагиваю от хруста, когда металл встречается с чем-то более твердым.
Я нашла их.
Дальше я осторожно разгребаю землю руками, спустившись в вырытую яму. Странные очертания, вырисовываются перед моими глазами, а пальцы ломит от каждого соприкосновения с предметом. В темноте, нам все кажется, куда более пугающим, чем есть на самом деле. С прерывистым вдохом и я откинула куда-то в сторону, дальше от себя, собачий череп с дырой во лбу, которую я пробила лопатой. Но ощущение костей все еще осталось на подушечках пальцев. Все тело била крупная дрожь, и я в истерике зарылась ладонями в землю, теплую на этой глубине, пытаясь отдать то, что принадлежит ей, желая избавиться от этого проклятого чувства, словно я все еще держу голову пса. Я шептала себе под нос что-то невнятное, бормотала несвязный бред, пытаясь вспомнить как дышать, а потом поняла... ведь я действительно нахожусь в могиле. Одним движением, я выпрямилась, встала на ноги и попыталась выбраться из ямы, но у меня не получалась. В панике и ужасе, я брыкалась и впивалась руками в землю, пока под ногами хрустели собачьи ребра. Сухими комьями земля осыпалась под моими ладонями, падала мне в лицо и на волосы, на одежду, засыпала обувь. Я сама себя хоронила.
Вся дрожа, я с трудом выползла из ямы, которую сама же для себя выкопала, сердце в груди отдавалось глухими неровными ударами. Я прятала лицо в сияющем под луной снегу, медленно успокаиваясь. Виной всему недостаток сна, да и только. (Плохая отговорка, знаю.) Если бы я тогда подняла голову, то увидела бы напротив своего лица тот самый череп. Волна страха сошла на нет, но я все равно не отважилась вновь лезть в могилу. Вглядываясь в темноту и остерегаясь смотреть на кости, я цеплялась взглядом за каждую деталь, пока не увидела под позвоночником черный полиэтиленовый пакет. Плотно зажав рот рукой, словно боясь пробудить этого пса, я заставила себя проглотить всхлипы и подавила стон, который вот-вот вырвался бы из моей груди, как только подошвы тяжелых ботинок коснулись позвоночника. Осторожно отодвинув кости в сторону, я попыталась достать пакеты. Один поддался сразу, с тихим пластиковым грохотом я осторожно опустила его на край могилы. Второй был больше, плоский, а под ним еще один точно такой же.
Теперь все это начало обретать смысл. Я приехала сюда, чтобы найти, - и я нашла. Теперь у меня были прямые доказательства виновности Маяковски. В моих руках был топор, который опустится на его шею; петля, которая подобно змее затянется на ней; пуля, которая пронзит его сердце, кинжал, яд, - все. В моих руках было все, что способно убить Ричарда, и я могла стать его палачом, я могла в ту же секунду позвонить в полицию, это учли бы, мне бы не светила тюрьма, условное, домашний арест, исправительные работы, но не тюрьма. Мое наказание смягчило бы убийство. Убийство Ричарда Маяковски. В ту самую секунду, в моих руках была та власть, что могла бы помочь избежать казни Маяковски, как я могла не воспользоваться ей. Его жизнь была в моих руках, и я не собиралась ее обрывать, я не собиралась уподобляться ему. Он заслужил наказания, но не смерти. Куда хуже ему будет сидеть всю жизнь в четырех стенах, одиночество хуже, смерть просто освободит его от всего, - так я отговаривала себя от мысли, что сама жалею Ричарда, что сама не желаю его смерти. Он заслужил наказания, но никто не вправе забирать его жизнь, так же как и он не имел прав на жизнь тех трех несчастных. Он будет убит, законно, правосудием. Но даже узаконенное убийство, ни на секунду не перестает быть актом насилия, не перестает быть убийством, а соответственно так же является преступлением.
