- Да, возможно ты права...

Я смотрю на него и больше не вижу того, с кем начала разговор. Ричард разбит, если бы хоть кто-нибудь, хотя бы раз, обратил на это внимание, возможно, он не был бы здесь, обвиняемый в убийствах.

- Сколько их было? Девушек я имею в виду...

- Три, Марго стала бы четвертой, - Маяковски глядит на меня своими большими влажными глазами.

Я не знаю. Я сочувствую ему. Это неправильно, но что я могу с собой поделать? Душа разрывается на части. Почему я не переживала за Марго? Почему Маяковски тронул меня? Ребенок, он обиженный ребенок в теле взрослого мужчины.

Опускаю голову на стол, прижимаясь лбом к холодной поверхности. Я чувствую что устала, слишком много свалилось на меня за это время. Большая ответственность... груз ответственности давит на плечи. Я совершила много поступков, плохих или хороших, мне не ясно. Мелкая дрожь пробегает по плечам и шее, когда я чувствую, как пальцы Маяковски касаются моих волос. В груди с болью натягиваются все ниточки, когда я поднимаю взгляд на Ричарда и вижу его покрасневшие глаза. Он... сейчас заплачет?

- Надеюсь, что ты никак не связана с полицией. Обидно выйдет, - он усмехается и трет глаза, пытаясь избежать слез. - Хотя какая теперь разница, - отмахивается он.

- Я не солгала Вам, я обещала, что никому не скажу, значит - я сохраню это в тайне.

Киваю мужчине и протягиваю ему раскрытую ладонь. Недолго он непонимающим, удивленным взглядом рассматривает её, а затем осторожно, словно боясь сломать, навредить, обхватывает своими большими руками. Они у Маяковски холодные, как у мертвеца.

- Я уверена, что Ваши работы лучше, чем о них отзывались, - это неправильно, я делаю то, что делать не должна в принципе. Он преступник, он не заслуживает ничего, кроме наказания, такого правосудие. Не так ли? Но что если правосудие это не просто наказание, что если это еще и прощение? Но как простить убийцу? Ненужно его прощать. Убийца не заслуживает прощения, но человек... человек заслуживает. Маяковски был и убийцей и человеком. И я хотела отнестись к человеку так, как он это заслужил. Художник - романтик, он ошибался, делал то, что делать не хотел и что не должен был. Ужасно, что все так вышло, что Ричард потерял над собой контроль, что так озлобился. Ужасно.

- Ты бы хотела увидеть их? Картины... - на губах мужчины появляется легкая улыбка. Надежда. В его глазах надежда, в этой странной грустной улыбке - тоже надежда. Ричард ждет от меня того, чего он не дождался от других - понимания. Он считает, что я смогу понять его картины. Но что я могу? Чем я лучше остальных? Я не хочу его разочаровывать. Сдерживать себя больше нет сил, всхлипываю. Ядовитые слезы текут по моим щекам, словно ручейки, блестят в свете ртутных ламп. Я хочу понять, что с ними не так, что так отталкивает людей, что заставляет их так относиться к Ричарду.

Глупости.

После концерта Роман, придерживая за плечи, помог мне сесть в машину. Он был напуган, мне состояние заставило его в исступление замереть, вглядываясь в мое лицо. Просто простуда, ничего страшного. Роман растерялся, желая помочь, он суетился. Я не замечала его, не замечала его заботу. Он как белка сновал по дому моих родителей, пытаясь найти нужные лекарства.

- Сядь и успокойся, мне уже лучше... может быть это от волнения, - добавила я в конце, но прозвучало не убедительно после пяти лет на сцене.

- Тебе точно не хуже? - он сел за стол напротив меня, после того как получил утвердительный кивок.

Мне было далеко не лучше, но мне не хотелось принимать помощь и заботу Романа. Какая-то часть внутри меня отказывалась мириться с его присутствием в моей жизни, по крайней мере, в этот период и в этот вечер, и я понятия не имела почему. Что-то отталкивало меня от него, приказывая держаться подальше, словно это человек действительно мог мне навредить. Но разве мог он?

- Просто помоги мне подняться в комнату, я чувствую только неимоверную слабость, но это, наверное, всего-навсего обычная усталость, - опираясь руками на спинку стула, я смогла встать самостоятельно. Роман проследил за мной, по его взгляду было ясно, что он поверил в то, что я утомилась, и как только я хорошенько отдохну, мне станет лучше.

- Ладно, если что будет нужно или вдруг станет хуже, позвони обязательно, - придерживая меня одной рукой за локоть, а другой, на всякий случай, опираясь на перила, мужчина помог мне добраться до второго этажа. Его чрезмерная опека невольно вызывала во мне смех, который с трудом удавалось сдерживать.

- Хорошо, если мне понадобится твоя помощь, я обещаю позвонить, - с этими словами мы расстались, внизу захлопнулась дверь, и Роман вскоре скрылся на другой улице.

Родители и Тина уехали на два дня куда-то к родственникам. Одно дело - сказать, что я могу это сделать. Другое, - действительно совершить поступок, надеясь избежать укоров совести и правосудия. Я не спала третью ночь, что явилось причиной моей слабости и ужасного состояния. Я ждала наказания за содеянное, все мои мысли были заняты ожиданием, что за мной приду. Что меня лишат свободы и не будет в этом виновных, кроме меня самой. Ни Тина, ни Марго, ни Маяковски, только я одна буду виновницей всех своих бед и всего того, что я натворила.

Лунный свет проникал в комнату через окно, раскрытое настежь, и белой плоской тянулся по краю кровати не далеко от моих босых ног. Потоки свежего морозного воздуха текут плавно и размеренно, обволакивают меня, если бы я могла их видеть, то они были бы, словно одеяло, что протянулось от подоконника до самой двери. Я в безопасности, когда вокруг меня холод. Мне спокойно. До этого все мое тело горело, воздух, что я вдыхала, казался раскаленным, он сжигал каждую клеточку внутри меня, каждый миллиметр моего организма. Казалось, что я лежу не на собственной постели, а на раскаленных докрасна углях. Мое счастье, что семья не видела моих ночных лихорадочных метаний.

У меня был жар, я, боялась, что не смогу проснуться следующим утром и радовалась, что не могу уснуть. Мне стоило бы принять какие-нибудь лекарства, в действительности позвонить Роману и попросить его о помощи. Но все что я сделала - открыла окно. Вихрь прохладного воздуха ворвался в комнату, протянув за собой снежную пыль, порошинки которой оседали на моих плечах, ключицах, лице и таяли, только коснувшись разгоряченной плоти. Они сверкали в лунном свете алмазным блеском, падали к моим ногам. Вернувшись в постель, я откинула одеяло, которое в эти секунды весило, больше тонны, прижимая меня к кровати и заставляя умирать от жары.

Я смотрела в потолок, лежа неподвижно, истощенная и не в силах уснуть. Трещинки на штукатурке темными ниточками протянулись надо мной, во мраке ночи напоминая мрамор. Что будет дальше? Что случится через секунду, минуту, час?.. Стайки мурашек бегали по всему телу, от шеи к ногам, я то и дело вздрагивала. Обхватывая плечи руками, пытаясь успокоить себя. "Все будет хорошо, никто тебя не тронет", - молча уговариваю себя, но собственный голос в голове дрожал, звучал жалко и неуверенно.

Было около пяти часов утра. После беседы с Маяковски я вернулась домой и заперлась в своей комнате. Никто не возражал. Все думали, что я готовлюсь к концерту. Пальцы без моего участия, рефлекторно, перепархивали с одной клавиши на другую, легко, непринужденно, как учили этому с детства, непрерывно наигрывая мелодии, заученные еще давно. Я плакала, тихо плакала, чтобы меня не слышали, чтобы меня никто не потревожил. Информация - золото, когда она в умеренных количествах. Но когда она обрушивается, словно лавина с вершины гор, это подобно пытке. Ты знаешь слишком много того, что тебе не стоило бы знать. Ты влезла не в свое дело. И ты никому ничего не должна говорить. Молчи. Я играла всю ночь, не намерено посвящая каждую ноту Маяковски. Вторую же ночь, я провела в горьком предвкушении расправы, ожидая, что вот-вот и в мой дом, так же как и в дом Ричарда, ворвутся люди, перевернут все в поисках меня, а мне не хватит смелости выйти и гордо принять свою участь, свое наказание.