Письмо Литвинова Сурицу – очередной, но, к сожалению, далеко не последний пример недоверия советского руководства к своим будущим союзникам, пример пренебрежительного отношения к партнерам по переговорам, пример стремления принизить статус этих переговоров. Иначе как можно оценить характеристику «полуминистр», данную наркомом высокому английскому чиновнику, впервые, Бог знает, за сколько лет, приехавшему в Москву? Это пример нежелания понять того, что после захватов Гитлером Мемеля и Чехословакии мир изменился, а вместе с этим к руководителям Англии и Франции пришло понимание, что без участия Советского Союза войну в Европе не остановить, и что без Советского Союза Гитлер и Муссолини сожрут все европейские демократии или по одиночке, или оптом. Это пример нежелания вырваться из опутавших Сталина и его компанию догм, сулящих неизбежность войны между капитализмом и социализмом, что у Советского Союза единственный союзник – Красная Армия и Красный Венный Флот.

29 марта Чемберлен заявил видному лейбористу Артуру Гринвуду, что он полностью удовлетворен результатами миссии Хадсона¹⁷⁸.

Так была упущена возможность хотя бы начать процесс улучшения взаимоотношений с Англией, процесс, который мог бы привести к созданию единого блока миролюбивых государств против агрессии, а это, в свою очередь, могло бы исключить большую войну в Европе. По сути дела, именно Советское правительство проводило политику, которая препятствовала созданию такого блока, в чем потом будут обвинены правительства Англии, Франции, Польши и других стран, именно Кремль затягивая время, позволяя фашистским государствам укрепиться, способствовал тому, что Гитлер и Муссолини окончательно распоясались, что и привело, в конечном итоге, к развязыванию Второй мировой войны. Но и в этом, помимо, безусловно, виновных Германии и Италии, Советское правительство, а вслед за ним отечественные историки и пропагандисты обвинят правительства Англии и Франции, которые, конечно же, не безгрешны, и наделали массу ошибок. Однако природа этих ошибок была не в том, чтобы толкнуть мир к войне, а, наоборот, чтобы эту войну общими усилиями миролюбивых государств предотвратить.

Необходимость подробного описания поездки Хадсона в Москву, и непонятной возни, которая началась вокруг самого визита и его итогов, вынудили меня несколько отступить от хронологии событий.

25 марта Литвинов принял посла Польши Вацлава Гжибовского по его просьбе. Посол был весьма озабочен тем, что Кремль в качестве условия подписания декларации выдвинул обязательное участие Польши. Нарком ответил, что Советское правительство условий не выдвигало, однако получило предложение о подписании декларации от имени четырех государств, включая Польшу, и согласилось подписать четырехстороннюю декларацию. У Кремля никто не спрашивал, подпишет ли он декларацию, если ее не подпишет Польша, поэтому никому из советских руководителей на этот незаданный вопрос отвечать не приходилось. Тем не менее, нарком сказал послу, что Москва придает большое значение участию Польши, и спросил, есть ли ответ от его правительства. (Всего три дня назад Литвинов писал Сурицу, что без Польши СССР декларацию не подпишет. – Л.П.).

Гжибовский ответил, что Варшава пребывает в замешательстве, испытывая серьезные трудности при принятии решения. Польша отдает себе ясный отчет в том, что предложение Англии является первым шагом по пути новой английской политики, и что неудача с декларацией будет использована некоторыми английскими политиками и военными чинами, чтобы снова вернуть Англию на мюнхенскую линию. С другой стороны, подписание декларации оттолкнет Польшу от Германии, с которой она имеет три границы: с прусским анклавом – на севере, с собственно Германией – на западе, и с протекторатом Богемия и Моравия – на юге, что, по сути, является одной границей. Если англичане дальше подписания декларации не пойдут, то Польша останется с глазу на глаз с Германией. Гжибовский не вспомнил то обстоятельство, что предложение английского правительства идет вразрез с линией, проводимой Беком на устранение Советского Союза от участия во всех международных делах¹⁷⁹.

В тот же день французский посол в Лондоне Шарль Корбен направил Бонне телеграмму, в которой рассказал о беседе посла Польши в Великобритании Эдварда Рачиньского с Галифаксом. Темой беседы стало обсуждение позиции Польши по вопросу, поставленному британским кабинетом. Рачиньский не скрывал, какое сильное воздействие на польское общественное мнение оказал прямой захват рейхом Богемии, а еще больше – косвенный захват Словакии. Установив опеку над этой страной, немцы располагают базами для военно-воздушных сил, расположенными на расстоянии чуть менее 70 миль от польской границы. Однако вызванная последними событиями обеспокоенность, похоже, не изменила намерений польского правительства соблюдать видимость нейтралитета: Рачиньский категорически настаивал на невозможности для Польши подписать политическое соглашение, одной из сторон которого был бы СССР.

Со своей стороны Галифакс повторил, что ему остается только пожелать, чтобы Польше удалось заключить удовлетворительный договор с Германией по вопросу о «коридоре» и о Данциге. После этой беседы в форин офисе сформировалось весьма стойкое впечатление, что на присоединение Польши к декларации четырех стран рассчитывает не приходится. Кадоган сказал Корбену, что «во время уик-энда состоятся консультации членов английского кабинета с целью выработки плана действий». Корбен указывал, что по его представлению до настоящего времени Варшава не получила ни одной надежной гарантии о возможной помощи со стороны Англии в случае германской агрессии. Корбен обращал внимание Бонне, что именно этот момент необходимо прояснить, прежде чем правительство Франции свяжет себя конкретными обязательствами и процедурой. Галифакс уже имеет свое мнение на этот счет и Чемберлен, по-видимому, расположен следовать его примеру. Но некоторые их коллеги колеблются принять решение, которое бы значительно расширило действие нынешних обязательств Англии и могло бы вызвать неблагоприятную реакцию в определенных слоях общественности, а также в некоторых доминионах¹⁸⁰.

26 марта в Риме в своем публичном выступлении Муссолини сформулировал территориальные притязания Италии к Франции. Итальянские колониальные требования, завил Муссолини, были давно и ясно определены. «Это – Тунис, Джибути, Суэцкий канал». Французское правительство, заявил Муссолини, может отказаться от обсуждения этих проблем, но тогда оно должно будет пенять само на себя, «если пропасть, разделяющая ныне Францию и Италию, станет столь глубокой, что ее будет трудно или вовсе невозможно засыпать». Муссолини подчеркнул, что «отношения вежду государствами – это отношения силы которая и является фактором, определяющим политику страны». Муссолини снова подтвердил, что Средиземное море, включая и Адриатическое море, является «жизненным пространством Италии, в котором интересы Италии преобладают». В заключение Муссолини лишний раз подчеркнул необходимость вооружаться «до крайних пределов»¹⁸¹.

В той же газете «Правда» некий анонимный «Обозреватель» отмечал, что выступление Муссолини вновь ставит в порядок дня вопрос о франко-итальянских противоречиях. В своем нажиме на Францию Муссолини опирается на поддержку фашистской Германии. Отнюдь не случайно выступил находящийся в Риме Геринг с заявлением, что «Германия будет на стороне Италии во все времена и при всяких обстоятельствах».