- Нет!

Я провалилась под воду. Крик стоял у меня в ушах - это кричала Старшая.

Зеленоватую, наполненную пузырьками толщу пробило еще одно тело, от которого потянулся широкий кровавый след.

Отчаянным усилием я подплыла к отцу, схватила за рубаху, потащила наверх. Когда мы вынырнули, он закашлялся. На губах показались кровавые пузыри. Серая тень полностью наползла на него.

- Нет, - шептала я, изо всех сил удерживая отца на поверхности. Он вдруг стал слишком тяжел, слишком. Старшая помогала, но от холодной воды у меня начало сводить мышцы. Отец открыл глаза; их синева совсем потускнела. Но голос был тверд, как всегда:

- Уплывай, Айла, - приказал он.

- Я тебя не брошу...

- Ты не вытащишь меня, а утонешь рядом. Уплывай, ну же!

От этого усилия он вновь потерял сознание.

А я поняла, что не смогу. И Старшая поняла.

Тонуть тяжело. Когда легкие горят огнем и, кажется, сейчас лопнут, невозможно не вздохнуть. Но от морской воды, ворвавшейся в грудь, легче не становится. Боль раздирает тело, рвет на куски, перед глазами мелькают чудовищные видения.

Старшая корчилась и стонала где-то там, далеко, но дышала за двоих, и когда сознание прояснялось, я двигалась к берегу, как могла.

Мы выбрались на каменистую отмель, когда отец был уже мертв. Я лежала рядом без сил, без мыслей, без движения. Глядела в его открытые глаза. Видела, как из только что сильного, надежного, любимого человека медленно уходит свет и тепло. Как исчезает родная душа, а на его месте остается пустая оболочка. Слез не было, только всепоглощающая боль.

Когда на фиолетовое, подпаленное рыжими сполохами небо поднялась луна, я понемногу начала чувствовать. Слышать. Осознавать. Не с первой попытки удалось пошевелиться, заставить кровь прокладывать себе дорогу по жилам.

Пора идти.

Ноги, будто деревянные, срывались с обломков скал, но посиневшая от холода кожа не чувствовала ударов. Мокрые лохмотья, в которые превратилось платье, цеплялись за камни. Ботинки остались на дне. Оранжевое пламя пожаров отражалось в спокойной воде гавани, и казалось, море горит, а тени утесов прыгают вокруг, прячутся и неожиданно вырастают на пути.

Ты до сих пор полагала, что главное в этом мире - жизнь? Но вот миг, когда смерть становится нужнее. Жизнь больше невозможна без смерти.

Старшая сильно прикусила губу.

Да, мы выучили этот урок вместе.

Предместья казались вымершими. Те, кто мог убежать или затаиться, так и сделали.

Горели склады у пристани и несколько домов на Торговой улице. Чем ближе - тем яснее прорисовывались контуры притихших зданий, заборов, брошенных повозок и пожитков. Громче слышались крики. Пираты грабили город.

Из дома с вывеской винодела доносились безостановочные женские вопли. Дверь висела на одной петле. Я подняла деревянные вилы, что валялись рядом с телом мужчины. Я очень плохо соображала в ту минуту, иначе задумалась бы, что могу против закаленных в стычках разбойников.

Наверное, растрепанная десятилетняя девочка с рогатиной не очень смутила плотного чернобородого пирата. Он лишь приподнялся над распростертой перед ним женщиной:

- Кыш!

Размахнувшись, я швырнула вилы - чтобы хоть напугать.

Деревянные зубья пронзили горло негодяя и прочно засели в стене, пригвоздив его как мошку на булавке. В ошеломлении я наблюдала, как кровь стекает по грязной робе и новому, слишком тесному кафтану, по дергающимся голым ногам и спущенным штанам.

Оказывается, вместе мы со Старшей больше, чем просто две девчонки...

Я предпочла бы узнать об этом иначе.

Не обращая внимания на хрипы умирающего, я сняла с него перевязь с мечом и пистолетами. Повернулась и шагнула за порог.

В рыбацком квартале было тихо: разбойников не интересовали нищие лачуги. Мамы дома я не нашла, но куда она делась, гадать бесполезно. Надеюсь, ей удалось спрятаться, как и соседям. Я двинулась дальше, к центру города.

Трое грабили большой дом. Таскали узлы и сундуки, сваливали на телегу с запряженной в нее клячей. Двоих я убила выстрелами из пистолетов в упор. Третий заревел от ярости и бросился с занесенным клинком. Я отпрыгивала, ускользала, выжидала - и рубила. Неумело, но сильно. В конце концов он упал.

Пистолеты пришлось бросить: я не умела их заряжать. Но в телеге со сваленным добром нашлись лук и стрелы. Старшая ободрилась. Не зря она стала охотиться вскоре после моего рождения.

А потом все слилось в какую-то чудовищную фантасмагорию, за которой я словно бы отстраненно наблюдала со стороны. Наверное, так и начинается безумие. Картинки менялись стремительно, как россыпь зерна под жерновами. Грохот и стоны, драки и резня, холодные тени, черный дым и жгучий, как клеймо, жар пламени. Кровь текла по рукам, и я понятия не имела, моя или чужая. Все равно.

Я не могла уничтожить всех. Но мне нужен был один. Тот, кто мнит себя высокородным, которому по праву позволено больше, чем другим.

На Губернаторской улице небольшой отряд городской стражи, спина к спине, все еще сопротивлялся. С ними играли, как кошка с мышами: нападали и отступали. Время от времени вперед выходил аркебузир и приканчивал одного из солдат.

Среди стражников я увидела Бранта. Забрызганный кровью с ног до головы, осунувшийся, с мечущимся взглядом, он едва походил на самого себя.

Руки, словно по собственной воле, вскинули лук, в пропитанном гарью воздухе замелькали стрелы. Но пиратов было десятка два, и они быстро оправились от изумления. Запоздало подумалось: не стоило связываться с большим отрядом. Но как не помочь тем, кто еще жив? Раз уж не смогла спасти отца...

Увернувшись от пиратского меча, я бросилась бежать. Через несколько шагов подпрыгнула и подтянулась на балкон доходного дома, что нависал над мостовой. Стрелять в разбойников оттуда было даже удобнее - вот только я не могла собирать стрелы, и они кончались. Двое пиратов высадили дверь дома, и уже грохотали сапогами по лестнице.

Пришлось бежать дальше. Перепрыгнуть узкую улицу не сложно, но пальцы скользили по карнизу, плашки черепицы шевелились под заброшенным на край коленом.

В горячке я совсем забыла про аркебузира. Шипение горящего фитиля и резкий щелчок напомнили о нем. Но деться мне было некуда.

Пуля ударила в спину. Ладони, что цеплялись за крышу, вдруг стали не моими. Набитыми ватой руками куклы. Падения на брусчатку я не почувствовала.

Связанные стражники и другие пойманные сидели рядом с моим телом, которое тоже бросили на повозку показать капитану, как какую-то диковину. Брант все возился сзади, пытался заломленными руками накрыть мои плечи старым мешком.

- Оставь девочку, - буркнул его сосед. - Не видишь - она...

- Замолчи, - оборвал Брант. Он стискивал зубы, но хриплое дыхание больше походило на всхлипы.

Повозка с будущими рабами медленно стучала колесами к причалу среди другой добычи. Занимающийся рассвет гнал с моря бриз, пепел поземкой стлался по улицам.

Я старалась не двигаться, хотя боль простреливала под лопаткой, спускаясь по позвоночнику в ноги. Это пройдет. Зажили же без следа у Старшей трещины от Стужи.

Помощь уже близко.

- Вот она, - сказал кто-то, стаскивая меня на землю.

Удержать стон было самым трудным за сегодняшнюю ночь.

- Вы посмотрите, - изумился тягучий голос, который я не забуду никогда. - Неужели та самая девчонка, дочь рыбака? Перебила из лука - скольких?

- Одиннадцать человек.

Еще проткнутый вилами и пара-тройка с перерезанным горлом. Кажется.

- Вот как, - капитан наклонился, убирая у меня с лица волосы. - Жаль, что мертва. Выживи она, пожалуй, предложил бы место юнги.

Мои пальцы нащупали кинжал у него за поясом. А глаза уставились прямо в его - карие, широко распахнувшиеся от потрясения.

- Я бы отказалась! - бросила я. Погружая лезвие в белое, высокородное горло.

Вопли ужаса и ярости оглушили меня, десяток человек бросились с занесенными мечами. Но в этот момент пристань накрыл невыносимый жар.