Продолжать маскарад уже не было совершенно никакого смысла. Канарейка думала, что знала о своём собеседнике всё. Он, без сомнения, бывший скоя’таэль, скорее всего сбежавший из своего отряда. Это довольно странно, учитывая, что он совсем не похож на раскаявшегося или передумавшего. Но всё же он путешествует в компании чародейки, человека. А может быть, она и есть причина его побега? Канарейка как будто наяву видела, как гордый одноглазый эльф хватает за руку свою возлюбленную dh’oine, холодно оглядывает своих братьев и сестёр из отряда и гордо удаляется, хлопнув дверью.

Откуда в лесу дверь? Неважно.

Знала бы она, как ошибалась.

– А ты – осёдлый эльф? – спросил Матеуш, гипнотизируя Канарейку карим глазом.

– Я бард.

Матеуш ухмыльнулся.

Клотильда и Биттергельд молча наблюдали за словесной схваткой эльфов.

– А шрамов у тебя не меньше, чем у меня. Не с конкурентами же ты воюешь. Я видел бардов. С одним мне даже не посчастливилось познакомиться. Ты прекрасно поёшь. Ach esseath n’ess taedh.

– Война с нильфами только закончилась. Я почти всю жизнь живу в Редании, а Радовид не жалует тех, кто не пашет землю и имеет заострённые уши.

– Я в курсе.

Матеуш достал из-за пазухи длинную курительную трубку из красного дерева. В бледном свете свечей еле различались искусно вырезанные на ней эльфские узоры.

Трубку эльф держал на какой-то странный манер, перед собой, в согнутой в локте руке. Ольгерд держал трубку почти так же, похожим взглядом смотрел через вырывающиеся изо рта облака дыма. Только табак у эльфа был жутко крепкий и горький, щекотал ноздри и заставлял слезиться глаза.

Клотильде, впрочем, судя по выражению её лица, нравился запах этого табака.

Может, дело было и не в табаке.

– Ты борешься за свою жизнь. Не корчишь из себя полотёрку или пастушку.

– Ты ошибаешься. Корчу.

Эльф затянулся, внимательно глядя на эльфку.

– И не вижу в этом ничего плохого. Я не готова жертвовать своей жизнью во имя каких-то туманных идей.

Матеуш оскалился как дикий волк. Настоящий скоя’таэль.

Рука Клотильды легла поверх его подрагивающего кулака. И эльф сразу почувствовал, как он устал. А ещё спокойствие. Холодное, блестящее, как стеклянный шарик, перекатывающийся в руке.

– Мне нужно подготовить кое-что для того, чтобы тебя осмотреть.

Клотильде на вид было не больше тридцати, но сейчас она казалась мудро-спокойной, умиротворяющей. Её голос мелодично переливался, убаюкивал.

– Чеслав, ты поможешь мне?

Гном не сразу понял, что обращаются к нему, как-то потерянно оглянулся на эльфа, нахмурился.

Чародейка встала.

– Думаю, милсдарям революционерам есть о чём поговорить. Если только они не перебьют друг друга.

– Хотел бы я на это посмотреть, – улыбнулся гном и залпом допил бульон, оставшийся на дне горшочка. Он вскочил со скамьи и последовал за Клотильдой – она определённо его очаровала.

– Необычно видеть скоя’таэля в обществе человеческой женщины.

Матеуш постучал трубкой по столешнице.

– От этой попробуй отвяжись, – небрежно бросил он.

– Не похоже, чтобы её общество тебе не нравилось.

– Это dh’oine. Но моя. И с ней всё несколько сложнее… – Эльф замолчал, задумался о чём-то.

С минуту оба молчали.

– Поэтому ты ушёл от «белок»?

Матеуш, который, конечно, сроду никаким Матеушем не был, покрутил головой, словно разминая шею.

– Почему бы я должен тебе рассказать?

– А почему нет? Мне интересно, а мы с тобой больше никогда друг друга не встретим, не узнаем настоящих имён.

Эльф покачал головой. Он смотрел на трубку, которую вертел в руках.

– Я не буду тебе ничего рассказывать, taedh. – Последнее слово он произнёс почти с издёвкой. – Мы не враги. Но и не друзья.

– Ты хочешь уехать со своей чародейкой далеко и жить там долго и счастливо?

Вообще-то сначала Канарейка хотела спросить это с сарказмом. Но в последний момент она одёрнула себя. Разве она сама бы так не хотела?

Матеуш хохотнул. Эльфка подняла на него взгляд. Он правда улыбался, но как-то устало.

– Нам не дадут жить долго. А счастливо мы не сможем. Мы не герои сказок.

– А как же? Терпимо и пока не убьют?

Эльф сложил руки на стол, посерьёзнел.

– Ты когда-нибудь думала, что в следующую секунду ты умрёшь?

Канарейка медленно кивнула.

– Тогда солнце светит ярче, птицы поют громче, а то, что любишь, ты любишь всем собой.

Матеуш умолк, Канарейке было нечего сказать. Они сидели молча за столом, эльфка принялась за еду, а эльф время от времени хлебал из своей фляги.

Через четверть часа чародейка позвала Канарейку наверх.

Комментарий к XXV. Распутье

*Ceadmil, sor’ca. – Здравствуй, сестра.

Caed. – Привет.

Aeen esseath a scoia’tael? – Ты – скоя’таэль?

Neen. – Нет.

Beanna – Женщина

Bloede dh’oine – Чёртов человек

Aen Seidhe – Народ Гор

Ach esseath n’ess taedh. – Но ты не бард.

Taedh – Бард

______________________________________________________________________

Текст (как неожиданно) Мельницы, «Господин горных дорог».

========== XXVI. Смерть ==========

Иметь миллион и не иметь миллиона – это вместе два миллиона…

Эстерад Тиссен

Из комнаты чародейки Канарейка вышла в лучшем расположении духа.

Насколько это было возможно сейчас.

Нога наконец не болела, об остальном, как сказала чародейка, можно было не беспокоиться. Наверное, кроме облегчения Канарейка чувствовала даже какую-то скорбь или одиночество, но она ни за что не призналась бы в этом даже самой себе.

Клотильда так старалась, что у эльфки возникло непреодолимое желание заплатить ей всеми деньгами, что имелись при себе. Чародейка вежливо отказалась, назвала цену и не взяла ни кроной больше. Канарейка всё равно незаметно бросила горсть монет на тумбочку, так, на всякий случай, будто подкупая судьбу. К тому же для беглого скоя’таэля и магички не может быть лишних денег. Канарейке хотелось, чтобы у этих двоих всё сложилось хорошо, и уставший от смертей и борьбы эльф пробыл в компании своей dh’oine как можно дольше. Дольше, чем всегда отпускала судьба самой эльфке. Канарейка тепло попрощалась с Клотильдой и вышла за дверь.

В коридоре, прислонившись к стене и сдвинув зелёный колпачок на глаза, её ждал Биттергельд.

– А теперь ты всё мне расскажешь.

Рассказывать ничего не хотелось, но этот носатый пройдоха при желании и душу вытрясет.

– Тебя не было в Новиграде с середины Бирке. Дала знать о себе один раз, когда послала письмо Элихалю. Принесли его какие-то громилы, а в самом письме ты просила отправить тебе с ними два костюма. Во что ты вляпалась, Карина?

Канарейка выдохнула.

– Пойдём в комнату, Бит. Расскажу, что могу.

Гном сидел на перине, спиной прислонившись к стене, внимательно слушал и следил глазами за метающейся по комнате эльфкой.

Она рассказала ему предельно честно, как было, всё, что не касалось Гюнтера О’Дима. Сказала, что контракт взяла сама, с дуру, на свадьбу потащилась потому, что атаман внезапно оказался ей интересен, а на кражу напросилась сама. Не забыла об Ордене Пылающей Розы, о своём спасении и даже о чувствах к Ольгерду.

Канарейка старалась говорить правду Биттергельду, но не хотела впутывать его в историю с Человеком-Зеркало. Каждый, кто о нём узнавал, так или иначе вляпывался во всё, что происходило вокруг него.

– И что тот нильф? – спросил гном после долгого молчания. – Ты вырезала ему глаза?

– Нильф? – спросила Канарейка. Она ждала от Биттергельда несколько иных вопросов после рассказанной ею истории.

– Который открыл за тобой охоту. Если он сумел натравить на тебя целый Орден, просто так он не отъебётся.

– Двадцать калек под фисштехом, а не целый Орден, – отмахнулась эльфка.