Ему было четырнадцать, когда они двинулись на запад к Уинслоу. Его брату Говарду было пятнадцать, но он был бесполезен в Аризоне, так как он был в Южной Дакоте, делая больше работы для других, чем если бы вы сами выполняли эту работу. Ма держала девочек занятыми, ухаживая за садом и цыплятами, и консервируя то, что могла, из своего жалкого сада. Его две старшие сестры не хотели работать с крупным рогатым скотом, но Мэй жаждала лошадей. Она ехала всякий раз, когда она могла пробраться, она бы превратилась в хорошую руку ранчо, если бы Ма ей позволила.
В тот год, когда они перебрались на землю Флагстаффа, Рассел Доббс последовал за ними на всем пути от Дакоты. Ли был взволнован, когда появился его дедушка, но его мать была в ярости от холода. Она была так рада, что приехала на запад, чтобы уйти от своего отщепенца, отбивающего отряда отца.
Дедушка был бы с ними в течение нескольких дней, а потом ушел на несколько. Вскоре после его прибытия газета Флагстафф сообщила о грабеже на поезде к северу от Прескотта. Через две недели к востоку от Флагстаффа был поднят второй поезд. Это было началом десятка успешных рабочих мест, ночью, когда Рассел, возможно, был там на ранчо, спал в своей постели. Рассел знал, что если федералы придут посмотреть, его дочь будет лежать для него, несмотря на ее неодобрение. В то время мать Ли повернулась внутрь. Она не говорила с отцом много, когда он был на ранчо, и она не часто улыбалась. После того, как Рассел оставил их навсегда и снова двинулся дальше, она прожила всю оставшуюся жизнь, обвиняя его во всем, что пошло не так в семье. По его словам, это было его влияние, которое испортило их жизнь.
Как мальчик, Ли знал точно, как чувствовал себя его внук, он знал, что дикая потребность в том, что Доббс грабит поезда и снова отправляется на грабить. На ранчо, даже когда Ли стоял на холме, глядя на пустоту, насколько он мог видеть во всех направлениях, он чувствовал, что та же ловушка должна двигаться дальше. Он все еще мог видеть этот взгляд в глазах Доббса, интенсивность движений Доббса и его нетерпеливые пути.
Ли, с собственным голодом к быстрым поездам, будет делать что-нибудь в детстве, чтобы попасть в город, чтобы увидеть поезд, чтобы посмотреть, что тонкая линия дыма свернулась из колокольчика, черный двигатель, отрыгивающий пар, пара вздыхает от больших поршней и ведущих колес. Его отец всегда хотел, чтобы Ли отправился с ним на склад, чтобы заинтересоваться торговлей крупным рогатым скотом. Но как только их багги попали в город Ли, он проскользнул бы на станцию ??и попросил инженера оставить его на борту. Он все еще чувствовал теплый железный пол под его босыми ногами, когда он стоял в кабине инженера, глядя на яркие медные датчики и рычаги, пил во власти двигателя, силу, которая наполняла его прямо как водонагреватель на жаркий день.
Но потом его глаза обратились к тяжелому тридцати тридцатью инженерам, висящим рядом с сиденьем в его шрамованных кожаных ножнах, и он подумал, что это оружие превратилось в его дедушку во время грабежа, представьте себе, что его дедушка выстрелил, скручиваясь и падая, и волнение Ли Повернитесь к страху.
Когда инженер снова выгнал его с поезда, он подождал рядом с дорожкой, чувствуя, как земля гула, когда двигатель двигался, стоял там, застигнутый криком свистка и толчком ведущих колес, когда она собирала скорость. Взгляд, взволнованный, на большие поршни, тянущиеся к галопу, и качающиеся машины, проносившиеся мимо него.
Теперь, вспомнив, что в этот день, летящий с Западного побережья в Канзас-Сити, смотрящий вниз с лайнера в его старом доме, у него было такое же чувство жизни в два раза. Как будто часть его была еще молодым человеком в прерии шестьдесят лет назад, в то время как часть его спотыкалась к концу его жизненного пути.
В конце концов, в чем дело? В чем все это складывалось?
Но когда он обратил внимание на призрачную кошку, накинутую на плечо, одна лапка, игриво покоящаяся на шее Ли, с резким маленьким призраком, он знал, к чему все это добавилось: если бы Мисто перешел из земной жизни в огромную и более Сложный размер, почему люди будут разными?
Ли чувствовал дискомфортное мышление о таких вещах, но Мистовас - живое - более чем живое - например, что-то еще впереди, после этой жизни. Не только темный вес зла, это была лишь часть его. Что-то еще, настолько яркое, что стыдно золотые поля пшеницы, через которые машина ускользнула. Разгромленный в лимузине рядом с замирающим сигарой депутатом, Ли был смущен такими мыслями, но доказательство лучшей жизни было прямо там, накинутое на его плечо, теплое, тяжелое, невидимое.
ЭТО БЫЛО Длинная тяга, двухдневная поездка на юг, переполненная против потного депутата. А прокладка в Теннесси не была пикником. Ли был поселен в грязной графской тюрьме Джексона, в то время как два депутата отправились в гостиницу и на обед из стейка. Еда Ли, пробитая через ящики, была чем-то вроде водянистого тушеного мяса, которое было слишком долго. Кофе был цветом воды для посуды и пробовал, как он. Он болел от того, что сидел в машине, а его спина была болит, когда цепь живота вырвала его. Он лежал на грязной койке тюрьмы, думая, что в мире не было ни одного проклятого человека, который заботился о том, попал ли он в Атланту или упал мертвым, прежде чем он добрался туда. Но тогда призрак-кошка подтолкнул его, и Ли улыбнулся; И вскоре, успокоенный настойчивым присутствием кошки-призрак, Ли спал.
Путешествие на следующий день было хуже первого. Погода становилась жаркой и влажной, и партнер Ли, без его курения, становился все более расстроенным. Они сделали полдюжины дополнительных остановок, потянув за себя в какой-то явке или кемпинге, чтобы Рэй мог засветиться. Позже он вернется в машину, все еще хуже. В семь вечера, когда они вытащили в Атланту, Ли был закончен. Он хотел только попасть в тюремную койку, растянуться без цепей, привязанных к нему, и облегчить уснуть. Двигаясь по городу, он мог видеть, вправо, причудливый участок больших красивых домов с раздвигающимися теневыми улицами. «Бакхед», - сказал водитель, увидев Ли. «Слишком для тебя, или я тоже».
Они спустились вниз по Пичтри мимо закрытых, мягко освещенных магазинов, пока они не ударили по узким улицам, потрепанные домики, упакованные близко друг к другу. В угасающем вечере дети играли в мяч на улице, бегали и кричали. Депутат с нетерпением ждал кучу негритянских мальчиков в игре кик-а-бара. Впереди зазвенело пенитенциарное учреждение: толстые бетонные стены, одна сторожевая башня, которую Ли мог видеть, блеск винтовок, отраженный от больших прожекторов, отражающихся через входные двери.
Подбежав к животу, Ли неуклюже выскользнул из машины и поднялся на мраморные ступеньки, усталые. Когда-то внутри и через салли-порт заместители маршалов освободили его от манжет и цепи. Он стоял, потирая свои больные запястья, где манжеты съели, потирая спину, слушая гул тяжелых запертых ворот, сползающих за ним.
В обе стороны длинного прохода были сводчатые отверстия, которые приводили к клеточным блокам. Он последовал рядом с офицером-офицером в форме, аккуратным, темноволосым молодым человеком с полными усами. В конце коридора он увидел открытые двойные двери и почувствовал запах жирной посуды и отварной капусты, услышал звон кашля и мужские голоса. В коридоре висели картины заключенных, некоторые сумасшедшие параноики, некоторые ностальгические. Масляная картина каменщика, катающегося по открытой прерии, сильно ударила его.
Когда он принял душ и получил тюремную одежду, он был взят в клеточную клетку на пять ярусов. Он засунул свою сберегательную книжку и фотографию Маэ, которую ему позволили сохранить, в карман свободной хлопчатобумажной рубашки. Он следовал за офицером вверх по металлической лестнице, которая зигзагообразно шла между металлическими подиумами. Около пятидесяти футов над основным этажом были закрыты окна клише, их стекло выгибалось еще на тридцать футов. Он вытянул шею, чтобы посмотреть вверх, и его головокружило. «В какой-то гостинице, лейтенант».
