Хайни согласно кивнул.

- Так, может, поумнеем?

Дарек затянулся ядовитым дымом.

- Может, - выдул он вонючее облако. Может этот город нас когда-нибудь соединит.

Город начинал кипеть новой жизнью, одну за другой сдавая мертвые территории. Воны переселенцев накатывались со всех сторон. На поездах, на повозках, даже пешком, таща на тележках свое скромное состояние. Это было как бы обратным действием кошмара январской эвакуации, закончившейся бесчисленным количеством жертв. Теперь же стояло лето, в глазах пострадавших от войны людей была видна надежда. Польская администрация набирала сил, после потсдамского договора у нее уже не было никакой конкуренции. Горячечно организовывались учебные заведения, чтобы осенью начать занятия, ГУР[86] прилагало все усилия, чтобы учесть и распределить все возможное жилье, кое-где начались наиболее срочные ремонты, которые проводились совместными, польско-немецкими бригадами. Создаваемая ими документация была двуязычной, равно как и все распоряжения. Милиция пыталась ввести порядок, хотя в некоторых районах на востоке и в развалинах юга все это долгое время оставалось в сфере мечтаний, чем реализации. Целые кварталы оставались пока что в руках бандитов, подозрительных типов, дезертиров разных армий и мародеров. Дикий Запад, где, как и в Америке, лучше было иметь полуавтоматический аргумент с полной обоймой в кармане, чем полагаться на защиту шерифа. Старые площади – или то, что от них осталось – довольно быстро возвращались к исполнению своих традиционных ролей: Новы Тарг, Сольная площадь, Нанкера расцветали торговлей, а никому не нужный аэродром в центре города превратился в "Высшую Коммерческую Школу", как с иронией называли его переселенцы из Львова. Вроцлав мгновенно сделался крупнейшей в Европе площадкой по перепродаже награбленного или ворованного добра. Прибывающих инженеров прямо с вокзалов направляли на новое место труда. Появилась вода в кранах, пока что немногочисленных, поехали первые трамваи, тоже немногочисленные, поскольку нельзя было убрать с рельсов остатков тяжелых танков. В развалинах жилых квартир появились козы и свиньи, которых разводили переселенные в город селяне; в некоторых подвалах даже коров держали.

Со времени памятной прогулки на юг в Хайни что-то переломалось. Он начал учить польский и английский языки. Как и город – неспешно, с трудом – но, все-таки, он оживал. Второй перелом произошел, когда он, наконец, познакомился с польскими ровесниками. Они располагали его к себе своей храбростью и отсутствием уважения к каким-либо установленным сверху нормам и приказам, он, в свою очередь – знанием города и сметкой. Шильке посчитал, что парень излечился от травмы, увидав их вместе, торгующими столовым серебром из какого-то разбомбленного ресторана, и не на каком-то базарчике по торговле краденым, а с опытным торговцем из Варшавы, которого интересовал только опт. Закон и беззаконие жили в этом городе в согласии точно так же, как живущие в согласии польские и немецкие мальчишки.

Холмс, как и предполагалось, оказался бесценным для новых сил по установлению в городе закона и порядка. Ему удалось как-то увернуться от сотрудничества с УБ, для милиции же он был сокровищем, но только лишь в качестве консультанта. Зато армия хотела иметь свою долю в получении обратно, и как раз там Длужевский нашел свое место. Что полностью соответствовало его интересам. Комиссии и организации по возврату сокровищ и музейных экспонатов множились, словно грибы после дождя. Его не бывало дома целыми днями. Вот у Ватсона и Шильке занятий было мало. Чаще всего, они просиживали на террасе с огромным атласом мира и книжками о путешествиях, размышляя о том, какой регион земного шара наиболее интересен с их точки зрения.

Вдруг Шильке отложил книгу, воспевающую чудеса Амазонии.

- Вот знаешь, что меня более всего затронуло в ходе допросов в универмаге Дыкхоффа?

- Хмм? – Ватсон оторвался от чтения "Размышлений о политическом будущем ЮАР".

- Там я пережил некий перелом или осознал что-то такое, что даже не до конца могу выразить словами.

Ватсон глянул на приятеля с явной заинтересованностью.

- Ну? И что?

- Ты понимаешь, они не задавали мне никаких вопросов относительно того, знаю я или догадываюсь, возможно, где могут находиться сокровища.

- Быть может, они уже знали, что ты им ничего не скажешь?

- Да нет. Попросту, как будто бы их эта проблема совершенно не интересовала. Скорее всего, они напоминали…

Шильке заколебался и надолго замолк.

- Кого же?

- Кого-то, разозленного на собаку садовника.

- Погоди, погоди, пес садовника – это символ кого-то, кто и сам не съест, но и другому не даст. Некая разновидность незаинтересованной порчи кому-то их дел. Незаинтересованной, - акцентировал Ватсон.

- И вот они вели себя именно так, как будто бы их это допекло до живого. Дело не в том, что кто-то свистнул у них сокровища из-под носа, но потому что он сделал это без какой-либо выгоды. Сам он с этого ничего не поимел.

- Ага, - Ватсон медленно массировал себе виски. – А это означает, что они уверены в том, что таинственная организация понятия не имеет о локализации тайников.

- Именно.

- Интересно!

Дуновение ласкового ветерка вдруг принесло облегчение в послеполуденный жар. Вот тут весьма пригодился бы холодный лимонад. К сожалению, в их распоряжении была лишь вода, подслащенная вареньем, каким-то чудом избежавшим переработки в самогонку.

- Собственно говоря, они злятся, как Колья Кирхофф. И по той же причине.

- Если я тебя правильно понимаю, они разозлены не самим фактом утраты сокровищ, но существованием независимой организации, над которой у них нет контроля.

- Эти слова ты у меня изо рта вынул. И одни, и другие ведут себя одинаково.

Их перебил отзвук двигателя. Джип Холмса был уже не первой молодости, на низких скоростях и во время парковки он шумел точно так же, как их старый броневик. Через минуту они услышали на лестнице стук офицерских сапог.

- Ну что, господа, - воскликнул Холмс от самых дверей. – Хватит гнить, возвращаемся к следствию!

- Что случилось?

- Вроде как и ничего. – Холмс бросил на стол пачку официальных документов. Напечатаны они были на машинке без польских значков, заголовок "Гестапо" чем-то обрезали, а напечатанный внизу лозунг "Хайль Гитлер" был зачеркнут толстым химическим карандашом. – В одной из комиссий, работающей над возвратом скрытых ценностей Третьего Рейха, убит человек.

- Каким образом?

- Его застрелили мародеры. – Холмс указал на документы. – Как же, мародеры! В его собственной, пустой квартире, в которой нечего было брать.

- А кем он был?

- В комиссии? Экспертом, перед войной он закончил историю искусств.

Шильке знал, что это еще не все.

- Перед войной он был историком. А во время войны? – спросил он у приятеля.

Холмс зловеще усмехнулся.

- В Войске Польском он был радистом.

- Господи, - буркнул Ватсон. – История начинает повторяться.

Месторасположение Комиссии по вопросам Инвентаризации Культурных Ценностей на Возвращенных Землях было вычислено практически мгновенно. Их база находилась неподалеку, в огромной трехэтажной вилле на улице Сырокомли, понятное дело – в Карловицах.

- Тоже мне, Инвентаризационная Комиссия, - издевался Холмс. – Но в развалинах, в центре гнездиться не желает. Так что, вполне разумно, как и мы сами, выбрали Карловице. Без разрушений, в сторонке, никто не заглядывает, потому что боится, ведь по ночам здесь разные банды шастают, а днем: справа советские казармы, а с левой стороны – польские. В принципе – идеальное место.

- Да, не то, что центр, - вторил ему Ватсон. – Там ведь в любой момент может заскочить какая-нибудь комиссия по вопросам исследования другой комиссии. К примеру, от имени УБ или под милицейскими штандартами.