- В Дойч Лисса, герр капитан.

- Я неверно спросил. Куда его ранило?

- В живот.

- Почему же он не стонет?

- Стонал. А теперь я не знаю, почему не стонет.

- Может, я вам поясню, - сказал Холмс, указывая на крупную снежинку, попавшую лежащему прямо в глаз. Веко даже не дрогнуло. Глаз остался широко раскрытым.

- Господи Боже, - солдат опустился на корточки возле мертвого товарища.

Боу, который вернулся вместе с санитарами, даже не пришлось наклоняться. Он похлопал второго солдата по плечу.

- Слишком поздно. Все равно, шансов у него не было.

Шильке с любопытством глядел на лица окружающих людей, например, санитаров, которым хотелось лишь вернуться в теплое помещение. Здесь их ничего не интересовало, слишком много уже видели. На лица солдат, опечаленных судьбой собрата. На лица поляка и англичанина, которые стояли с безразличными минами. Для них это просто еще одним врагом меньше. А для него?

"Цундапп", естественно, не завелся. Так что они ругались во все заставки. Черт подери, это же Гандау! На трамвай нечего было и рассчитывать, ведь большинство машин были превращены в уличные баррикады. Военные машины по дороге не имели права никого подбирать без специального приказа, так что наша парочка могла или идти пешком, или ожидать весны. К счастью, какой-то раненый сапер сказал им, что надо сделать. Мотоцикл следовало просто поджечь. Не понимая, они глянули на советчика.

- А не взорвется? – спросили они одновременно.

- Нет, если все сделать, как следует. Я уже так делал в России.

Сапер смочил тряпку в бензине, подложил под двигатель и действительно поджег. Когда те инстинктивно отскочили, поглядел на них с презрением.

- Не бось… Нужно только следить, чтобы не попалить шины.

Но наша парочка до конца не была уверена. Только мужик через пару минут и вправду запустил движок.

- Прогрейте его хорошенько и можете ехать дальше.

Шильке дал саперу две пачки американских сигарет, которые были принят с огромной благодарностью. Затем он подошел к Холмсу, который осторожно прокручивал регулятором газа.

- Слушай, а что это за черные автомобили Черчилля?

- Легенда такая.

- Я серьезно.

- Где-то в начале войны англичане договорились с немцами, что втихую проведут одно дельце на голландской границе. Они выслали двух агентов, чтобы те вели переговоры, а немцы…

- Господи, только не говори, что они сделали то, о чем я подумал…

- К сожалению. Они схватили агентов, подвергли обычным пыткам, а потом убили.

- Как я догадываюсь, тайных агентов выслал лично Черчилль?

- Ммм… Для него это было настолько чудовищным нарушением джентльменского соглашения, что Германии никогда не простил. В течение всей войны специальный отдел отмечал случаи пыток его парашютистов, агентов, тихотемных[46]. А теперь, когда у англичан уже имеется собственный фронт в Европе…

- Черные автомобили кружат за линией фронта и тихонько, по носам, вылавливают палачей.

- Именно так. Под каждый тайник, под каждый лагерь военнопленных в конце концов подъедет машина дьявола и отвезет палача к месту назначения.

- Без суда?

- А за что их судить? И зачем? Для Черчилля они не джентльмены.

В каком-то смысле Шильке даже испытывал восхищение. Это было очень даже по-английски. В том числе и факт, что командующий единолично примет вину на себя. Зная таланты британцев скрывать правду относительно собственных преступлений, дело наверняка увидит дневной свет только лишь через много-много лет после смерти Черчилля, а так же тех, кто выполнял его приказы. И что тут поделаешь?

Движущийся в самых различных направлениях, с массой резких поворотов способ мышления Холмса шел на пару с его "науками о жизни", которые он пытался вдолбить в голову Шильке. "Если желаешь чего-то достичь, сначала спроси сам себя: а чего я на самом деле хочу". Но ведь это же очевидно. Только для Холмса ничего очевидного не было. По его мнению, люди, как правило, все делали ради того, чтобы их одарили аплодисментами. К примеру, шикарный автомобиль им был нужен не для удобства передвижения, а только для того, чтобы другие люди им тоже восхищались. Так что на самом деле следовало бы задать себе вопрос: "А чего я хочу на самом деле?". Автомобиль? Или комфортное самочувствие? Ведь если нуждаешься в этом втором, то, может, удастся решить проблему как-то по-другому? Так что вначале всегда вопрос: чего на самом деле хочешь? Шильке хотел иметь свой собственный, эффективный, небольшой отряд, в действия которого никто бы не вмешивался. Что хуже всего, отряд, составленный исключительно из его людей, а, следовательно, и поляков. Но ведь такое невозможно.

Невозможно? Такое слово не существовало, а точнее: оно имелось в словаре Холмса, но только лишь как соединение двух слов и толко лишь в одной, конкретной ситуации: "Невозможно? НЕ, ВОЗМОЖНО! Очень даже возможно!".

Шильке закурил. Ну да. А собственно, что нужно сделать? Холмс неизменно повторял: "Придумай сам". И прибавлял: "Помни, никогда не делайся номером раз, всегда два или три, оставайся в тени. Пускай никакое предложение не исходит прямо от тебя. Другие могут собирать лавры, а тебе, если уже и случится, то вечно по принципу деревенского дурачка, которому просто везет. Другие распоряжаются, а ты слушаешь. Другие распоряжаются, запомни, а ты ими только управляешь".

И так вот бедный Шильке сделался интриганом. Он отправился к своему непосредственному начальнику – Хайгелю – и в течение часа, вроде как в дружеской атмосфере, рассказывал о достоинствах американской системы paperclip ("скрепка для бумаг" – англ.). Это была операция по перехвату германских ученых и новейших технологий на захваченных союзниками территориях. Новинка же заключалась в том, что вся система состояла из небольших разведывательных отрядиков, которыми командовали офицеры низшего ранга. Но такой лейтенант или капитан не должен был заниматься массой военной административной пахоты, ему не нужно было выспрашивать у высших рангом, ожидать приказов сверху, если собирался сделать что-то самостоятельно. Он мог принять решение по месту, в результате чего система была гибкой, производительной и очень быстрой при реагировании на создавшуюся ситуацию. Хайгель даже был заинтересован. В любом случае, было ясно, что при ближайшей возможности он представит эту концепцию полковнику Титцу. Понятное дело – в качестве собственной.

Начальнику отдела кадров, в сою очередь, когда тот жаловался на недостаток людей, Шильке предложил идею забрать народ и оборудование из крипо и других организаций, которые сейчас не имеют первопланового значения. Ну кого интересуют банальные уголовники в момент штыковой схватки на стенах крепости? Тот с пониманием кивал, щуря глаза и, похоже, обдумывая, а успеет ли он – первым – преподнести начальству данную концепцию и тем самым отличиться.

В столовке же Шильке распространялся, что сейчас необходимо много людей, бегло владеющих русским и польским языком, причем, на практике. Таких, которых бы славяне не распознали бы по акценту. Ведь сейчас рекогносцировка может вестись непосредственно на линии фронта. Опять же, необходимо проникновение в среду принудительных рабочих.

Самому Титцу Шильке жаловался, что он буквально на шаг отстает от советского агента. Что он его уже чувствует, что находит еще тепленькие следы, что он вот-вот, но… Пока еще он подаст заявку на людей и оборудование, пока он еще получит согласие на проведение операции, пока еще удастся все согласовать – противник, вполне понятно, будет на шаг дальше.

И результатов не пришлось долго ждать. На следующий день, на планерке шеф попросту наорал на офицеров:

- Господа, да ведь здесь же ничего и не происходит! Мы ползаем, словно мухи в смоле. Бюрократия, бумажки, все ведут себя словно в канцелярии императора Вильгельма во время организации пикника. До вас хоть дошло, что у нас тут война? Кто-нибудь из вас хоть знает, что мы находимся в осажденной крепости?