Но Роккокс оставался преступно, по мнению Рубенса, безразличным.

– Он уже две недели на цепи и под охраной, ваш гравер, – повторил бургомистр.

Ему хотелось выпроводить художника и заняться действительно важными делами, он начал терять терпение:

– Чего вы добиваетесь? Чтобы я его выгнал из города? Это невозможно… и несправедливо – суд признал расстройство его ума… мы живем по законам, а не как кому хочется.

Рубенс задумался, потом встрепенулся и встал.

– Я до сих пор передвигаюсь по городу один! По городу, где за порядок отвечаете вы, а этот ужасный человек уже дважды покушался на мою жизнь! – выкрикнул он. – Даже в Париже встревожены, даже ее величество королева-мать обеспокоена!

«Господи, – взмолился Роккокс мысленно, – городская казна нищает, порт бездействует. За три года почти двести богатых семей покинуло Антверпен. Скоро не с кого будет собирать подати! А в это время эрцгерцогиня, старая брюссельская курица, не находит себе других дел, как вникать в капризы и обиды придворного художника. Рубенс снова кричит про своих почитателей королевских кровей, и как же мне надоело его хвастовство! Все мои люди заняты, без устали проверяют грузы и счета, каждый день крики, ссоры, суды из-за конфискации товаров – вот оно, настоящее испытание!»

– Послушайте, господин Рубенс. Этот ваш, э-э-э…

– Злодей Ворстерман! Он собирался убить меня. Это не шутки! И в Париже и Брюсселе правители обеспокоены…

– Ворстерман болен. Мне сказали, он плачет в карцере день и ночь. Его лечат, обливают холодной водой три раза в день, кровопускание делают. Так мне доложили. И я спрошу про… э-э-э… как дела там, да, буду спрашивать каждый день.

Рубенс вплотную подошел к столу Роккокса:

– Дадите охрану для меня или нет? – Он помахал письмом эрцгерцогини перед носом бургомистра.

– Нет, – вздохнул Роккокс, опустив глаза.

«Тоска с художниками, вечно считают, что их дела самые важные на свете», – бургомистр простуженно кашлянул и повторил:

– Не дам, господин Рубенс. Во всяком случае, не сейчас. Вы хорошо знаете, что я вас ценю чрезвычайно, но сейчас нет людей, у меня совсем нет свободных людей для этого.

Рубенс сунул письмо за пазуху, прикоснулся к шляпе, сверкнув перстнями, и вышел не попрощавшись.

Изабелла попросила, чтобы муж вернулся к работе над портретом Сусанны. Даниэль Фоурмент, сказала она, спрашивал: будет ли портрет готов к свадьбе? Надо быть внимательнее к родственникам…

– Так ведь у меня французский заказ, огромный, и, сама знаешь, какие сложные дела в мастерской, – проворчал Рубенс.

Но все же назначил время: Сусанна может прийти завтра, прямо с утра, сказал он Изабелле.

Рубенс решил, что возьмет небольшой холст.

Изобразит крупно лицо Сусанны, а фоном пусть будет небо, он напишет его бурным и переменчивым. Не солнечным – и на контрасте тем ярче будет сиять ее лицо под темной бархатной шляпой…

Сусанна на сеансе молчала, опустив глаза.

Рубенса это не волновало: он рисовал нос и губы, обнаружил, что у Сусанны умный и чувственный рот. Очерк рта на редкость красив: губы изогнутые, изящные, верхняя губа призывно приподнята. Рубенс подумал: «Неужели она все еще невинна?» Созерцая эту девушку, он думал только о плотской любви. Яркий румянец, немного слишком яркий, и золото вьющихся волос… краски, играющие на ее лице, увлекли его.

– Как вам Мармотка? – Сусанна вдруг моргнула.

«Поразительные зрачки у нее, огромные, у моей матери были подобные…»

– Кто это?..

– Моя кобыла, вы же ее видели, – протянула Сусанна.

– А!

«Как я мог, – спохватился Рубенс, – знаменитый и успешный человек, усмотреть в ней какие-то достоинства?! Все это нервы из-за отъезда Антониса и выходок Ворстермана. Что только не примерещится от переутомления! Ничего особенного в этой Сусанне нет – глуповатая, избалованная девица, разве что более развязная, чем другие, оттого что выросла в роскоши. Говорят, отец обожает ее».

– Рисунок сегодня закончу, ты иди сейчас. Завтра начну работать маслом, снова приходи в это же время, попозируешь. Думаю, двух раз, ну трех – будет достаточно.

– Можно мне посмотреть?

Сусанна подошла к мольберту. Почему он не уклонился, не отошел, когда она приблизилась? Чем объяснить, что ее близость так его волнует?

В кабинет, хитро улыбаясь, заглянула Клара, любимица, его истинная радость. Диковатая и застенчивая, лицом очень похожая на мать, девочка бросилась не к нему, а к гостье – обняла Сусанну за талию, прильнула.

– Ты моя, моя дорогая, люблю тебя, – повторяла Клара.

Рубенс был поражен: сколько доверчивости в этом ребенке! Какая красивая душа у его дочери! Но когда Сусанна успела подружиться с нею? Клара мечтательно пропела, закрыв глаза:

– Как приятно пахнет от тебя!

– Так мы уже можем пойти играть? – спросила Сусанна у Рубенса, тоже обняв девочку и нежно поглаживая ее тонкие локоны.

– А что ты скажешь про портрет?

– Он лучше, чем я! Честно. Вы даже не можете представить себе, что я чувствую, когда смотрю на него. – Вдруг Сусанна потянулась поверх головы Клары и погладила его по руке.

Рубенсу показалось, будто ему двадцать и впервые привлекательная девушка прикоснулась к нему – так нервно отреагировала его кожа, да нет, не только кожа, все тело!

Когда Клара и Сусанна вышли, он еще поработал с портретом: рассматривал, что-то подправлял, добавил цвет…

Из сада слышались голоса и смех. Ему страстно, неистово хотелось жить.

На следующее утро Изабелла собралась к мессе. Было праздничное воскресенье, он тоже должен был пойти, но внезапно решил, что вместо мессы отправится прокатиться верхом. Оставив Изабеллу в недоумении, он поручил Птибодэ сопровождать ее и детей, а сам понесся за город. А там вдруг стал гадать: из каких ворот может выехать из города Сусанна на своей кобыле… как ее там? Кобыле Мармотке… Решил, что скорее всего из южных, – и опомнился, когда поймал себя на том, что уже три раза подъезжал к этим воротам.

Он встретил на пути многих знакомых, которые тоже почему-то не пошли на мессу, а устремились по разным делам или, как и он, скакали в свое удовольствие верхом. Пришлось объяснять кое-кому, почему он здесь, хотя это было совершенно не их дело. В конце концов он заставил себя поехать в дальнюю рощу у реки, за замком Стеен. В голову лезли цитаты из древних о том, что стареет тот, у кого нет смысла в жизни и дела своего нет; что человек, который всегда идет вперед и пребывает в бодром расположении духа, будет молодым долго, может прожить сто лет или дольше…

Но потом вспомнилось другое: «В старости любовь – это порок», – изрек какой-то дурак. Или вот еще Плавт заметил, не слишком мудро: «Плохая штука старость». Но ему далеко до старости… Просто его словно молния поразила вчера, когда Сусанна оказалась рядом с Кларой. Его дочь – ребенок, ему все еще кажется, что она недавно начала разговаривать. Сусанна тоже почти дитя, но в ней он уже видит молодую женщину; да она и правда вот-вот станет супругой, вспомнил он, ее свадьба скоро…

А когда?

Он остановил коня: когда это должно случиться? Через несколько недель? Или дней? Рубенс точно не помнил. Это и не важно – правильно было бы отвлечься и перестать думать о Сусанне, потому что это слишком глупо. Кстати, надо сказать Изабелле, чтобы купила у аптекаря душистой воды, говорят, ароматические составы полезны для здоровья, защищают от эпидемий. Еще они хороши для освежения супружеских чувств, не только ведь куртизанки могут ими обливаться…

Глупости, он вовсе не хотел снова встретить на Лунных холмах Сусанну! Просто придумывал, как лучше привести рассудок в норму, и верное решение таково: он поедет в Париж как можно скорее, надо завтра же попросить паспорт у бургомистра, нет, лучше сегодня!

Рубенс не привык откладывать дела.

В Париже он встретится и с казначеем Марии Медичи, надо поторопиться: Фабри де Пейреск написал, что король уже выделил матери деньги на украшение Люксембургского дворца, надо суметь получить свою долю, пока они снова не рассорились. Заодно показать королеве-матери несколько готовых эскизов, чтобы не рисковать, не работать напрасно. Кстати, к Пейреску есть важный разговор – о коллекции Карлтона. Надо продолжить распечатывать и систематизировать коллекцию, полученную из Гааги, а Пейреск может посоветовать: как лучше расставить их, в каком порядке расставить, чтобы эти чудесные вещи привнесли еще большую гармонию в его жизнь.