Этот пустынный перрон второго пути находился на 52-м километре. Они ехали туда на одной из последних электричек. Антонина положила голову на плечо своему аккордеонисту, сделала вид, что спит. На самом же деле про себя она суетилась, горевала, тревожилась: что же это он не попрощался с дочерью. Даже не позвонил, не соврал, что уезжает домой, как было решено накануне. И не притронулся к жареной картошке. Не допил чай. Не присел на дорожку. Кажется, забыл в коридоре наручные часы. Цеплялась Антонина за прожитый день, все казалось ей, что он еще тянется до сих пор, все еще здесь, с ними, в тусклом вагоне загородной электрички. А Николай смотрел в окно, тут же забывая проносящийся мимо сумрак с мельтешением огоньков освещенных окон и фар. Без интереса листал забытую кем-то газетку с объявлениями. И молчал всю дорогу.

На перроне в темноте безлюдной, леденящей целовал ее в обе щеки и обстоятельно, горячо – в лоб. Антонина отворачивалась, прятала лицо в ладонях, чтобы не видеть, как он будет удаляться, как он побежит к самому краю со своим аккордеоном за спиной. Но он останавливался на полпути, хватался за фонарный столб, выкуривал папиросу, снова понуро возвращался к ней. Еще раз обнимал, теплую, трепещущую, за плечи. Прикасался губами к россыпи родинок на ее шее. Пересчитывал поцелуями: один, два, три, пять.

Когда настала его третья попытка, она снова отвернулась. Прикрыла лицо ладонью. Вся напряглась, натянулась, превратилась в слух. Но уже ждала, обязательно ждала, что он опять вернется ее обнять. Ждала, а сама слышала отдаляющиеся шаги, сбивчивый кашель, его бег, хруст его подошв о песок перрона. Отдаляющиеся шаги. Ветер, растрепавший ей волосы. Хруст. И тишина. И еще тишина. Гудок скорого поезда где-то вдали. И снова опять тишина.

Все понимала Антонина, но окончательно принять не умела. Больше вопросов у нее не было, все она теперь про свою жизнь знала наверняка. Знала, что это она сама, только она одна и была его последней болью, той самой, которую так мучительно оставил он за спиной, на ветру плацкартном, в были и снах. И еще отчетливо помнила Антонина, что у нее в кладовке прямо сейчас, среди хлама старых сапог, отживших плащей, коробок с елочными лампочками, лыжных палок, папок и кофт, молчит в чинном синем чемодане уже сколько лет сиротливый аккордеон старичка-пасечника. И утешилась Антонина на всю остальную жизнь, что в случае чего, если уж совсем соскучится сердце, можно будет всегда прийти сюда. На пустынный перрон второго пути окраинной станции 52 километр. Вдохнуть поглубже, съесть на дорожку две мармеладины или зефир. И побежать по перрону, и понестись с аккордеоном за спиной, вдогонку за своим Николаем, далеко-далеко от всего, что было, что есть и что будет. Может быть, ветер плацкартов все-таки сжалится над ней, дунет со всей силы, возьмет ледяными своими пальцами тайный аккорд из белых и черных клавиш. И аккордеоновые крылья распахнутся.

Почему в агентстве ее прозвали «Тихая Сапа»? Каждое утро, поджав бесцветные губки, ничем не выдавая себя, она тенью крадется по коридору. Обманув певучую дверь, беззвучно проникает в комнату, прячет в шкаф серенькое пальтецо и бочком пробирается на свое место, к окну.

Год назад, когда Тихая Сапа появилась в агентстве, в медлительные утренние часы, спрятавшись за компьютер и бумаги, Артем украдкой наблюдал за ней. Раньше напротив него, на месте этой бесцветной и неподвижной новенькой, пылко трудилась неутомимая копирайтер Лиза. Наблюдать за Лизой было одно удовольствие. С ее появлением в агентстве коллеги каждый день вознаграждались бесплатным представлением под названием: «Лиза, перспективный сотрудник, пашет за троих». Приблизительно раз в месяц непоседливая Лиза меняла цвет волос и прически, становясь то пепельной блондинкой, то рыжей кудряшкой, то брюнеткой со строгим каре. Перед монитором Лиза устраивала непрекращающееся шоу многозначительных гримасок, деловитых ухмылок, разнокалиберных смешков. Она извлекала из цветастой сумки пудреницу «Chanel» или инкрустированный портсигар, надевала темные очки-стрекозы, рассыпала по полу пастилки в виде розовых и голубых медвежат, замечала стрелку на бордовых колготах, скидывала сабо, фотографировала кружку, натягивала бирюзовые ботфорты из кожи питона, хрипло нашептывала что-то в третий за этот год iPhone. Но вскоре шумная Лиза вышла замуж и укатила в Европу, где у ее супруга как будто был антикварный магазинчик. Прерывая работу, Артем теперь скучал, бездумно медитировал в окно на угол соседнего серого знания и с нетерпением следил, не появится ли в руках у Тихой Сапы что-нибудь неожиданное и занятное.

Оглядывая ее с ног до головы, он надеялся, что Тихая Сапа скоро акклиматизируется в агентстве, оживет, обнаглеет и удивит всех какой-нибудь поблекшей бабушкиной брошкой или новой прической. Но Тихая Сапа ничем не радовала Артема, не скрашивала своим видом его полуденные часы, не дарила повода для разговоров за обедом. А только нагоняла зевоту и сгущала тягучую тоску учреждения, комнаты, кабинеты и коридоры которого затянуты в пластик невыразительных и не раздражающих сознание оттенков. Сутулясь, Тихая Сапа замирала у окна, впадала в задумчивость или изображала сосредоточенную и неторопливую деятельность, на самом же деле оттягивая время и дожидаясь обеда. Издали и вблизи она была похожа на трафарет, вырезанный из серого картона. Ее бесцветные волосы, зачесанные назад и затянутые резинкой в тугой хвост, день ото дня все сильнее нагоняли на сослуживцев уныние.

Яркое зимнее солнце января превращало любую ледышку в алмаз. Ясное небо без единого облачка подавало надежды на отпуск, а Тихая Сапа была неизменно облачена в серое. Серые кофточки, юбки цвета пепла или серенькие брюки, прекрасно скрывающие все особенности фигуры. Нечто серое неторопливо сновало мимо Артема с сутулой спиной, на ходу неумело смахивая что-нибудь со стола – неплохая проверка стойкости настроения и оптимизма. Скоро Артем решил, что цвет гардероба Сапы как нельзя лучше подходит к ее блеклому, мгновенно забывающемуся лицу.

К концу ее испытательного срока Артем стал терять терпение: ну, не хочешь рассказывать о себе, так хоть для приличия удели внимание сослуживцам. Но Сапа продолжала неслышно отвечать на вопросы, тенью пробиралась за рабочий стол, весь день сидела, неподвижно уткнувшись в монитор, и лишь легонько кивала головой на прощание.

Как-то раз в курилке, которая располагалась на площадке третьего этажа, Артем узнал, что многие в конторе испытывали нечто подобное: несколько недель они присматривались к Сапе, тщетно ждали от нее знаков внимания, делали попытки завязать разговор, но, оскорбленные робостью и молчанием, махнули рукой, постарались не замечать и почти забыли о ее существовании. Так и проработала Тихая Сапа почти целый год в агентстве, не привлекая внимания, одарив каждого сослуживца от силы десятком сухих сдержанных слов.

В один из тяжких предновогодних дней, когда не очень-то вникаешь во все, что творится вокруг, ближе к вечеру в агентстве настойчиво дребезжал телефон. Звонок тонул в гуле офиса, но все были так заняты, что и горная лавина прошла бы незамеченной. Наконец, не выдержав, ответила координатор спецпроектов Наденька. В трубке звучал мягкий и ласковый мужской голос, от которого веет маленькими ночными ресторанчиками. Вот почему Наденька так хлопала ресницами и старательно поправляла прическу.

– Кого позвать? Извините, скорее всего вы ошиблись, у нас таких нет, – как же бархатно она мурлыкала, вкладывая в интонацию все свое обаяние и даже более чем, – да, номер наш, но Вероника здесь не работает.

– Это, наверное, меня, – неожиданно прошелестело рядом. Тихая Сапа, молчаливый серый трафарет, неслышно возникла и подхватила трубку, готовую выпасть из рук удивленной Наденьки.