Но пока пришлось отодвинуть эти невеселые мысли в сторону: ее телефон вот уже четверть часа трезвонил без устали. Сабина была почти уверена, что знает, кто же это так нетерпеливо домогается ее внимания.

– Люцина? Извини, что не взяла трубку раньше, я была на встрече. – Она не собиралась посвящать собеседницу в свои домашние неприятности. – Буду у тебя через пятнадцать минут. Что? На площади? – Сабина скривилась. – А в офисе нельзя? – Какое-то время она, недовольно закатывая глаза, слушала голос своего агента. – Ладно, раз ты ничего не ела, не буду же я заставлять тебя голодать. Только займи столик где-нибудь в уголке.

Припарковать машину у Площади Спасителя в это время суток было примерно так же просто, как оградить некогда стоявшую здесь знаменитую Радугу[2] от фанатов во время Марша Независимости, то есть почти невозможно. Сабина вот уже четвертый раз объезжала площадь, выискивая клочок свободного места. С каждым преодолеваемым метром ее раздражение росло.

– Ненавижу этот город, ненавижу! – шипела она себе под нос, маневрируя между паркующимися с правой стороны фургончиками доставки, которые даже включали аварийные огни, чтобы водители могли спокойно разгрузить товар или доставить курьерские отправления.

Наконец – уже на пятом кругу – Сабине удалось высмотреть вожделенное место для парковки. Но стоило ей включить поворотник, как с противоположной стороны подъехала белая БМВ и принялась втискиваться в нишу.

И тут Сабина взорвалась.

– Вот тварь! Ты что вытворяешь, мать твою?! – завопила она, открывая окно. – Я же паркуюсь – не видишь, что ли?!

Открылось тонированное переднее окно БМВ, и в нем показалась голова крашеной блондинки с огромным ртом, жевавшим жвачку.

– Какие-то проблемы? – нахально прочавкали толстые губы.

– Проваливай, баба! Ты паркуешься на моем месте! – проорала Сабина, потеряв остатки терпения при виде этой рыбехи.

– Сорри, а где тут написано, что это твое место? – Блондинка хладнокровно начала закрывать окно.

Сабина почувствовала, как в нее вселяется дьявол, как злые силы толкают ее на поступок, которого она в нормальном состоянии отродясь бы не совершила. Она выскочила из машины, достала из кармана ключ от квартиры и поцарапала безупречный кузов БМВ.

Блондинка тут же остановила машину:

– Чокнутая! Я вызываю полицию!

Услышав ее визг, с ближайших скамеек повскакивали папарацци, охотившиеся на звезд, которые то и дело попадались в этом районе.

– Мать их за ногу, пошли они все в жопу!

Сабина краем глаза заприметила приближающуюся толпу с фотоаппаратами. Легко было догадаться, что будет завтра на первых страницах бульварной прессы.

Выехать из улочки ей все же удалось – разумеется, в сопровождении щелкающих объективов. Двумя улицами далее как раз освободилось парковочное место. Пристроив автомобиль, она осмотрелась, дабы убедиться, что вокруг нет никаких фотографов, и, надев шерстяную шапку и большие очки, вышла из машины.

В кафе на площади Сабина сняла с себя весь этот камуфляж, и несколько пар глаз с мимолетным интересом скользнули по ней. Впрочем, бо`льшая часть клиентов этого заведения была слишком рафинированной, чтобы всерьез впечатлиться появлением какой-то писательницы.

У этих людей, увлеченных загадочными проектами, склоняющихся над белыми ноутбуками с логотипом яблока, выглядящих как бомжи в шмотках от польских дизайнеров («Прада» хороша разве что для «Танцев со звездами»), потягивающих соевый латте и жующих безглютеновые просяные лепешки, такие рупоры поп-культуры, как Соня Гепперт, вызывали лишь презрение. Безвкусица и отстой. Если уж и читать что-нибудь по-польски, так исключительно польскую школу репортажа,[3] все остальное хлам.

Сабина в подобных местах чувствовала себя не в своей тарелке.

Единственный громадный стол посередине помещения, видимо, был призван обеспечивать единение, но на деле способствовал лишь подслушиванию чужих разговоров. Обслуживающий персонал был снисходительно-пренебрежительным, чтобы не сказать наглым, – видимо, эти люди были созданы для более высоких целей, чем прислуживание в кафе. Ждать приходилось часами: сперва меню, затем официанта, в конце концов – сэндвич с яйцом… Да уж, Сабина явно предпочла бы менее модное заведение.

Зато Люцина это место обожала. Она даже офис сняла поблизости, всего на улицу дальше, в том числе и чтобы иметь возможность беспрепятственно наслаждаться «городской жизнью», как она именовала это протирание штанов среди чванливых малолеток, которым родители купили сначала макбуки, а затем и квартиры, чтобы их детки были озабочены исключительно проблемами развитых обществ – типа обустройства велосипедных дорожек в центре столицы.

Сабина разглядела Люцину, махавшую ей рукой.

– Столик в уголке, как же… – проворчала писательница, направляясь к проклятому громадному столу, за которым уже сидело множество неприятно выглядевших модников и модниц, не достигших еще и тридцати.

– Дорогая, я уж думала, что ты не придешь, – набросилась на нее агентша.

– Мне никак не удавалось припарковать машину. Но ты будешь в восторге: на меня накинулись папарацци.

– Да ты что?! – не сумела скрыть радостного возбуждения Люцина.

– Они меня поймали, когда я царапала ключами машину какой-то бабы, которая преградила мне дорогу.

Агентша слегка удивилась, но виду не показала.

– Ох, дорогая, эта желтая пресса сожрет нас заживо на второй завтрак… Впрочем, я разузнаю, что можно сделать, – произнесла она свою магическую формулировочку, которая всегда означала одно: «разузнаю, нельзя ли добавить к этому скандальному тексту, появлению которого я совершенно не намерена препятствовать, фото обложки какой-нибудь из твоих книг».

У Люцины Кораб-Ольшанской, которую все называли Люси, определенно была голова на плечах. И ее, эту голову, она использовала на все сто. Это была женщина-танк – из тех, что лезут в окно, когда их вытолкаешь в дверь. Хорошо сохранившаяся, спортивная, ухоженная – до кончиков волос. Постоянная клиентка клиник эстетической медицины, испробовавшая на себе чуть ли не все новинки. С разглаженными морщинами на лбу и гиалуроновой кислотой в щеках и губах, с нарощенными рыжими кудрями и длиннющими ресницами, всегда с безупречным маникюром, благоухающая «О-де-Суар». Люси, с ее искусственной красотой, была даже привлекательна для определенного типа мужчин. Загадкой оставалось, сколько ей лет – тридцать пять или пятьдесят пять; при виде ее натянутого, гладкого лица можно было предположить как первое, так и второе. Сама Люцина за все сокровища мира не раскрыла бы этого секрета – и подобная скрытность невольно наталкивала на мысль, что ей все же ближе к пятидесяти, чем к тридцати.

– Человеку столько лет, на сколько он себя ощущает, а я ощущаю себя на восемнадцать, – говорила она.

Уже долгие годы пребывающая в гуще литературной среды, долгие годы профессионально активная, она могла похвастать множеством успехов своих подопечных авторов, но с тех пор, как начала сотрудничать с Сабиной, сосредоточилась главным образом на ней – на этой «золотой жиле», как сама же ее прозвала. Люцина имела дальние родственные связи с варшавской аристократией и в то же время отлично ориентировалась в журналистских кругах. Идеальный агент. Она и сама так о себе думала.

Сегодня, одетая в красивое трикотажное платье бутылочно-зеленого цвета, идеально оттенявшее рыжий огонь ее крашеных волос, Люцина ждала Сабину в кафе не одна: с ней был бизнесмен, с которым она познакомилась в прошлое воскресенье на скачках в Мазурии.

– Познакомьтесь. Соня, это Людвик, мой новый знакомый, он занимается, кроме всего прочего, посредничеством на рынке недвижимости. Людвик, это известнейшая польская писательница Соня Гепперт, моя подопечная.

Галантно поклонившись, Людвик заявил, что уже уходит. Сабина была ему за это признательна. Болтать с Люси о рабочих делах в присутствии ее нового любовника было как минимум неловко.