– Ее еще никто не видел, – сказал он. – Даже мама.

Он снял с одного конца трубки крышку и вытащил письмо. Мы развернули его на кровати.

Сообщение № 1. Милый Лондон. (Я узнал почерк из новостей.) Что мы, прежде всего, знаем об айсбергах? То, что мы видим лишь их верхушку. 9/10 каждого скрыты под водой.

Надо знать, как по ним правильно лазать. Только тогда можно добраться до верха и посмотреть оттуда вниз. Мы вас видим.

И остальные айсберги тоже.

Но что толку, если никто об этом не знает?

Будем продолжать подъем. Пожелайте нам удачи. Мы наскребли вам подарочек.

– Какой подарочек? – спросил я. – И что значит «наскребли»?

– Жди здесь, – сказал Йен и пошел вниз. Вернулся он с маленькой пластиковой трубкой. В ней был лед.

– Там, внутри, было еще что-то вроде термоса, – сказал он. Его глаза за очками распахнулись шире. – Ну, для чая. Его засунули в эту трубку. Термос треснул, а когда я раскрыл его, там оказался вот этот лед. Он уже начал таять, но я собрал его весь, переложил сюда и запихнул в морозилку.

Лед представлял собой массу сплавленных воедино угловатых фрагментов. Было видно, что он уже таял однажды, а потом снова смерзся из разных кусков.

– А если родители найдут? – спросил я.

– Я им уже показывал. Сказал, что это эксперимент. Им без разницы.

Мы посмотрели друг на друга.

В кухне Йен налил горячей воды в глубокую миску, снял с пластикового контейнера крышку и опустил его туда. Контейнер всплыл, стукаясь о стенки.

Я старался казаться спокойным. Уверен, что Йен чувствовал в тот момент такую же нервозность, что и я. Лед сразу начал таять. При этом он свистел и щелкал.

Но не только. Лед издавал еще один звук: он шипел, точно кто-то приоткрыл пробку на бутылке с газировкой. Это выходил наружу воздух, вмерзший в него много лет тому назад. Сколько – тысячи? Или миллионы? Теперь я знаю, что это называется эффектом сельтерской: такое шипение слышат исследователи на арктических судах, когда окружающие их куски льда начинают таять при выходе из полярной зоны, попав в теплое течение. А мы слушали, как шипит древний воздух, упавший к нам с небесной высоты.

Обеими руками я обхватил миску, притянул ее к себе и склонился над ней так, как будто я простужен и готовлюсь дышать парами ментола. Сделал глубокий вдох.

Запахло пустотой. У меня закружилась голова, но, может быть, оттого, что я вдохнул так сильно. Мне показалось, будто крохотные шарики холодного воздуха покалывают мне легкие.

– Дай мне, – сказал Йен. Я почувствовал приступ той неосознанной жестокости, которая почему-то часто накатывала на меня в его присутствии. И я продолжал дышать, отталкивая его плечом, когда он пытался подобраться поближе.

Лед таял очень быстро. Скоро он весь превратился в воду. Йен все ныл, поскуливал и бормотал что-то у меня за спиной, а я, отталкивая его, продолжал быстро и судорожно вдыхать холодный воздух, пока не прекратилось шипение и щелканье.

Только тогда я поднял голову от чистой ледяной воды. И посмотрел на Йена, изо всех сил стараясь не выглядеть виноватым.

Он ответил мне взглядом смертельно раненного человека. Протянул руки, взял у меня емкость с водой. Я ему позволил. Все еще не сводя с меня глаз, он поднес пластмассовый угол ко рту и, неловко припав к нему губами, выпил всю воду.

Мы смотрели друг на друга.

– Сдай письмо, – сказал я. – Оно не твое. Они написали его всем в Лондоне.

Он смотрел на меня остановившимися глазами. Я встал и вышел.

Солдаты еще не раз поднимались на айсберги и снова спускались вниз, а если кто из них и сообразил, как подняться выше самого верха, то нам об этом не рассказывали. Если оно вообще существует, это место – выше верха. Никто из неофициальных исследователей не вернулся. Я перестал дружить с Сэл, а Робби, когда появился, уже не дружил со мной.

Мне было легко избегать Йена, когда он снова пришел в школу. Но иногда я еще ловил его взгляд где-нибудь в столовой или в классе. Когда такое случалось, я говорил себе что-нибудь вроде «Я первым его увидел», имея в виду сугроб, в котором лежала та пластиковая штука. Не знаю, отдал он то письмо властям или нет – если да, то они его не опубликовали.

Раньше я то и дело ждал встречи с ним. Я все еще живу в том же районе, и он тоже долго жил здесь, но потом Лондон разлучил нас окончательно. Мать, правда, говорила мне когда-то, что он навещал старый сад Нэнти, из уважения, а это, по ее словам, было очень мило с его стороны. Думаю, теперь его отправили куда-нибудь на позиции.

Я всегда думал, что буду заниматься чем-то, связанным с айсбергами, но я работаю в импорте-экспорте. Много времени провожу в Европе. Не раз посещал Большой Брюссельский Риф. У меня даже есть открывалка для бутылок в виде бельгийского флага, вырезанного из обломка его коралла.

Наверное, в любом деле, даже таком скучном, как мое, есть свои легенды. У нас, если что-то вдруг начинает тормозить отлаженную цепочку поставки или сбыта, вокруг этого сразу возникают всякие дикие слухи. Но самое странное в том, что потом всегда оказывается – в каждом слухе есть доля правды. Я нередко вижу в новостях упрощенные версии тех событий, о которых давно знаю из сплетен.

Вот сейчас, к примеру, тормозятся поставки компонентов к электронному оборудованию из Японии. Ходят упорные слухи о том, что рабочих не пускают на заводы, а их не пускают на заводы потому, что цеха стали непригодными для эксплуатации – в них выросли джунгли.

Я люблю наши лондонские айсберги. Они по-прежнему плавают у нас над головами и бизнесу не мешают.

Надо сказать, что правительство все же добралось до самой их верхотуры. Не знаю, почему это так меня беспокоит, но мне все время кажется, что британские солдаты следят за мной сверху, из того, другого неба, с угловатых уступов ледяных гор. А еще никто больше не призывает их взрывать – наверное, не без причины.

Йен служит теперь в армии, в новых специализированных ледовых войсках. Так что он вполне может быть среди тех, кто следит оттуда, сверху. Это же он выпил воду. А я только воздух вдохнул.

В любое время года айсберги источают холод. С них сыплется мелкая ледяная крошка, а еще они вымораживают из воздуха под собой влагу, и она пушистыми искристыми хлопьями выпадает на землю. Иногда проснешься утром и видишь – ага, ночью прошел айсберг: на земле осталась дорожка из тонкого льда, чуть припорошенного снегом, похожая на серебристый след улитки. Даже в разгар лета можно раздвинуть занавески и обнаружить на стеклах морозные узоры. А выйдя из дома, поскользнуться на ледяной полосе, которая делит улицу надвое.

Первый документально зафиксированный случай Новой смерти произошел 23 августа 2017 года в Джорджтауне, Гайана. Около 14 часов 45 минут пополудни Джейк Моррис, библиотекарь, пятидесяти трех лет, вошел в свою гостиную и обнаружил, что его жена, фармацевт Мари-Тереза Моррис, пятидесяти одного года, лежит на полу лицом вверх и не шевелится.

– Я распахнул дверь и сразу увидел ее подошвы, – рассказывал он позже.

Мистер Моррис объяснил, что пощупал у жены пульс, но нашел ее уже холодной. Его заявление о том, что он подошел к ней сбоку, породило немало разногласий в среде неотанатологов, поскольку подобное действие в отношении умершего Новой смертью невозможно. Преобладающее мнение таково, что огорченному супругу просто слегка изменила память. В незначительном меньшинстве те, кто утверждает, что нет никаких оснований подозревать ошибку и что миссис Моррис, видимо, следует считать староумершей, чей статус изменился через несколько секунд после того, как ее обнаружил муж.

Мистер Моррис подошел к телефону, который находился в северо-восточном углу комнаты, и вызвал «Скорую». Когда он вернулся к телу, Новая смерть уже явно вступила в свои права.