Жлоб вскочил на ноги и быстро засеменил прочь от злосчастной остановки, а очкарики принялись делить выручку и чуть не подрались. А потом приехал автобус и увез их.

Я шел в банк вложить шекель. Перед входом в банк я остановился и вытащил шекель из кармана.

— Сейчас я вложу тебя на свой счет в банке, — зачем-то сообщил я ему.

Прохожие посмотрели на меня с подозрением. Они считали, что разговаривать с деньгами — это никуда не годится. А я считал, что позволять деньгам управлять нашими жизнями и при этом не пытаться с ними поговорить — это ханжество.

И вдруг шекель мне ответил:

— Пожалуйста, не вкладывай меня в банк.

Я растерялся. Когда человек говорит с деньгами — это еще ладно. А вот если деньги с ним говорят — это уже клиника.

— Я ничего не слышал, — попытался я убедить сам себя.

— Так я повторю, — сказал шекель. — Пожалуйста, не вкладывай меня в банк.

— Но почему? — удивился я.

— Разве ты не знаешь, что в банке мы становимся просто цифрами? Это все равно что умереть.

— Но… мне надо вложить тебя в банк! Так принято!

Шекель всхлипнул.

— Я так мало пожил. Так мало видел…

— Прости, — сказал я и сделал шаг к банку.

— Exegi monumentum, — сказал шекель.

Я остановился.

— Чего?

— Это по-латыни, — объяснил шекель. — Означает «так проходит мирская слава».

— Ничего подобного! Это вовсе не это означает!

— Не сердись. Неужели в последние минуты моего бренного существования ты будешь требовать от меня идеального знания языков?

— Я ничего от тебя не требую! — возмутился я. — Я просто хочу вложить тебя в банк.

— И никто не вспомнит обо мне. Никто слезу не пустит… — минорно всхлипнул шекель.

Я сжал его в кулаке и решительно переступил порог банка. Подошел к окошку и сказал служащей:

— Я хочу вложить на свой счет шекель.

— Пожалуйста, — ответила служащая. — Давайте его сюда. — Она взяла в руку молоток.

— Зачем вам молоток? — напрягся я.

— Как зачем? Чтобы оглаушить ваш шекель. А то начнет ныть, канючить, на латыни балякать. А так я его стукну и быстренько сделаю из него цифру.

— Цифру?

— Ну да. Запись в компьютере.

Только тут я услышал со всех сторон удары молотков и высокие вскрики умирающих шекелей. Да это не банк, а бойня какая-то!

— Но это же жестоко! — ужаснулся я.

Служащая посмотрела на меня с подозрением.

— А вам-то что? Вы случайно не из Общества Защиты Денег?

— Нет!

Я развернулся и твердым шагом, не оборачиваясь, покинул банк.

— Спасибо… — тихо сказал шекель.

Так мы с тех пор с ним и живем вдвоем.

Героем нашего рассказа станет скульптор, который задумал создать шедевр. Но своих идей для шедевра у него не было, поэтому он решил немного позаимствовать у предшественников. «Если отколупать по кусочку от нескольких шедевров, то из осколков вполне можно будет составить собственный», — рассудил он.

Первым делом скульптор вытесал из камня женщину. Оглядел ее критическим взглядом и обманывать себя не стал — от шедевра она была еще дальше, чем в свою бытность камнем. Это обстоятельство ни капельки не смутило нашего героя. Он нарек скульптуру Чувихой и принялся вносить в нее элементы заимствованной шедевральности.

Для начала он отломал Чувихе руки, придав ей таким образом некоторое, — прямо скажем, весьма отдаленное, — сходство с Венерой Милосской. В качестве второго штриха скульптор завязал Чувихины глаза черной повязкой, благодаря чему она стала немного напоминать Фемиду. Но Фемиде полагались весы и меч, а девать их было некуда — рук-то у Венеры уже не было!

Фигня! — усмехнулся скульптор и снес Чувихе голову. Чувиха слегка стала Никой Самофракийской.

На скульптора снизошло нечто вроде вдохновения, и в порыве этого нечта он лишил Чувиху ног, придавая ей характерные особенности Русалочки. Потом он вспомнил, что у Русалочки ноги вообще-то есть, но было поздно. Тогда он убедил себя, что без нижних конечностей Чувиха стала еще более русалочной, чем сама Русалочка.

Скульптор оглядел Чувиху с ног до головы (образно говоря, разумеется) и остался доволен. Полученную тушку он смело выставил на всеобщее обозрение, заявив о ней как о комплексном шедевре, созданном его комплексным гением.

«Чувиха, — писали критики, — сочетающая в себе отсутствующие элементы величайших произведений прошлого, является подлинным и абсолютным шедевром».

Скульптора показали по все телеканалам. А через год о Чувихе уже никто не помнил.

Рок-музыкант вернулся домой с концерта. Остались позади грандиозный успех и рев многотысячной толпы фанатов. Шоу удалось на славу.

Рок-музыкант устало забрался в душ. Душ вернул ему силы и теперь музыкант с наслаждением думал об остатке вечера. Тяжелый рабочий день позади, впереди свободное время, которое можно посвятить любимому занятию.

Рок-музыкант сел за стол, раскрыл папку, вытащил из нее несколько листочков. Причмокивая от удовольствия вывел: «Квартальный отчет». Набросал несколько цифр, посчитал на калькуляторе, потом в столбик, и опять на калькуляторе.

— Сойдется ли кредит с дебетом? — с наслаждением произнес рок-музыкант. Такие приятные для слуха слова — «кредит» и «дебет» — повисли в воздухе, распространяя вокруг себя дух романтики чисел.

Он так мечтал стать бухгалтером, но жизнь заставила взять в руки гитару и зарабатывать на хлеб скучной и рутинной жизнью рок-музыканта. Все, что осталось ему от прекрасной детской мечты — это несколько счастливых часов в неделю за папкой с заветными квартальными отчетами несуществующего предприятия.

Я писатель. Я пишу книги. Потом эти книги издают и их читают миллионы читателей. Так я зарабатываю на хлеб.

Злые люди, которые притворяются добрыми, неоднократно говорили мне: «Берегись творческого кризиса!» Таким образом они якобы выражали обо мне беспокойство. Но на самом деле, будь они честными людьми, они бы говорили иначе: «Мы завидуем твоему успеху и желаем тебе творческого кризиса, чтоб тебе пусто было!»

Не будем о них больше. Мелочные завистники, они не заслуживают упоминания в нашем дальнейшем повествовании. (Зато они заслуживают упоминания в моей новой книге, где я уготовил им ужасные наказания за их злодеяния в реальной жизни. И поделом им, гнусным завистникам, чтоб их ногти росли не наружу, а внутрь!)

Но довольно о них! Далее рассказ пойдет о творческом кризисе.

Знаете ли вы, что такое творческий кризис? Для нас, писателей, это страшное время, когда мы совсем не можем писать. Тогда мы чувствуем себя творчески неизлечимо больными, а некоторые от этого даже сходят с ума и кончают жизнь самоубийством. Или убивают кого-нибудь, попадают в тюрьму, где не выдерживают клаустрофобии и издевательств, и все равно сходят с ума и кончают жизнь самоубийством. У нас, писателей, нелегкие судьбы… Об этом сказано во многих, нами же написанных, книгах.

А решил я рассказать о творческом кризисе потому, что сегодня он впервые со мной приключился. Дело было так. Я сел за компьютер и принялся за новую главу. Я напечатал «Пенсионер выхватил револьвер и, извергая проклятия, бросился за бандитами» и вдруг почувствовал, что не могу больше написать ни слова. Образ храброго пенсионера, до сих пор четкий и ясный, стал расплывчатым, словно отчаянный старичок выпал из фокуса кинокамеры.

Тогда я решил схитрить и пойти с другого конца. «Бандиты кинулись наутек от вооруженного до зубов пенсионера, извергающего проклятия» — настучал я и остановился. Ну и? А дальше-то что? «Пенсионер…» Нет. «Мерзавцы трусливо…» Тоже нет. «А в это время…» Что в это время?! «Над…» «Под…» «И несмотря…»