Вова звонил несколько дней подряд, делал это настойчиво: видать знал, что однажды Илья ответит, раз не занес его номер в черный список.
Он взял трубку, услышал голос отца, но сам молчал.
-Сынок, послушай меня, ты извини меня, ты не правильно понял меня, я не хотел вас кинуть, просто так совпало...
-Чего тебе надо?! - перебил его Илья.
-Я просто хотел вас предупредить... Вы вышли напрямую на тех, с кем я работал. Будьте осторожны, они непростые ребята...
-Так ведь и мы лыком не шиты.
-Я знаю, просто жаль, что так получилось, что ты поторопился...
-Отец, я тебе благодарен, что ты мне еще раз напомнил о себе. Я больше не сомневаюсь, что иметь с тобой что-то общее, вообще общаться с тобой - дело вредное, даже опасное. Поэтому предлагаю тебе по-хорошему: вали отсюда подальше, в другой город, лучше - в другу страну. А будешь соваться в мою жизнь, - завалю. Это у нас наследственное - заваливать отцов. Разве не так?
Вова молчал. Илья глянул на экран трубки - не произошло ли разъединение? Нет, связь сохранялась. Надо бы дать отбой, но хотелось что-то услышать от отца.... И он услышал:
-Сынок, от всей души я тебя проклинаю! Ни дна тебе, ни покрышки! Ты меня еще вспомнишь... - вот последние слова он сказал каким-то гробовым голосом - так бывает, когда на естественный тембр человека накладывают фильтр пониженного тона.
Последовало разъединение. Илья похолодел. Хотя и была уверенность, что теперь уж точно с ним ничего произойти не может, он все-таки признался себе, что пережил испуг, как во сне случается, перед самым пробуждением. А потом, кажется, быстро позабыл об этом происшествии...
Шли дни, похожие друга на друга, как и они втроем теперь были похожи друг на друга - он, Лика, Лана. Ели сытно, спали вольготно, ездили по тусовкам, непременно напивались, но завершающий аккорд делали дома, пока однажды Лана не исчезла. Вот так просто отошла с парнем, потом позвонила, что не придет ночевать, извинилась, сказала, что ей было хорошо с ними. Остались они с Ликой вдвоем. И заскучали...
Илью стала раздражать ее привычка запираться в туалете - теперь она это делала каждый вечер - брала с собой в туалет бокал вина, сигареты и непременный айфон. Дальше все катилось как по снежной горке - она напивалась, переписывалась с кем-то очередным, который должен был вскоре сменить Илью, хихикала, иногда про себя, иногда в разговоре. Он в это время сидел на кухне, пялился в телевизор, понимал всю бессмысленность своего существования, оттого больше пил и накачивал себя коктейлем из злобы и отвращения к себе, ненависти к Лике и снова к себе. Странным было то обстоятельство, что он никак не мог прекратить этот образ жизни; понимал хорошо, что и она была бы рада "на время пожить отдельно", однако вот так вот вдруг в голове застряла мысль, что после него она будет счастливее, чем с ним. Вот это он совсем не хотел принимать, напротив, возмущался и постепенно стал нетерпимым к любому проявлению самостоятельности со стороны Лики. Самостоятельностью он назвал бы привычку прятаться от него в туалете; она, обученная жизнью, предчувствовала, что их связь так просто не закончится, хотя и подобного в ее жизни не было пока - как много раз падавший мордой в грязь, человек будет бояться высоты, с которой падение обещает быть болезненным, а не иметь одни лишь грязные "последствия" и пару синяков. На что она рассчитывала, Лика не знала - просто было привычным делом напиваться каждый день до отключки... Будто прятались друг от друга. И вот однажды он взорвался, как петарда - во время празднества. Они, как обычно, о чем-то говорили, затем поспорили, он вспомнил вдруг, что когда-то она что-то такое сказала ему, обвинил ее, что от них ушла Лана; она стала оправдываться, еле ворочала языком. И он ударил ее. Она упала с табурета и сильно ударилась головой о кухонный шкаф. Он подлетел к ней и стал лупить ее своими крепкими кулаками... Душа пела! С каждым ударом ему становилось легче, в голове прояснялось, мысли упорядочивались, он даже стал провидцем, зная точно, каким будет эффект от очередного удара. Вроде бы не так долго это происходило, но ему настолько полегчало, и вместе с тем так вдруг настойчиво стала биться мысль о завершающем аккорде, что, когда он напрягся из всех сил, чтобы ударить ее правильно и сломать либо шею, либо пробить череп, почувствовал взгляд отца. Поднял голову, - оказывается, он сидел на ней и заколачивал ее лицо в пол, как сваю. Где-то впотьмах стоял отец Владимир - в дверях, как будто то были врата... Илья услышал его голос - голос вкрадчивый, и со смешком:
-Не делай это один раз, иначе потом придется делать так часто, как только сможешь! Возьми ее с собой, чтобы прожить жизнь до старости. Она всегда будет при тебе, ты всегда будешь знать, с какого места можешь начать повторять меня, может быть и своего деда... Таскай ее с собой, не давай ей быть счастливой без тебя, и вы сможете дожить до того дня, когда однажды потом ты увезешь ее в лес... Потому что она не имеет права быть счастливой без тебя...
Он вскочил на ноги, направился к двери и вдруг различил в образе отца пиджак, который висел на крючке у самой двери. Затем он вспомнил будто бы голос отца и понял, что не было никакого голоса - то была просто мысль, которая поразила своей отчетливостью и рационализмом, мысль, высказанная каряво, но мысль вполне даже резонная, спасительная мысль!
Он подскочил к Лике и стал ее приводить в чувство. Потом потащил в ванную, чтобы помыть лицо, посадил ее и пустил душ. Она пришла в себя... А он стал ласковым, извинялся, наблюдал, как постепенно уродуют ее лицо гематомы.
Он обещал ей, что пока она будет поправляться, он ее каждый день станет угощать хорошим вином; ей не надо искать работу, не надо работать. Он станет заботиться о ней. Лика только поинтересовалась, когда сообразительность вернулась к ней, за что он ее так?
-Ты хотела уйти от меня? - ответил он вопросом.
Она расплакалась и призналась, что ей скучно стало, и еще, что она начала его бояться, потому что в глазах его появилось "такое нехорошее что-то". Он даже посмотрел на себя в зеркало ванной, и ему тоже не понравились его глаза. Он обещал ей исправиться...
День этот они закончили как и все предыдущие. Даже любовью получилось заняться. А под утро, когда он проснулся, ее не было в квартире. И снова услышал он голос отца - у самого уха; тихий голос произнес слова:
-Не переживай, она никому ничего не скажет, никуда не заявит. Прокутит деньги, которые стащила, и вернется к тебе. Она уже никуда от тебя не денется.
Ему стало радостно и спокойно. Будто он впервые за последние годы получил то, к чему так стремился - понимание себя! Уже не надо было бегать от себя, придумывать себя другого. Он стоял напротив того, кому сопротивляться не мог. И чтобы не погибнуть, между ними должна будет стоять Лика. Пока будет Лика, не пострадают ни дети, ни Лариса. Как он стоял перед Ликой, которая не могла противиться вечному стремлению быть пьяной и в нем одном видела гарантированный и быстрый способ удовлетворения, так же он стоял перед отцом своим, который знал его лучше, предвидел наверняка будущее своего сына, ни в коем случае не поторапливал собятия. Должно быть, сам когда-то поторопился и прожил жизнь в спешке, не в силах противостоять этому странному подкожному зуду, чем-то напоминающему тихий любовный экстаз с ожидаемым взрывом счастья и ликования!.. Оно будет, оно случится, когда по весне однажды они поедут в лес - далеко в лес; поедут втроем - он, Лика и Вова... И вернется из леса он один, так и теша себя мыслью, что отец Вова существовал только в его воображении, и не остался вместе с Ликой в одной яме.
Он проснулся от такого жуткого сна, как от толчка в бок. Мысли путались и руки сами набрали номер отца. Вероятно, Илье надо было убедиться, что сон остался позади.
-Это ты? - спросил он отца.
-Это я, - спокойно отвечал тот. - Завязывай, Илюша, так и до белочки недалеко.
