— Но будет слишком поздно. И вам придется убить его, убив тем самым ее.

— Я убил возлюбленную сестру свою. Ты думаешь, смерть Мари меня остановит?

2015 год, Бретиньи-Сюр-Орж

— Я хочу написать тебя. Можно? Ты позволишь мне?

— Не стоит терять время. Его осталось слишком мало.

— Целая ночь. До рассвета. Это еще несколько часов.

— Делай, как знаешь.

Короткий поцелуй.

Не включая света, она вскочила с дивана и взметнулась вверх, по лестнице, в свою комнату.

Халат на плечи.

Альбом. Карандаш.

В тумбочке ожерелье со змеей. Судорожно вздохнула. Сунула его в карман и помчалась обратно. Вниз. В гостиную.

Чтобы не терять ни минуты — целая ночь, несколько часов, до рассвета — съехала по перилам. И включила свет. Замерла, глядя на короля. И знала совершенно точно — без него она уже не будет счастлива.

Он сел, с улыбкой рассматривая ее. Смешная, нежная, возлюбленная.

Неожиданно вспомнил магов. Петрунеля, который вынудил его дать обещание. И Маглора Форжерона, который сам обещал его убить. Как же они глупы, эти маги!

Мишель рассмеялся.

— Замри! — Мари выставила руку вперед. — Я так люблю твою улыбку. Пусть у меня будет твоя улыбка.

Вместо этого Мишель сорвался с дивана, схватил ее за руку и дернул к себе.

— Ну… Так тоже хорошо, — пробормотала она, тщетно пытаясь раскрыть альбом. Коротко засмеялась и подтолкнула его назад. — Сядь, пожалуйста. Я только эскиз сделаю. На холст потом перенесу.

Потом. Потом, когда его уже не будет. Она вдруг так ясно представила себе его в тронном зале, увенчанного короной. Он жил и умер восемь столетий назад. А она живет сейчас. Или умрет восемь столетий назад?

— Сядь, пожалуйста, — повторила Мари.

— Нет, — властные ноты прорезались в его голосе, — скоро начнет светать.

Он выхватил из ее рук альбом, отбросил его в сторону.

Плечи. Грудь. Руки. Шея. Нос. Глаза.

Он никогда не сможет перенести это на цветное стекло. Даже если бы у него была впереди целая жизнь. Он бы всю эту жизнь год за годом старался, но никогда бы не смог перенести ее совершенство на бездушное цветное стекло.

Уже пробовал однажды. Когда увидел ее во сне.

А узнав ее в жизни, вдруг понял — не сумел и никогда не сумеет.

Халат плавно скользнул с ее тела, мягко опустившись на пол. Из кармана показалась головка змеи. Как ужаленная, Мари отпрянула от Мишеля и тихо сказала:

— Постой. Я должна отдать тебе.

Быстро наклонилась, подняла змею и поднесла ее к лицу короля.

«Она отдаст ожерелье только тому человеку, которого полюбит навсегда, на всю жизнь», — вспомнил Мишель, глядя на змею в руках Мари.

Навсегда, на всю жизнь. Понимание этой простой истины не принесло радости. Она всю жизнь будет любить того, который навсегда исчезнет из ее жизни. А он умрет завтра. Завтра и восемь столетий назад. Его жизнь в обмен на жизнь его возлюбленной. Равноценный обмен.

Он молчал. А она продолжала смотреть на него своими немыслимыми синими глазами. Смотреть с нежностью, будто признаваясь в любви.

— Ты не понял? — Мари улыбнулась. — Ты не понял? Я твоя. И ожерелье — твое. И если там, в твоей жизни, я нужна тебе, ты сам меня заберешь. Это же так просто.

Все очень просто. Он взял у нее из рук золотую змею. Сверкнул изумрудный глазок.

Теперь она не окажется в одиночестве в чужом для себя мире. Что так неосмотрительно он ей предложил.

— Хорошо, Мари, — ласково сказал король, вновь притягивая ее к себе.

Она закрыла глаза, откинув назад голову и почему-то подумала… как же жаль, что он не позволил ей себя нарисовать…

… свет в комнате почти незаметно начал тускнеть. За окном показалась предрассветная дымка. Неожиданно резкий яркий солнечный луч прорезал осенние тучи и по-хозяйски скользнул по шее Мари. Мишель впился губами в то место, на которое только что заявило свои права солнце. И закрыл глаза, гоня прочь от себя мысли о том, что произойдет через мгновение.

1185 год, Фенелла

Маркиз де Конфьян в алом плаще, подбитом лисой, поправляя на руках меховые рукавицы, ступал по покрытой серебрящимся под восходящим солнцем льдом траве — туда, где конюх уже прохаживался, держа под уздцы Игниса — великолепного гнедого коня, подаренного когда-то Сержу герцогом Робером. Это было единственное, что он забирал с собой из Жуайеза, оставив там свое сердце.

— С добрым утром, Ваша Светлость, — проговорил конюх, поклонившись. О том, что трубадур оказался маркизом, молва разнеслась по замку в считанные часы. Слуги охочи до болтовни. — С добрым утром! — повторил конюх, полагая, что мессир маркиз не слышал его.

С добрым ли? Серж устало потер виски и кивнул слуге. Ночь он не спал, проведя ее на полу у порога Катрин. Просто сидел во тьме, спиной прислонившись к ее двери, и, кажется, сам не знал, чего ожидал от нее или от себя. Пожалуй, единственное, чего он желал, это чтобы она была счастлива. Но может ли быть она счастлива без него.

Он бросил прощальный взгляд на ее окно, которое хорошо было видно со двора. В окне было пусто. Кривая усмешка исказила красивые черты его бледного лица. Невыносимо. Сколько же можно мучить себя?

Вскочил в седло, погладил Игниса по длинной шее, потрепал гриву.

— Ну же, славный мой, — шепнул он, — теперь домой…

Снова бросил взгляд на окно герцогини. По-прежнему пусто, будто ей неведомо, что он ждет этого ее последнего взгляда. Можно подумать, он не знает, что она не может спать.

Серж негромко приказал коню ступать, чуть тронув его ногами по крупу. И конь послушно двинулся прочь со двора. Перед самыми воротами маркиз вновь не выдержал и оглянулся к окну. Никого. Да выглянет она или нет, черт подери?! Заскрежетал зубами, чувствуя, что все его существо едва не затопило отчаяние, странным образом перемешанное с яростью.

Серж резко остановил коня и спешился. Конюх бросился к нему.

— Ваша Светлость, подтянуть подпругу? — обеспокоенно поинтересовался юноша.

— Нет, — отозвался маркиз де Конфьян, — лучше приготовьте карету Ее Светлости герцогини.

И направился в замок.

Катрин не спала в эту ночь ни минуты. Вернувшись от брата Паулюса, совершенно разбитая собственным признанием, она бросилась на кровать и молилась только о том, чтобы монах не забыл о тайне исповеди. До самого рассвета ее пугали какие-то шорохи за дверью. Ей мерещились вздохи и приглушенные стоны. Но потом она понимала, что это лишь ее вздохи и стоны.

Начало светать, а она по-прежнему не сомкнула глаз. Он сказал, что на рассвете уедет. Катрин выбралась из-под шкур и на цыпочках, словно ее можно было услышать со двора, встала посреди комнаты так, чтобы видеть двор и ворота. И она увидела. Коня, готового к дальней дороге. И всадника в ярком плаще. Вот он оглянулся на окна, и Катрин, испугавшись, что он мог ее заметить, бросилась в дальний угол покоев.

Пусть едет. Она не станет останавливать его.

Катрин не знала, сколько простояла так, в тишине, когда возле двери раздались чьи-то уверенные шаги, а потом дверь с грохотом распахнулась. В комнату вошел маркиз де Конфьян. Мрачный, уставший, с тенями, пролегшими под глазами, он впился в нее жадным взглядом, будто искал на ее лице что-то, от чего зависела вся его жизнь. И нашел. Удивительно охрипшим за ночь голосом он произнес:

— Довольно, мадам! Собирайтесь. Мы едем в Конфьян нынче же.

Катрин вздрогнула. Посмотрела на него и вернулась к созерцанию пола.

— Я никуда с вами не поеду, — произнесла она негромко, но твердо. — И не думайте, что я задержалась здесь из-за вас.

— Да сколько же можно! — рыкнул он, и голос его зазвучал еще более хрипло, как не звучал никогда. — Я не думаю, я знаю это.

Она испуганно глянула на него. «Монах… глупый монах!»

— Что вы знаете? — прошептала Катрин, прижавшись к холодной стене.

Серж двинулся на нее, заполняя собой все пространство комнаты, опалил дыханием ее висок и, мрачнея все больше, сказал: