Она оберегала его от больных умов и сальных мыслей людей, что мерзостно расценивали красоту Тэхёна, раскрывающуюся с годами ярче и ярче. Он унаследовал проклятую чарующую внешность матери, и так губительно сочетал в себе её нежность с мягкостью, но таил отцовскую решимость и озорство, что бабушке приходилось непросто, и усмирить его иной раз значило то же, что и наказать, ранить. А уж когда Тэхён стал подводить глаза сурьмой и смешивать масла, нанося их на бархат кожи, сводить деревенских девок да парней с ума, бабка и вовсе запретила ему с кем-либо вести долгие разговоры, да не терять головы, поскольку колдуну не пристало держать гарем. Тэхён так ни к кому и не прикоснулся, словно чувствуя, что нужно беречь себя для кого-то единственного.
После смерти бабушки стало пусто, и Тэхён долго горевал, не мог взять себя в руки. Он скучал по ее сварливому зычному голосу, по ее морщинистому лицу, что к ста годам стало совсем как грецкий орех, пахучим рукам в пигментных пятнах. Она не стала красить себя кровью и заклинаниями, как другие, не хотела умирать молодой и красивой, умерла растрескавшейся и дряхлой. Тэхён не считал это умным решением, он полагал, что пользоваться данным - необходимо, но с другой стороны, сделай бабушка иначе, он бы не верил и половине ее слов. Позже Тэ равнодушно воспринял весть о передаче поста ведуна при старосте и смиренно отнесся к тому, что его называют «ведьмой», зазывают в трактиры, обещают золотые горы. Мало кто мог понять и принять его таким, каков он есть.
Но теперь здесь Чонгук. И ради него стоило родиться.
Чонгук же рос совсем иначе. Едва он встал на ноги, как взялся постигаться азы ведения боя, точил клыки и когти волком, брался за меч человеком, для него главный постулат звучит просто: жизнь – борьба, кругом - враги. Выживание гнало его и родителей по всему континенту, они никогда не оседали надолго в одном месте и во всем блюли осторожность. Сражения, оканчивающиеся победой, оканчивались и первыми рваными ранами, шрамами. Гибель же родителей застала Чонгука в десять лет, когда их окружила свора волков, сбившихся в группу, когда мать вынесла Чонгука прочь, прикусив загривок, бросила в овраг и грозно рыкнула напоследок, дав приказ бежать и не оглядываться. Скрылась. Раздавшийся вдогонку предсмертный вой надорвал Чонгуку сердце, тогда бешено колотящееся, еще совсем щенячье. И с тех пор он учился жить один, старался быть беспощадным, воспитывал в себе жестокость, но та не перебивалась родительскими словами о том, что «разум должен пребывать в холоде, но не в злобе, а нападать нужно лишь для того, чтобы защищаться».
Теперь у Чонгука есть кого защищать. Он узнал, что является альфой чисто случайно – в попытке уберечь территорию заставил младшего встреченного волка поджать уши и хвост и сбежать прочь, привести с собой подмогу, в глазах которых застыло недоумение. «Зародился новый вожак. Прирожденный. Долго не протянет», — заявил тогда один из старших. Чонгуку удалось поймать его позже и на смертном одре вытрясти правду. «Альта́ра» - его человек, обязан был существовать где-то в этом мире, и Чонгук отчаянно хотел найти его, понять, в чем кроется тайна их связи. Кто бы мог подумать, что таковым, предназначенным, окажется очередной, выбранный случайным образом путник.
— Может быть я и выгляжу так, будто знаю, что делать на год вперед, — вздыхает Чонгук. — Но на самом деле, у меня нет долгосрочных целей, я не доверяю ни своим, ни чужим. Поэтому мне сложно. Я не привык командовать, не знаю, каково это. Проскитался одиночкой, а тех друзей, которых находил – терял. Могу ли я взять на себя ответственность за целую стаю, не говоря уже о возрождении клана…
И Тэхён присматривается к Чонгуку иначе, чует, что под личиной гордого и матерого зверя все еще ноют раны, все еще просится на волю юношеская прыть, загнанная в угол под весом ответственности, тяжестью обстоятельств. Проскальзывает неуверенность. Такой обыкновенный волчонок Тэхёну еще больше симпатичен, он читал о волках гадости, а они, может быть, попросту боятся проявлять слабость.
Жалостливо вздохнув, Тэхён плотнее прильнул к Чонгуку, засмотрелся на пляшущие языки пламени. Ни о том, куда они точно направляются, ни о том, что принесет грядущий день, Тэхён думать не хочет.
Погасив костер и практически убаюкав Тэ на руках, Чонгук поцеловал его в шею и накрыл собой, согревая хрупкие человеческие косточки, сохраняя испаряющееся тепло и не смыкая глаз, охраняя ведьмин сладкий сон, овеянный хвоей.
Он вспомнил, как точно так же его покой охраняла мать, вспомнил и взглянул вверх, в черное пятно виднеющегося беззвездного неба.
Проснуться на руках Чонгука - какое-то особое счастье. Никакой боли в теле, никакого утреннего озноба. Он, конечно, не спал, но волки выносливы, и Тэхён знает, что лучше восхититься этим, нежели попирать их гордость.
Умывшись холодной родниковой водой, Чонгук глянул на Тэхёна, чьи мокрые длинные ресницы обозначились угольно-черными веерами: веки оставались прикрытыми несколько секунд, он глубоко дышит и наслаждается приятным бодрящим утром, первыми ощущениями скромной радости после пробуждения.
Чонгук засмотрелся. И не удержался: брызгами оросил задумчивое лицо и первое, что увидел пораженный Тэхён – улыбка, не хищный оскал, а настоящая игривая улыбка. Впрочем, Тэ быстро пришел в себя и попытался проделать тот же трюк с Чонгуком, но тот испарился с места и оказался позади, заломив руки, дыхнул огнем в шею, обхватил губами ушко. Тэхён замурлыкал от удовольствия, прогнулся в спине и пожелал немедленно заключить перемирие, нежно прижался к губам Чонгука, нерешительно провел языком, стушевался, и волк сам направил его, вовлекая в искусно-чувственные долгие ласки, в поцелуй, от которого голова закружилась не меньше, чем от прежнего всплеска испарившейся магии.
Дыхание участилось, сердце отстукивает в висках, Тэ вплетает пальцы меж пальцев Чонгука и чувствует, как краска прилила к щекам, а дальше рдеют и уши, и даже не верится, что прошлой ночью всё могло быть настолько откровенно. Он хотел бы продолжить, но Чонгук разрывает поцелуй сам, неожиданно прищуриваясь и резко заводя Тэхёна за спину.
Напряженная тишина. Чонгук, пригнувшись, озирается по сторонам, готовый обратиться в любой момент. Тэхён замер на месте, мурашки проползли змейкой по позвонкам.
Ветки затрещали, всколыхнулся воздух, и Тэ зажмурился. Когда он открыл глаза, перед ним рычали друг на друга уже два волка. Кроме черного объявился дымчато-белый, и его желтые злые очи алчно вперились в Тэхёна.
Чонгук ринулся в атаку, как только враг сделал выпад и раскрыл зловещую пасть.
========== 5. ==========
Бой походил на танец, грациозное схождение двух стихий, неба и земли, черного и белого. Та скорость, с которой двигались волки, рассекая воздух когтями, не поддавалась различению обычным человеческим глазам. Но не ведьминским. Тэхён видел, как замедленно рисуются линии воздуха, натягивается плотной пеленой спираль грядущего прыжка, он слышал тяжелое дыхание могучих зверей и не отнимал руки от рукояти кортика. Хотя и не мог надеяться, что в случае нечаянного нападения сможет отбиться наверняка.
В конце концов, битва стала походить на игру, и волки, заскучав, замерли по разные стороны. Белый подал знак к примирению, почтительно сложив лапы и уткнувшись в них мордой. Он признал Чонгука, как альфу. Тэхён облегченно выдохнул и смог успокоиться, отследить момент обращения, еще раз удивиться, как слаженно точна пространственно-временная магия, обличающая голые тела в слои одежды. Теперь перед ним красовалась не только широкая спина Чонгука, но и незнакомец впереди. Беловолосый молодой мужчина с задумчивыми глазами змеино-желтого цвета, сложенный по-юношески, но имеющий за плечами опыт, он показался Тэхёну знакомым, а может, знакомым был его серый плащ, виденный как-то раз на деревенском рынке.
— Кто ты такой? — воспользовался правом первого слова Чонгук.
— Скиталец с южных хребтов, одиночка. Наречен, как Чимин.
