В тот миг, когда Чонгук уже должен был покинуть комнату, неровное горячее дыхание окатило шею Юнги. Встав на колено, Чонгук склонился над ним, и от вида его предплечья, оплетенного венами, Юнги густо покраснел и немного съёжился, слыша, как заходило ходуном сердце. Затаившись, он не намеревался давать никому шанс, но… Губы Чонгука слегка коснулись виска, и конспирация пошла прахом. Шуга сдаёт себя с потрохами и медленно перекатывается на спину, проваливаясь и цепенея.
— Доброе утро, Юнги.
В больших глазах оно такое доброе, что лёгкие разрывает кусками. Юнги кажется, что он не заслужил подобного прощения без единого слова против, без конфронтаций и встрясок.
— Чонгук, можно вопрос?
Он присел и с доброжелательным видом пожал плечами. Шуга тоже принял сидячее положение и свёл ладони в замок. В горле у него некстати пересохло.
— Почему я здесь?
Видимо, Чонгука вопрос заинтересовал. Звучало необычно. Он ожидал, что хён начнёт шутить и вести себя чуть иначе, ломать комедию. Но вот они: двое взрослых мужчин, и слова должны решать, а не переливаться радугой из пустого в порожнее.
— Хочешь знать, простил ли я тебя, верно? Простил.
— Потому что я вызвал жалость? Заснул вчера на скамейке, как последнее убожество, — Юнги неряшливо расчесался пятернёй и усмехнулся.
Чонгук так давно не видел и тени его улыбки, что коснулся её пальцем, приблизился и заставил Юнги посмотреть в глаза, чтобы убедиться: оба они заблуждаются.
— Если бы я жалел тебя, то не убежал бы, когда увидел с Намджуном. Мы идиоты, ты согласен? С меня хватит неудачных отношений, тех, кого я не могу вернуть или тех, кого приходится держать. Ты рядом потому, что я лю…
Шуга с огромным удовольствием заткнул его, прильнув почти с силой, выхватив столько тела, сколько смог для себя достать. Он застонал, забыв о приличиях, и ощутил кольцо настоящих сильных рук, стягивающих грудную клетку. Ему не хватало, и вместо западающих восторгов и срывающихся жестов, Юнги прикусывает Чонгуку язык и продолжает раскручивать вечный двигатель. Возбуждение рассредоточено, потому что его накопилось чересчур много. Не заходя дальше лёгких прикосновений под тканями одежд, они целовались так долго, так бешено, что чудом выплыли обратно и дали друг другу отдышаться. Юнги больше не хочет той пустоты и вытрезвляющего холода в постели, испачканных игрушек и стонов, впитывающихся в темноту, но не в кожу. Втёршись в объятия, он вдыхает густой запах, завербованный памятью навечно и смеет удовлетворенно поднять уголки губ.
— Банни?
— Да, Юнги?
— Я сейчас всё испорчу, но… у тебя есть что пожрать?
Жмурясь, Чонгук хохочет, и его смех - лучшее регги из тех, что Юнги приходилось слышать. Просто мурашки бегут. Восхитительное чувство. Младший кивает, поясняет просящему, где находится душ и исчезает в области кухни.
Шуга входит в начищенную комнатушку, облицованную кафелем, с ощущением, что после пройденных испытаний наступила светлая полоса, в которой тонут ноги, как в белом пляжном песке. Он стягивает свитшот, и тот на удивление легко слетает с запястий. Позади теплеет причина. К спине пристраивается крепкая грудь. Чуть выгнувшись, Шуга томно смотрит через плечо. Влажные губы Чонгука.
Нельзя солгать о том, что желание заполучить порцию ритуального утреннего секса опережает любой другой голод. Чонгук нежно целует открывшуюся шею и проникновенно шепчет:«Как же я скучал», его ладони ползут с бедренных косточек Юнги ниже, срывают следом джинсы. И Шуга цепляется за горячие предплечья, упираясь задом в затвердевший член. Стучащая в макушку барабанная дробь-мысль. Хочу.
Повернувшись, Юнги помогает Чонгуку раздеться и тянет его в кабинку. Зашумевшая вода сливает их воедино, пряча звуки поцелуя при тесном соприкосновении. Юнги подобен уставшему дельфину, нашедшему покой в присмиревшем ради него океане, и пены геля для душа обсыпаются, как бурлящий прилив о стирающиеся скалы.
Сплетающиеся внизу руки выжимают из них стоны. По мокрой ягодице Юнги шлёпает большая ладонь, пальцы ныряют в промежность, Шуга вздрагивает и изгибается, лопатками прилипая к матовому потеющему стеклу, закидывает ногу Чонгуку на бедро. Чонгук беспощадно мучает поцелуем, засасывая язык и проталкивая пальцы, и иногда останавливается, чтобы найти под водопадом помутневший взгляд. То, что недосказал Чонгук, в глазах Юнги читается почти жирным шрифтом.
Чонгук тщательно малюет круги по бледной коже, намыливает и вспенивает пузырьки, лопает их, чуть стравливает улыбкой. Доверчиво обнимая широкие плечи, Шуга прячется в объятиях и подтягивается выше: Чонгук любовно подсаживает его на живот. На этот раз он входит сразу же, и Юнги успевает только хрипло выдохнуть и неуклюже содрать потоки воды с напрягшейся поясницы младшего.
По телам, словно обёрнутым в колючие одеяла, пробегают искристые волны. Вталкиваясь вовнутрь, Чонгук развязно и властно вгрызается в лакомое надплечье и смазывает губами в сторону, чтобы оставить на видном месте симпатичный засос.
Юнги взрывается стонами, и оттого, что так тесно и хорошо, и оттого, что это Чонгук. Его голос заполняет изнутри тягучим мёдом. Прикрыв глаза, Шуга вслушивается и взъерошивает мокрые волосы, вытягивая стопы от балдёжного ритма.
Чонгук настолько глубоко впитал фокусы и контрасты, что каннабис будто прорастает у него под языком, Юнги достаёт, ловит кайф и пропадает в небытии, где нарисованы исключительно они вдвоём, в чёрно-белых штрихах какой-нибудь возбуждающей манги, в которой подобная сцена обрастает облачками пара.
Духота. Еще немного, и они поскользнутся, разобьют себе головы. Шуга не знает, откуда у Чонгука столько сил, почему он не отпустит его и не развернет лицом к стене, почему ему так важно раскатываться между его тощих ляжек и схватывать зубами подбородок. В любом случае, Юнги должен удержаться и не упасть, выгибаться навстречу и… Он забил затылок, резко запрокинув голову, хлестанул ногтями Чонгуку по рёбрам и пробасил, вжавшись в него, изнывая от оргазма. Задыхаясь, он принимает его нарастающие стоны и буйные толчки, почти теряет сознание, ощущая хлынувшую внизу горячую струю.
Распаренные и расслабленные, они молча стоят в обнимку и, выключив шумную воду, ждут, пока стечёт реальность, и им не придётся выбираться наружу.
Минутами позже Чонгук вытирает Юнги, гладит по спине и, чмокнув в макушку, велит приходить на кухню. Когда раскрасневшийся Шуга набирается смелости выбраться (вернее, у него перестают дрожать ноги) и заходит с полотенцем на голове, его интересует следующее:
— А давно ты флаг над кроватью повесил?
— С тех пор, как мы впервые поговорили.
— Я тебе сразу понравился, да? — Юнги раздувается и блестит на солнце, как пухлый домашний кот.
— Сразу мне понравился твой образ жизни, если честно, — Чонгук расставил тарелки и подал палочки, которые насупившийся Юнги почти выдрал. — Ну, я тогда был чуть-чуть повёрнут на другом человеке, как известно.
А Юнги тут ненароком вспомнил, как впервые увидел Чонгука в секс-шопе, того не по годам развитого парня, забиравшего заказ, как назвал его «Аполлоном» и даже прельстился одной смачной фантазией. Поэтому и впрямь обидно.
— Ну и в жопу иди.
— Ты ревнуешь, что ли?
— Делать мне больше нечего, — и Юнги принимается набивать себе рот, чтобы затравить беседу, бесстрастно жуёт. — Нишколько.
После Чонгук не отстаёт, разливает по чашкам душистый чай и выразительно смотрит.
— Я не такой идиот, чтобы ревновать, — увиливает Юнги, ломается под рентгеновским излучением. — Ладно, в меру. Просто не дай бог, Чонгук, ты такой же «моногамный», как мой бывший. Так и знай, я тебе яйца отрежу. Терпеть ненавижу пиздаболов.
— Логично, что правило работает в обе стороны? — подметил Чонгук и повертел ножом в руке.
Побледнев, Юнги натянуто улыбнулся.
— Но-но, не шали. Это дело минувшее, мы же с ним разобрались, правда?
— Конечно. Но имей в виду, что я именно из тех идиотов, которые заревнуют тебя до смерти.
