Тронутый, Чимин отвёл влажные глаза.

— Что ж, спасибо. Приятно. Но и ты тоже не промах, Чонгук. Такое с Юнги еще никто не мог провернуть.

— Такое?

— Да, — Чимин замялся. — Такое.

То ли обман зрения, то ли Чонгук и впрямь закусил улыбку, посмотрел в сторону, на то, как тянутся по шоссе ряды блестящих машин. Внезапно его посетила успокаивающая мысль: машины будут здесь всегда, метаться из стороны в сторону, скользить и блестеть, фырчать и шуршать шинами. Правда, если только их всех не заденет метеорит или с небес на землю не спустятся четыре всадника. Чонгук вспомнил, как смотрел на другую дорогу, обнимая Юнги сзади, когда тот курил на балконе, и разговор их смывался чередой поцелуев, которых становилось всё больше. Мягкие прохладные губы и тёплые языки. Чонгуку было плевать, провалится ли асфальтовая корка в бездну, сколько упадёт метеоритов… Он думал о том, сколько минут сможет удерживать хёна в объятиях.

Так ведь недолго и спятить, скучая по нему, его тумакам и полупьяной манере говорить.

— Слушай, Чимин, а…

Но Чимин уже как с десять минут назад сел в такси и уехал, а Чонгук встал на перекрестке, поражаясь тому, как ноги человека могут не слушаться ума и идти туда, куда им заблагорассудится.

***

Юнги долго мучился с текстом, ложащимся вкривь и вкось, как ни поверни блокнот. Расстройство по поводу того, что запись альбома придется отложить на неопределенный срок, как ни странно, с этим не сравнилась. Мучился он настолько долго, что ему впервые надоело бодаться с отсутствием годной рифмы, и он покинул квартиру, отправившись в ближайшее кафе. Заказав салат и зелёного чая, Юнги уставился в окно и лениво наблюдал за наводняющими горизонт тёмными облаками.

Люди находят друг друга и теряют, некоторые, выпив до дна, уходят. Выходит, знать о человеке всё довольно бесперспективно. Но рано или поздно это случается, и тогда, всего за несколько секунд, нужно понять: тот ли человек рядом, знание которого уже не прихоть, но ценность. К тому же, должны оставаться неведомые причины прикасаться, тянуться и делать обоюдно хорошо, кутать в руках, прижиматься до дрожи, считать каких-то полчаса одной минутой в опозданиях и вечностью наедине, прощать и, спотыкаясь, не винить другого.

Трудно признавать. Шуге нужен теплообмен, понимание на тонком уровне, чтобы не приходилось раскидываться словами и объяснять на пальцах, что-то круче пантомимы и изощреннее телепатии.

Нелюбовь к прозрачности и собственным проблемам зародилась в Юнги когда-то давно. В дни ли, когда он видел, как отец одалживает деньги людям, которые не могли вернуть набирающиеся суммы долгими годами или в те, когда семейные драмы отгоняли его в комнату, оставляя безутешно рыдающим семилеткой. Все страдали, а он ничего не мог с этим поделать. Шуга заполнил некую сосущую пустоту дурным авторитетом в средней школе, но то, что называлось совестью, никуда не пропадало. Плохая компания имела силу, и Юнги выучил своих ребят помогать дисциплинарному комитету, отлавливал настоящих засранцев и разрешал споры. «Лав энд пис» вместо девиза и приветствия.

Хорошие были годы, насыщенные. Когда бы то ни было, Шуга решил, что нет ничего правильнее, чем делать то, что считаешь нужным. И в то же время, нет ничего глупее. Потому что, если вдруг не хватит сил, останешься в глубокой заднице, из которой никто уже не вытащит. За правду борются немногие, а если и да, то недолго.

Отбрасывая шелуху, можно сказать, что Юнги нужен уже не мифический кто-то, а определенная субстанция костей и плоти, объятых душой, которой нет аналогов.

Наконец-то, рифма.

Наконец-то, Юнги решается.

***

Раз уж мы такие чокнутые, почему бы нам не поцеловаться.

И сообщил Хосок это так задорно, что Чимин не смог даже нахмуриться. Поцелуй больше дружеский. Наверное, с Тэхёном они целуются иначе.

— И как долго? — Хосок с грустью заглянул в крашеные глаза, уводя разговор к тленному. — Как долго мы продержимся?

— Зависит от того, как сильно мы его любим.

Понятно, что Тэхён в качестве фундамента. Уйдет - и замок рухнет. С ним игра становится увлекательной, не притворством, а сценарием. Жаль, что он не видит, как меняются маски и слезает слоями краска с улыбок. Не видит, но чувствует. Порой он запирается от них в ванной или идёт прогуляться, отказываясь от сопровождения. Не из желания, чтобы они нашли больше общего, а потому, что надеется: безумие рассосется как-нибудь без него.

— Неправда, Чимин. Тебе просто удобнее так думать. Трудно быть не единственным, — заговорил Хосок, оторвавшись от раздумий, и ухмыльнулся, — но хоть в чем-то мы с тобой на равных.

Тут он достал из папки бумагу.

— И что это? — не глядя спросил Чимин.

— Заява на увольнение. Всё-таки подрабатывать в подобном месте для меня трудноватое занятие. Найду что-то менее экзотичное.

«В подобном месте».

И будто жало осталось в распухающем от укуса пятне. Чимин качнулся на каблуках и медленно опустился в кресло. Хосок, который должен был уйти, внезапно развернулся в проёме и, быстрыми шагами смазав дистанцию, врезался в губы Чимина. Тот впустил его глубже и оторопело посмотрел из-под пышных накладных ресниц.

— Я не хотел тебя обидеть, прости, — Хосок обхватил его за плечи. — Честно. Ты по-прежнему мне дорог, я восхищаюсь тем, как ты переносишь неприятности, как гордо держишься. Пожалуйста, не забывай о себе, ладно? Танцы в клубе - не предел твоих возможностей, ты можешь многое.

— Хосок, твою мать… — Чимин с трудом проглотил раскисший в глотке комок и больно вцепился в его запястья. — Что ты пытаешься сказать? Звучит, как…

— Прощание. Да. Мне не стоило встревать снова. Мы идеально вписываемся в тройню, но какой ценой.

— Всё только наладилось, а ты опять начинаешь?… — пришлось сжать челюсти и прикрыть глаза. Как же Чимин заебался. — Хосок, пожалуйста, давай оставим этот разговор до дома, мне на сцену через десять минут.

— Нет, надо разрешить всё сейчас. Ты передашь ему?

— Останься.

— Нет.

— Хосок.

— Нет, — громко настаивает он. — Мы вырастем из извращенных иллюзий, выйдем из тёплых постелей однажды и с чем столкнемся? С тем, что я мешал вам быть счастливыми и сам остался у разбитого корыта.

— Если он уйдет с тобой… — Чимин вздрогнул.

— Мы оба знаем, что этого не будет. Мы равносторонний треугольник. Третий лишний.

— Бред. Ну что, что тебе не нравится?

Тэхён, который больше не мечется, не подаёт намёков на то, кто ему больше по вкусу. Тэхён, расположившийся между двумя с комфортом люкс. Владеть им единолично не выйдет, но за попытку денег не берут. Хосоку стыдно.

— Мне хочется быть любимым. Не знаю, как-то обрести уверенность, иметь человека, который смотрел бы на меня так же, как вы смотрите друг на друга.

— Кто сказал тебе, что я не смотрю на тебя так? — Чимин поднялся и, схватившись за воротник Хосока, пихнул его на своё место, сел на колени и пылко прошептал: — Перестань убегать от нас.

Возбуждающий и горячий, Чимин старался получить ответ, напирая и целуя Хосока в шею, но падающую лавину уже не остановить. Хосок придержал его за руки, сплёл с ним пальцы и улыбнулся.

— Нет, Чим… Не надо. Солнце, мы же не можем решать таким образом все вопросы? — Хосок умолк и, уловив нагнетающую тишину, продолжил, вкладывая максимум искренности. — Ты стоишь большего, чем эти блёстки и дешёвые софиты, ты один из самых сильных парней среди тех, кого я знаю. И тебе с Тэхёном не так уж и легко. Я говорю от лица человека, который знает вашу кухню и побывал там не раз.

— Зачем ты мне это говоришь? — Чимин дёрнулся, точно хотел прикрыть уши руками, но Хосок не позволил.

— Затем, что правду нужно слушать. Юнги хён сейчас не в лучшей форме, я побуду его хилой заменой. Ты боишься потерять Тэхёна, как и тогда. Катастрофически боишься остаться один и жить себя ради, считая, что каббала ярких шоу сделает тебя платным пособием. И ты стараешься ради него, исполняешь прихоти. По-прежнему, волей-неволей. Но Тэхён жертв никогда не оценит. Потому что он эгоист до мозга костей и давно понял, что хорош и незаменим. Я не могу поспорить с тем, что вы любите друг друга, и это взаимно, странно и глубоко… — Хосок прижался губами к уху Чимина, и тот чуть выгнулся. — Но насколько это прочно?