Он делает невыносимую паузу и, сравнив ощущения, догадывается, что до идеала не доберется.
Следует вереница гладких шариков, цветных или не очень, немного жестковатых, но приятных. Юнги хочет их внутри. Начиная с самого маленького по самый большой. Ему кажется, он залипает на свои красивые руки, ювелирно корпящие над слиянием. Закусив язык, он рычит и вталкивает всю цепочку, оставляя на большом пальце верное колечко. Тягучая карамель собралась внизу живота. Дав кайфу проползти от макушки до пят, Юнги по памяти зацепил раскрытой ладонью отложенный дилдо и взял его в рот, остро ощущая мало объяснимую нехватку действий. Закрыв глаза, он сосёт его, смачно причмокивая и балуясь, и медленно тащит цепочку, пока, скуля, не выводит её всю и, облокотившись, почти теряет равновесие.
Голодный и очень-очень похотливый взгляд.
На ощупь Шуга подобрал похожий по размеру и диаметру вибратор, вслепую вымазал лубрикантом без отдушек. Юнги хотел пролить его аккуратнее, но все равно измазал пресс и постель. Поджав губу, он ввёл в себя силиконовое подобие и подался навстречу, выгибаясь и скручивая простынь в свитки, опускаясь до сучьего нытья. В глазах защипало, голова закружилась. Он не нарушал законов поступательных движений, щедро разрываясь на шумные вздохи, упал на спину и спрятался под рубашкой, продолжая замедленно трахать себя игрушкой. Слегка притомившись, он оставил её внутри и включил вибрацию, доверяя темноте, сизому дыму и красочному воображению.
Представить, что он затягивается и улетает, пока Чонгук размашисто толкается в него, проезжаясь пальцами по животу, он падает и нажимает Юнги на солнечное сплетение, где покоится медальон; их соединяет одна линия; представить его приоткрытый рот и услышать пробирающий до кости бас. Сжать его и приготовиться умереть.
Да-да, хорошо.
Хён.
Рубашка, почти такая же тёплая, всколыхнулась, заглушив густой стон. Юнги зажевал ткань, чертя ногтями по матрасу и безуспешно сводя колени, разламываясь и прогибаясь колесом. Он кончил, и непослушный вибратор с жужжанием опустился на простынь, пришлось тянуться и выключать, растерянно моргая взмокшими ресницами.
Захлестнуло. После пойманного оргазма Юнги покурил, и эффект умножился на два. Вытянувшись, он захрипел и впал в нирвану, проклиная сверхчувствительность, открытую Чонгуком. Он поджал всё еще ослабленные ноги, перекатился на живот и около десяти минут отходил, а потом рассмеялся до слёз, и по нисходящей эти слёзы превосходили всякое веселье, потому что оказались настоящими.
***
Темнота разрушает изнутри. Когда ты говоришь «я в порядке», а то зиждется не на трёх словах, но трёх колах, с которыми вздохнуть по-человечески не выходит. Напряжение скопилось повсюду и ничем не прогонялось. Выкуренное выходило смехом, но Юнги поменял смех на полуулыбку и попытался заткнуть звенящие в голове голоса, твердившие об одном и том же.
Трус. Раз прячешься, значит, трус. Хвалёные стальные яйца ничего не стоят.
Метро зашумело, пришлось увеличить на плеере громкость. Шуга прислонился к стенке и прикрыл глаза. Этим вечером он собирается к знакомому, просившему о личной встрече: узнать насчет того, когда тот подсобит со своей студией и действительно ли поможет записать альбом. Заодно Юнги оценит, подойдет ли ему тамошняя «небольшая каморка». Зато по деньгам выйдет выгодно.
Как же тонко иногда может издеваться судьба, случай или что там у нас отвечает за подходящий внезапно пиздец в жизни… Отряхнувшись от дрёмы, Шуга абсолютно точно увидел знакомые карманы не менее знакомой толстовки. Просто ли им по пути?…
Между станциями поезд ушёл в вечность. Их взгляды столкнулись. Юнги сглотнул, Чонгук нервно кусает губы. Шагнуть бы к нему, обнять и уверить, что такого дерьма больше не повторится.
Шуга не продержался и полминуты, уткнувшись в зеркальное отражение двери. Чонгук следил за ним и оттуда, немного сердито, немного с сожалением. И убиться бы напрочь от противоречивых мыслей.
«Не говори со мной, не говори…, — Юнги сжал поручень. — Пожалуйста, ну давай, неужели так сложно, гордый ты пиздюк…».
Чонгук вышел на следующей же станции и быстро шагал не оборачиваясь, оставив Юнги в неоднозначном состоянии, не то мужской злобы, не то мальчишеской обиды. Почему он сам не начал диалог, спрашивается? Чонгук выглядел наказанием во плоти, и Шуга чувствовал, что словами не обойдется, вину не загладить, как ни объясняйся. Намджуну высокопарные моральные речи не особо помогли: у Юнги надорвалось доверие к нему. Если то же самое испытывает Чонгук, вмещая в своё огромное сердце остроконечные скалы, Юнги стоит его понять.
Но каково с этим мириться.
По правде говоря, Чонгук опасался случайных пересечений, которые могли бы приравнять цену его рассудка к нулю. Он увидел Юнги и понял, что слабость к нему не поддаётся дрессуре. Юнги обходил поставленные запреты одним своим существованием. Допустим, он попался, как мог бы попасться однажды Чонгук, отнимавший у Чимина Тэхёна. Но примерить шкуру другого и соотнести её с удушающим «сегодня» труднее, чем кажется.
На город наползли сумерки. Выйдя из автомастерской, Чонгук свернул за угол и как раз успел прикурить, когда его окликнул знакомый голос.
— Балуемся? — Чимин выглядит не менее уставшим, хотя ему еще всю ночь танцевать.
— Иногда бывает необходимо, — бесцветно заметил Чонгук. — Ты явно не мимо проходил.
— Не хочу вмешиваться в ваши с Юнги отношения, но мне надо знать, о чём ты думаешь, — Чим привалился к каменной ограде и попросил пару затяжек. — Я не скажу, что мы виделись.
Чонгук почувствовал, что не один мучается проблемами выбора и переоценки. Чимину приходится делить на двое, чтобы оставлять целым одно чувство.
— Ты прекрасно знаешь, о чём я думаю, Чимин.
— Соглашусь. Вдвоём лучше, чем поодиночке.
— А втроём?
— Подъёбы слегка неуместны, — скривился Чим.
— Я тебя понимаю, — вдруг смягчился Чонгук и приятельски похлопал собеседника по плечу. — Ради Юнги я бы тоже сделал, что угодно. Кроме того, что делаешь ты. То есть, умом я принимаю твой подход и готов одобрить, но я больной собственник: что моё, то моё и только.
— Многим наше цирковое трио кажется странным, даже нашему Хосоку. Он всё удивляется, как же мы так опустились, удивляется и трахается с нами… — Чимин рассмеялся, и Чонгук неуверенно поддержал. — Да нет же, комично. Отпирался дольше всех, а теперь за уши не оттянешь. Преимущества тоже есть: нам легче поделить обязанности. Хосок по хозяйству здорово помогает.
— Он с вами живёт, что ли?
— Да. Им с Тэхёном на учёбу вместе удобно ездить, да и домой возвращаться.
— А ты восстановиться не хочешь? — Чонгук докурил и, элегантно потушив окурок, опустил его в урну.
— Корочки ради? — Чимин прикрыл лицо руками, пряча смех. — Танцор-экономист, господи. Да я прям новую эпоху в клубе открою, ага. Нет уж, спасибо, отучился. Рождённый танцевать, танцует. Да и деньги нужны. Мои, конечно, подрабатывают: Тэхён студентам рефераты и курсовые катает, а Хосок… Ну ты знаешь, наверное, он мой менеджер. Неспокойно мне, когда не работаю. Привычка. Кажется, сяду без дела и мир развалится нахер.
Смекнув, что обоим в одну сторону, они пошли прогулочным шагом. Чимину, видимо, нарочно хотелось опоздать. Не то, чтобы он не любил свою работу. Но от всего сердца ненавидел тех, кто тянется после выступлений с недвусмысленными предложениями. Ради заработка он мог бы и соглашаться иной раз на лёгкие деньги, как бывало до появления Тэхёна. Однако, верность для него не пустой звук.
— Ты хороший парень, Чимин. У нас раньше не было возможности поговорить вот так, и ты не мог знать, что я о тебе думаю, — цепляющий голос Чонгука вывел из раздумий. — Когда я тебя однажды отбивал от придурков в переулке, то смотрел исключительно с точки зрения обиженной девчонки, предполагал, что накажу, и моя детская мстя будет справедливейшей на свете. Но что бы я ни делал, ты не ломался. Пожалуй, мне даже немного завидно.
