Внезапно интонации затихли, дыхание перехватило. До Юнги, наконец, дошла простейшая истина.
Он любит его.
========== 11. hidden ==========
Можно не удивляться. Или подумать, что злой рок идёт по пятам. Казалось, что всё, к чему Чонгук прикасается, во что вкладывается стопроцентно, оканчивается плачевно. Первые отношения обожгли неопытностью, вторые отсутствием взаимности, а третьи…
Чонгук взбил слой пены в ванной и сел, взглянул на растекшиеся по плитке лужи. Заветы, принципы и много важных слов. Многотонное убеждение рассыпалось вмиг.
Всё есть добро, а что не добро – то пыль и не познает радости.
Как же, чёрт возьми! Раз Чонгук никак не доберётся до сути: что это за зверь такой - радость, восседающий на лицемерии и попирающий искренние чувства?
В руках остались следы ладоней, протянутых в знак примирения. Юнги не обманывал, ему не было плевать, но Чонгуку страшно. Вдруг он снова ошибается, вдруг видит только то, что хочет видеть?
После стольких неудачных попыток обрести своего человека, он вновь на исходе пути. Возможно, раньше он не замечал, как Юнги говорил о Намджуне…? Нет же, хён играл в какие угодно игры, но не в ложь.
Что-то мешает Чонгуку ответить на звонки или пойти на мирные переговоры. Ему нужно немного времени, чтобы разобраться и оправиться если не от измены, то от её морока. Ещё один разрыв он вряд ли перенесет без последствий. Особенно - разрыв с Юнги.
Как будто уходишь в плавание, остыть, забыться, но продолжает точить тоска по берегу, тому, кто стоит там и упрямо ждёт, покачиваясь на ветру. Иными словами, Чонгук боится заплыть в точку невозврата, потерять ориентиры, хотя наверняка знает, что вернётся к нему по одному запаху и вслепую.
…Фантазия просачивалась сквозь швы комнаты. Эхо ванной разносит воспаленный голос, и пены становится еще больше. Закрытый показ отражает картины полуночной белой кожи и губ, проступающих улыбкой сквозь дым. Запрокинув голову, Чонгук съедает его, опаляя горло, слизывает полынный привкус и стонет, где-то второстепенно налегая на острые рёбра и растекаясь продолжением, с хрустом перегрызает тоненькие сухожилия, вибрирующие в приступе томительного излома. Слишком много вен-ниточек, феерии полос… Всё это далеко.
А здесь - изнанка закрытых век и подуставшая рука, всплывающая на поверхность.
Под языком будто плавится тающий сахар.
***
Умиляют потуги ребятни помочь Юнги справиться с неважным настроением. Впрочем, больше смахивает на попытки толкнуть на тройное убийство с отягчающим. Вытащить Шугу из четырех стен крайне сложно, когда желания ноль и мимика рисует сплошное безразличие. Он устал заявлять им, что всё нормально и пора расходиться, не их дело, как он себя чувствует и что собирается предпринять, от компании озабоченных легче ему не станет.
Но нет же, им надо оккупировать территорию, развалиться на диване и иногда ворковать, доводя хозяина дома до белого каления. Так, вернувшись к сериалу, запущенному в честь выходного дня, с миской чипсов, Шуга встрял и не решился сесть, застав лижущихся Чимина и Хосока. В то время, как Тэхён отошёл по нужде.
— Да вы охуели, господа, — сказал он и закинул пару аппетитных ломтиков в рот.
— Причем, конкретно, — добавил вернувшийся Тэхён.
И вместо ожидаемой перепалки, он садится между парнями и целует их по очереди. Свист лопнувшего терпения.
Слышится грохот ударившейся о столик миски.
— Так, блядушник на выезде, а ну быстро встали и пошли вон отсюда.
— Мы больше не будем, — выгораживает своих Чимин.
— Всё, наседка-мать, забирай птенцов и летите. Я серьёзно. Заебали. Я хочу побыть один.
Демонстративно резко выключив всю аппаратуру в два нажатия кнопок на пультах, Юнги вышел и громко хлопнул дверью в спальню. Предупреждение получено.
— Наверное, мы и впрямь перебарщиваем, — обеспокоенно предположил Хосок.
— А я думал, это и называется «подтолкнуть» к верному решению, — нахмурился Тэхён.
— Любовь выше пояса, парни, — улыбнулся Чим. — И у Юнги с Чонгуком она именно такая. У них началось не так, как у нас. Надо понимать. Не говорю, что у нас плохо, но эти двое… Другие.
— Что не отменяет влечения, как бы сладко ты ни пел, — уверенно говорит Тэхён и кривит рот.
— Надо, значит, надо. Пойдемте, — согласился Хосок и ущипнул Тэ за задницу.
Тот фыркнул и начал приставать в ответ, потому пришлось выталкивать парочку силком.
Привалившись к двери, Юнги внимательно прислушался к затихающим звукам чужого присутствия и только после того, как гости ушли, поприветствовал стояк, прислушался к учащенному дыханию и осознал, что безумие и возбуждение действуют сообща.
Навалилась тупая беспомощность.
Завалившись на кровать, он попробовал игнорировать ощущения, достал телефон и практически специально открыл не подлежащую удалению папку. Фото и видео. Нарочно с ними. Для любителя фотографий получилось много, как сделанных лично, так и пересланных Чонгуком.
Листать быстрее, не задерживаться, не давать комку в глотке прорваться. Остановиться. Потому что атмосфера, потому что Шуга помнит каждую из тех секунд, омывающих тело подобно тёплой воде.
Раннее утро. Перламутрово-розовый цвет на постельном, волнистые не расчесанные волосы разметались по подушке. Проснувшемуся Чонгуку захотелось романтики, мышцы на его вытянутой руке левее в кадре, а в центре композиции - сонный Юнги, скользящий ладонью по его затылку и осторожно отвечающий на поцелуй. То согревающее прикосновение зиждилось за пределами познанной реальности.
Кадр за несколько минут до секса и того уровня отдачи, когда сон продлевается на двоих и становится безболезненным. И Шуга продал бы душу дьяволу, чтобы вернуться туда прямо сейчас, испытать странное чувство целостности, когда Чонгук полностью в нём, и когда им не нужно никуда спешить, когда от мягкой россыпи поцелуев в шею Юнги чувствовал себя наполненным смыслом и немного ребёнком, которому пообещали полёты и претворили мечту в реальность.
Ещё. Ещё.
Бесстыжий шёпот, сглаженный силой рук толчок, меркнущий свет, плотность тела, испытанная на ощупь дрожащими пальцами, сползающими со вскипевшей спины. До того стоически переносящий славную колыбель близости, Шуга снисходит на сладковатые стоны-отрывки. Чонгук держится внутри, и какое удовольствие сжимать его, ощущать колючий пушок его лобковых волос, пытаться укрыть прикосновениями, поцелуями, дотянуть вместе с ним до конца и, заглянув в глаза, вознестись так высоко, как только может человек, влюблённый в само состояние любви, разделённой с другим.
…Утонув в несколько пошлом звуковом сопровождении на фоне, Юнги скоро отметил, что является его непосредственным автором. Он никогда не прикасается к себе просто так, не увлекается без весомых причин и не шалит без изюминки.
Он весь сжимается и дрожит, разгоняя кровь замедленными движениями и проживая то утро заново. Отдаленно, не то, лишь немного похожее.
Шуга смахнул с головки смазку и уронил тяжёлый взгляд на выдвинутый ящик тумбы. И то, что он, погасив свет, начал раздеваться, подсказало ему: без этого не получится. Его богу угодно увидеть степень отчаяния, белый шёлк кожи и холмы выступающих косточек.
Под рёбрами туда-сюда глухо проносится огненная колесница.
Он подготовил самокрутку и обложился необходимыми предметами, в строгом молчании выстраивая постижимый алгоритм. Никаких посторонних мыслей.
Наконец, Юнги опустился на кровать и легонько помассировал себе плечи, обрисовал ключицы и коснулся сосков. Зажал их меж пальцев и чуть покрутил, доводя до твёрдости. Выдохнул, чувствуя, как напрягаются мышцы. Придирчиво погладил живот и обратился к бёдрам. Чонгук тащится по их узости, худощавости и по точечкам-родинкам, змейкой бегущим по внутренней стороне слева. Шуга воспроизвёл ту манеру сводить невидимое по контурам и ахнул. Неожиданно хрипло. Так, что понравилось самому.
Затем он краснеет и трепетно тянет на себя клетчатую рубашку, пахнущую Чонгуком, который опознаётся телом, как тайный шифр, выводящий расколы мурашек. Юнги обхватывает член и мастурбирует, задыхаясь под надушенным воротником, извивается и шепчет имя, имя, много-много раз, словно заклинание тут же перешьёт реальность. Пальцы правой руки сползли ниже, двое скользнули вовнутрь. Вкупе - незабываемые ощущения, Шуга занимается растяжкой чувственно и неспешно, переключается на член и хватает воздух ртом.
