…А Хосок приходил в себя и видел руки в крови, снова отключился. В забытьи он смотрел на маленькую Сонхи, она тёрла синяки на плечах, плакала. То, чего ему недоставало для складывания большой картинки. Крошечный и важный фрагмент испорченной цветной мозаики. Начало и конец его семьи, сгнившие корни.

***

Хосок очнулся в поту, глаза мокрые, припухшие от синяков. Неужели проплакал весь сон? Идиотизм какой-то. И в то же время, всё разлеглось по полочкам, стало очевидным и простым. Он бился над задачей долгие годы, а ответ всё время маячил перед глазами.

«Ты знал».

Да, он знал. И вместо ненависти к матери испытывал отвращение. Она допустила то, чего не должно быть ни с кем и никогда, ни при каких обстоятельствах. Жизнь Сонхи, её мотивы, мысли - стали водой на стекле. И тем явственнее на её фоне проступала слабость Хосока, тем уродливее рисовалась картина раннего детства, чернильной акварелью.

…Половина лица перебинтована, сквозь обезболивающие покалывают мышцы. Круто же его отделали. Тут он увидел Чимина, сидящего у кровати, словно призрак на краю фотографии, побледневшего и напуганного.

— Дурак, — Чимин рывком склонился к нему и обнял, обвив ручонками шею, не сжимая и не налегая сильно. — Не делай так больше, я чуть не умер, когда мне позвонили.

— Тэхён…? — Хосок еле-еле шевелил губами.

— Тэхён, — кивнул Чим, отстраняясь, и шмыгнул носом. — Засунь свою ревность в задницу, понял? И теперь я буду говорить, а ты слушай: нет у меня с ним ничего. И никогда не было. Вообще.

Он добавляет ещё и ещё, про высокие идеалы и благородные цели, а Хосок кивает и кладёт палец поперёк его губ. Понял. Верит. Чуть всё не испортил, не разворотил. Как можно было вообще допускать, что Чимин способен на предательство?…

— Я кое-что… вспомнил.

— Может, потом расскажешь? — заволновался Чим. — Ты сейчас не в лучшей форме.

Хосок взял его за руку и заверил:

— Нормально, я справлюсь. Послушаешь? Просто послушай.

Кивая, Чимин слушал и сдерживался. А потом последовали кусочки воспоминаний, полушёпотом. Хосок больше говорил с собой, и Чимин всерьёз заволновался: не разломится ли его рассудок напополам.

— Мы как-то с ней складывали кораблики из бумаги и пускали в ванне, она заговорила о том, что у больших корабликов - маленькие похожи на детей. И у неё тоже будет ребёнок. Я всё думал, что за глупости, она о будущем ведь? Но оказалось… Оказалось, отец… Боже, боже…. Мой собственный отец!

Он сдавил Чимину руку, так тяжело и гулко закашлялся, что у Чимина внутри перевернулось всё, что ещё перевернуться могло. Опустошённость он чувствовал троекратную. За Хосока, за то время, что молчал, пытаясь его сберечь.

— Я не хочу её видеть, — сердито выдавил Хосок. — Мать. Не хочу её видеть. Даже смотреть на неё не хочу…

Капли впитались в бинты, щипало, пришлось щуриться. Чимин приблизился и губами медленно коснулся мокрых век, замотанной переносицы, разбитых губ, не отпуская пострадавшей руки, а напротив, прижимая её к сердцу.

— Я люблю тебя, Хосок, — выдохнул он.

Хосок распахнул глаза так широко, как мог. В нём что-то зашевелилось, затеплилось и понеслось по жилам, как могучая река. Он нашёл в себе силы сесть и, притянув Чимина, горячо обнял.

Пахло бинтами. Похожий на мумию, Хосок пробовал воскреснуть.

***

Непохоже, чтобы Чонгук был настроен на переговоры, Тэхён понятия не имел, куда они едут. После больницы Чонгук не проронил ни слова, пока машина не остановилась на подземной парковке. Тэхён уже понадеялся, что его наконец-то убьют, но раздалось сухое:

— Пойдём.

И они поднялись на лифте. Как оказалось, добрались до квартиры Чонгука. Здесь Тэхён ещё не был. Просторно и глухо, зеркальные тёмные поверхности: видно присутствие прислуги несколько раз в неделю. Санитарная чистота, отсутствие признаков жизни, музейная прохлада, хотя и мебель, и обстановка дорогие, а выглядят, как на лучших картинках из каталогов «Икеа».

— Душ там, — Чонгук указал в коридоре налево.

Тэхён недоумевающе взглянул на него и застыл на стадии снятия кроссовок.

— Одежду сейчас принесу, — добавил Чонгук и ушёл.

Смыть с себя дерьмовый день - идея неплохая, поэтому Тэхён направился в ванную комнату, разделся. Обнажившись, он разглядывал в зеркале подпорченный уголок рта, ссадину под скулой, повернулся и увидел поцарапанную спину. Потому так и ныла всю дорогу.

Дверь открылась, и вошёл Чонгук, посмотрел неоднозначно, положил на стиральную машину вдвое сложенное белое нечто, вышел.

— Спасибо, — бросил Тэ вдогонку.

Позже махровый белый халат повис на Тэхёне, как на вешалке, пришлось закатывать рукава. И совершенно невозможно было понять, то ли вещи пахнут кондиционером, каким пользовался и Юнги, то ли им самим, будто впитавшимся эфирным маслом в волокна всего, что имел Чонгук.

Пока тот принимал водные процедуры, Тэхён походил по квартире, забрёл в спальню. Ничего индивидуального и яркого, бездушная картонная коробка, в которой и жить-то страшно.

На комоде отыскалась одна фоторамка, настолько значимая, что покрывала пустоту каждого угла. Тэхён остановился и смотрел на неё, как завороженный. Оттуда ему живо и тепло улыбался Юнги, обнимающий Чонгука одной рукой, висок к виску, щека к щеке. Братья и не братья.

Тэхён сглотнул противный ком, но осадок не исчез. В конце концов, ничто не проходит бесследно. Взяв фото в руки, он погладил улыбающееся лицо пальцами, он так ясно и отвратительно поздно осознал вес соблазнов. Выстрелы раздались в его памяти. И те, какие он не смог предвидеть, и те, какие разбивали его тело в одной постели с Чонгуком. Он прошептал о прощении, поднёс фото к груди и прижал, словно уповая обнять невидимое тело. Оно мнилось настоящим, ощутимым. Но замены ему не найти никогда. И Тэхёну очень стыдно. Если разобраться глубинно и выкопать всё, до чего он сам достать не осмеливался, он стыдился того, что натворил.

В гостиной зашуршали, Тэхён вздрогнул и, вернув рамку, поспешил на звук.

Зачесав мокрые волосы назад, Чонгук предстал в простой белой футболке и джинсах, сурово указал на диван и открытую аптечку.

— Зачем мы здесь? — спросил Тэ.

— Тебе дома вроде не нравится?

— Да, но и сюда я не просился.

Аргумент не всесильный. Чонгук смазал Тэхёну боевые ранения, и настала его очередь. Тот упорствовал и от помощи отказывался.

— Сел. Быстро, — угрожающе приказал Тэхён. — Потрёпанный телохранитель мне нафиг не сдался.

Устав, Чонгук повиновался и хладнокровно перенёс процесс исцеления.

— Каким он был…? — Тэхён отложил окровавленный ватный тампон, пропитанный антисептиком, достал пластырь. — Каким Юнги был в детстве?

Он хотел утешить, услышал несвязные предложения, какие-то маленькие рассказы и эпизоды. Чонгук легко переключился на них, потому что прошлое оставалось его ангельским тайником, не опороченным и светлым.

Продолжая неподвижно сидеть, он внезапно обнял стоящего Тэхёна и прижался щекой к его животу, совсем по-детски. Тэ потерялся в пространстве, замялся и легонько погладил его по голове, утешая.

— Эй, тебя просили обо мне заботиться, а вот меня о тебе предупредить забыли.

Но он не ответил. Потому ли, что не переживал или переживал, да не о том. Тэхёну показалось, что такой у него способ принести свои глубочайшие извинения. Избивать Хосока Чонгук явно не хотел, с такой-то дурью. Но получилось, что получилось. С чего бы ему так реагировать? Приехал взвинченным? Тэхён не особо успел заметить…

— Где ты был, кстати? Почему опаздывал?

— Надо было кое-что уладить, — Чонгук разомкнул объятия и встал.

Кухня, совмещённая с гостиной, поблёскивала отражениями подсветки. Тэхён забрался на диван с ногами и, сев вполоборота, закинул руку на спинку. Подойдя к холодильнику, Чонгук извлёк бутылку «Джемесон» спокойно плеснул в стакан и кинул льда. Тэхён выпучил глаза. Что-то невероятное: Чонгук позволил себе выпить.

— Что стряслось-то? Ты это… может не будешь пить? — Тэ заёрзал на месте. — Тебе за руль.