— Я и не планировал, — Чимин скинул его руку и нашёл в себе силы посмотреть сердито. — Много о себе возомнил.
Впрочем, подъём Чимина с низин в каком-то роде радовал Тэхёна: приносить запоздалые извинения не имело смысла. Благодаря Тэхёну, возможно, Чимин и встал на путь преображения. Что ж, ему же на пользу. И пока тот купался в золотых лучах, предназначавшихся раньше единоличному носителю короны, сам он проводил дни в беспокойстве за Юнги и их тайную связь. Тревожили его отдалённость, нервозность и грубость, а та зеркалом отражала на Чонгука, нарушающего правила дорожного движения или курящего чаще обычного.
— Чонгук, ты не хочешь мне ничего рассказать? — Тэхён заимел привычку садиться на переднее сиденье, чтобы видеть его лицо и учиться понимать телепатически. — К гадалке не ходи, между вами с братом что-то странное происходит, но я-то тут каким боком? Один молчит, другой ворчит. Заебись вам, наверное.
Конечно, он имел право обижаться. Чонгук взглянул на него с долей сочувствия, но телефон не достал. Объясняться он не обязан.
Хождение по минному полю - вот, что напоминали Тэхёну “свидания”. Всё чаще вечера обрастали теплотой одних рук и объятий, плюшевой нежности и рафинированной сладости. Юнги словно напивался Тэхёном впрок, а тот не мог отказаться - у него никогда такого не было.
Нынешняя встреча ознаменовалась признанием. Тэхён услышал, что на его выборе некогда сыграли и слетели в тартарары. Поступком отца Тэхён и не подумал удивиться, чем бы дитя не тешилось… Юнги схватился за бутылку пива и оглушил с половину, пока Тэхён, застыв, переваривал услышанное. На торги выставляли не его, как душу, а всего-то чаши на весах тогдашней сделки.
— Много ты проиграл? — спросил он тихо.
— Много, — тяжело выдохнул Юнги.
— Это моя вина?
— Не знаю. Я же мог отказаться.
— Ты что, правда, так в меня верил?… — Тэхён подошёл и присел на колени, обнял его, уткнувшись лицом в ладони, пахнущие табаком. — Я идиот. Ты идиот. Разве мы не идеальная пара?
Не должно было быть возвышенного и уютного, того, чего Тэхён ждал и лелеял прочувствовать в духе мыльных опер. Начиналось иначе, клеилось не как полагается. Он зацикливался на стереотипном, когда у них с Юнги всё совсем по-другому. Он уже любил Юнги ни за что и просто так, испорченным и запутавшимся, любил без памяти и бесповоротно, с его проблемами, долгами, нехилым самомнением и занудством. Когда поднял глаза, ощутил укол на губах: Юнги поцеловал рывком и по-отцовски ласково провёл рукой по его волосам.
— Мы идеальнее некуда, Тэхён-а. Идеальнее некуда.
Глаза у него посеребрило безотчётной грустью. Тэхён накладывал контуры и видел, что у Чонгука точно такое же лицо, обременённое заботами, о которых знать положено не каждому.
Тэхён словно вернулся в детство, где его старались не волновать по пустякам или попросту скидывали со счетов, как неразумное создание. Но Юнги не игнорировал. Да, бывало срывался, наговаривал лишнего, встречал подвыпившим, но со всеми его косяками и неразберихой, он становился уникальной картой, где Тэхён захотел залечь единым маршрутом. Неожиданно для себя - единственным, и не каким-нибудь графитным пунктиром, а маркером, чтоб ничем не вывести.
Поэтому всякий раз, когда Юнги просил остаться подольше, не отпускать рук, не оставлять холода и говорить шёпотом, Тэхён чувствовал, как его разламывает на части, он маркировал его поцелуями и переставал цепляться за их заглавный завет. «Мы просто трахаемся». Когда они вздыхали на одной ноте, сливаясь по линиям тел и горячих бёдер, чувствовали: всё уже давно не просто.
***
Чимин ещё никогда не уставал от преследования. Поскорее бы утихла буча вокруг, хоть обратно перекрашивайся и толстей… Ей-богу, дурдом какой-то!
Вырулив на главную аллею, он увидел, как рядом приостановился чёрный мерседес, и засеменил быстрее, выдумав невесть что о похищении средь бела дня. Его мания величия отъедалась день ото дня обратно пропорционально значимому похудению.
Однако, сцен с мешком на голову не последовало: его просто вежливо подозвали по имени. Чимин колебался, не зная, подойти или нет. Догадывался. Склонившись, он застал почтительное и славное лицо.
— Чимин, присаживайся. Есть разговор.
— Вы тот, кто я думаю?
— Если ты думаешь, что я знакомый твоего друга Хосока, то да.
Кивнув, Чимин отшатнулся и осмотрелся, оттягивая момент принятия решения. Затем взвесил все за и против. Раз Хосок никак не доберётся до этого человека, у Чимина есть шанс поговорить с ним и что-то выяснить. Хорошо бы, что-то полезное для Хосока.
Не раздумывая больше ни секунды, он последовал предложению. Ехали они в туманной тишине, заволоченной дымом от папиросы, которой баловался джентльмен по левую сторону. Чимин прижался к правой двери и всю дорогу крепко обнимал рюкзак, слыша причмокивание и тонкий свист кипучего воздуха.
Наконец, они добрались до стеклянных дверей незнакомого здания. Внутри вкусно пахло, учтивый персонал кланялся чуть ли не до земли. Чимин до сих пор ходил чересчур аккуратно, страшась задеть несуществующими складками фарфоровую посуду, выставленную на треногих столиках.
Наверное, ресторан дорогущий, столик зарезервирован в части наглухо закрытых друг от друга комнатушек. Получив заказ, официантка удалилась. У Чимина часто билось сердце, он кое-как отыскал смелости начать разговор.
— Вас зовут мистер Зет?
— Есть у меня такое имя, — согласился он и обвёл Чимина изучающим взглядом. — А ты здорово изменился с тех пор, как я видел тебя в последний раз.
— Мы встречались?
— Да, но не обоюдно, ты забегал в клуб как-то раз. В первый и последний, — он ухмыльнулся и деловито достал из кармана кожаный портсигар.
Чимин присмотрелся к надписи, прищурился. Там красовалась надпись на немецком: «Kämpf für deine Sünden». Заметив любопытствующий взгляд, мистер Зет охотно пояснил:
— А, это. «Борись за свои грехи». Подарок, — он элегантно прикурил сигариллу и подтянул пепельницу ближе. — Ты как думаешь, за них стоит бороться?
— Смотря, что под ними подразумевать.
— Умный малый, как и ожидалось.
Кончик сигариллы дымом плёл из тоненьких струек косы, пока та не истлела до фильтра и не погибла. Чимин присматривался. Человек другого разряда, сословия. Он смотрел на кольца, богато украшенные камнями, на утончённые черты. Закралось подозрение, что он мог бы выглядеть приблизительно так же. Наконец, им принесли по чашечке эспрессо, мистер Зет пригубил и лучезарно улыбнулся.
— Потрясающе. Угощайся. И всё же, мне интересно, что ты считаешь грехом.
— То, что идёт в противовес с законами морали, — отчеканил Чимин.
— Разве такие законы пишут не те же самые люди?
— Да. Но они подписываются большинством. А то, что у большинства - всегда сильнее и правдивее.
— Тебя послушать, так у меньшинства всегда карты хуже. Выходит, ты не совсем уверен в том, что говоришь. А вот если у меня свой свод законов, в котором не учитывается иное мнение, а что иное - то грешно? Как всё относительно, как всё чертовски запутано, — мистер Зет горестно вздохнул. — Великая беда человечества в том, что мы пытаемся придумать общий свод правил для всех и каждого, но жить по нему не хотим, а потом ещё раздаём права мыслимому “большинству”, хотя в этой массе найдётся от силы парочка лидеров, тянущих за собой остальных. Не смешно ли? Жизнь отдельной личности превращается в сплошное прозябание. Ты спросишь, чем я занимаюсь? Даю людям понять, что каждый по-своему лидер и хозяин своей судьбы, а не тварь дрожащая.
Замявшись, Чимин отвёл взгляд. Он не понимал, почему его пытались ввести в заблуждение и наматывали лапшу на уши, он пришёл говорить о Хосоке, а не водить круги по воде, слушая мучительные сентенции.
— Ты, верно, думаешь, будто предметом нашей беседы должен стать непременно Хосок? — мистер Зет распознал ответ по румянцу, уложил подбородок на сцепленные ладони. — Но о нём и идёт речь. Может, не только, но в том числе. Знаешь ли, почему он согласился драться за деньги?
