В редкий час между завалами работы, бумажек и бдения доверенного пространства, им довелось встретить вечер в домашней обстановке, на противоположных креслах. Хосок заканчивал подсчитывать сумму поступившего для Юнги заказа, сердито черкая ручкой в блокноте.

— Долго ты будешь дуться? — Чимин запустил в его сторону подушкой.

Хосок отфутболил её так, что не увернись Чимин, и получил бы неслабо.

— А ты как думаешь?

— Прости, — Чимин и впрямь не хотел с ним ссориться.

— Штаны спусти, — изощрённо огрызнулся Хосок и, подобрев, покачал головой. — Я не дуюсь, Чимин. Не пойми неправильно. Нервничаю.

Несмотря на раздражение, они всё же понимали друг друга. Трудно не понимать, когда сидишь в шлюпке, отправленной за борт подальше от места крушения корабля. Не счастливчики. Впрочем как и не беспомощные. Оба имели завидных наставников, научивших терпеть и справляться.

Врученный Юнги ежедневник, в который вписывались конечные цифры, имел для Хосока особое значение. Клея на его странички цветные пометки, он нежно улыбался, словно эта вещица касалась их с Юнги, как дитя родителей. Их единение казалось Чимину трогательным.

Вскоре Хосок принял душ и сидел перед зеркалом, бессмысленно рассматривая отражение. Затем Чимин заметил, как он выдвигает ящик и начинает рыться в коробочках. Стало ясно, что он избавился не от всех штучек Эсперансы. Декоративная косметика с прежним разнообразием полнила шкафчики. Хосок списывал на то, что кому-нибудь обязательно пригодятся его умения.

Чимин занял наблюдательную позицию над завораживающим действом. Хосок красился технично и ловко, доводя личико до кукольного подобия, аккуратно и без единой помарки. Так он справлялся с переживаниями. Макияж не сделал бы лучше, но и не грозился навредить.

Немудрено, что у Юнги «щёлкнуло». Изгибы Хосока, осанка, харизма. Падре под стать. Хосока хотелось разворачивать до Эсперансы, любуясь изнанкой непостижимого фантика, и снова поражаться тому, как шедеврально сложился узор.

— Иди сюда, Чимин, — Хосок вдруг поманил его пальцем, и тот опасливо прищурился, но опустился на пуфик рядом. — Можно я немного отвлекусь?

— Каким образом? — Чимин косо посмотрел на раскиданные карандаши и помады, догадался. — Только не это. Пожалуйста.

— Я должен чем-то заниматься…

— Не лучше ли… — по губе Чимина прошлась кисточка с блеском. — Эй!

— Нет ничего лучше, чем заниматься любимым делом, — Хосок воинственно вооружился каким-то тюбиком.

— Я отдал в твоё распоряжение бордель! — Чимин упирался руками.

— Господи, неужели так жалко своего лица на разок?!

— Во имя отца и сына…? — он сдался.

— И святого духа, — с благоговением кивнул Хосок.

— Только не перебарщивай.

Уступил. По-дружески или даже по-братски. Или вообще, он был бы не против чего-то «нормального», обыденного. Часов, когда не приходилось бы слышать, как отчётливо колотится сердце, когда улыбка - не крайнее проявление истерики. Он дал себя разрисовать, как Хосоку вздумалось, и позже в зеркале появилось двое. Привлекательных? Более того. Хосок навёл ему шикарные бордовые тени, и этот акцент на глаза заставил Чимина думать, что они похожи на придворных дамочек, чьи башни давно обвалены, и вместо слёз которым положено плакать кровью.

Сделав несколько фото на память, они умолкли. Не пировали во время чумы, но уловили стойкое чувство собственной никчёмности и неуместности содеянного.

Чимин отвернулся и ощутил, как щиплет веки от поплывшей туши. Он отчаянно боялся момента, когда ожившие кошмары прошлого возымеют силу. Они возымели. Чимин так редко бывал на могиле Чонгука, так редко смотрел правде в глаза, но ещё реже пытался высказаться начистоту, поделиться главными из переживаний. Ларец Пандоры открыт, его проклятие собиралось отнять у Чимина всё.

А у него не так много на раздачу.

— Эй, а что у тебя на плече?… — голос Хосока прозвучал с явным испугом: рубашка Чимина съехала так низко, что открылся полукруг уродливого шрама.

Иногда Чимин расцарапывал его до крови, чтобы заживало дольше.

— Памятка, — ответил он.

Одарив Чимина многозначительным взглядом, Хосок поправил ему рубашку и обнял, давая спрятаться на своей груди.

***

Полчаса назад падре вернулся с завтрака, где побеседовал с собратьями и с интересом выслушал о нуждающихся в помощи детях из хосписа. То есть, детях обречённых на смерть по тем или иным причинам. Но молитвы и пожертвования призваны продлить им если не жизнь, то укрепить их веру в её исключительную доброту. Он не кривил душой, когда говорил, что сделает всё, что в его силах, однако мысли его блуждали далеко от темы благодеяний. Под прикрытием одного из священников ему предстояло пропасть на пару дней.

Сидя на одинокой кровати в номере, Юнги осмотрел скромную мебель и свои пожитки в виде кожаной сумки, на дне которой лежал красный шёлковый шарфик. Он достал кусочек лёгкой ткани и зарылся в него лицом, вдыхая парфюм Хосока, напоминающий сицилийское цитрусовое утро. До мельчайших подробностей он успел изучить, как Хосок выглядит во время сна: любовался им, проснувшись с солнцем. Хотелось прикасаться к нему. Закрыть глаза и воображать чревато последствиями, а у Юнги всё расписано. Мечтательность - отставить.

Вздохнув, он открыл окно и, облокотившись о подоконник, закурил. Внизу у бассейна загорало несколько человек, а поодаль, где растворялись каменные изваяния города и образцы современности, горизонт испещрён зеленью тропик. Хорошо здесь. Отдыхать одному или проводить время с кем-то, не пялиться одинокой свечкой вдаль, а держать кого-нибудь за талию и целовать за ушком. Табак также не спешил выгонять из Юнги романтический настрой, и его это немало смешило. Вспоминался отец, подстреливающий крупную дичь с каменным лицом, а потом славно воркующий о том, что подарить маме на годовщину. Яблоко от яблони. Что за хреновы законы - повторяются, как прописанные?

И всё же, когда у него было что-то своё? Вещи - чужие и больше похожие на сувенирное напоминание о лихих проделках, награды - сомнительные. Частенько, находясь на Сицилии, он задумывался, не стоит ли прекратить мракобесие, перестать торговать оружием и периодически уходить в запой утех. И всякий раз приходил к однозначному выводу. Не стоит. Когда начинаешь что-нибудь - доводи до конца. Даже если оно пророчит снести голову.

Он уже позаботился о том, чтобы проверить свой счёт, успел отлучиться до банка и обналичить кругленькую сумму. Для того, чтобы вскоре с ней расстаться. В местном баре Юнги нашёл человека, с каким имел договорённость Чимин. За деньги была изложена информация и даны координаты. С десяток небольших населённых пунктов в районе взрыва, несколько «примечательных» мест, где можно отсидеться. Юнги требовалось проверить их в одиночку, истоптать метр за метром, проявить бдительность и осторожность. Нанять кого-нибудь и быть кинутым не тянуло на целесообразность. В чужой стране надеяться следует только на себя.

Сутану он расстёгивал чуть дольше, чем обычно. Переодевался в закрытую и лёгкую одежду, чтобы не пострадать от насекомых и обжигающих солнечных лучей. Машину арендовал за гроши и не был уверен, что вернёт в целости и сохранности.

По пути Юнги угнетали местные беспорядки, обстановка и шаткость, даже трещины в асфальте, душный спёртый воздух и неутолимая жажда в глубине собственной глотки. Он не припомнит, чтобы пил столько воды, живя в Катании. Но, привыкший к любым условиям, не жаловался. На заправке проверил сумку с двумя пистолетами и патронами, плотнее завалил их вещами и молитвенниками, дёрнул поддельный паспорт за уголок, чуть вынув из нагрудного кармана, пихнул обратно. Он делал много лишних движений, и для него самого это значило, что он суетится впустую, что близко к статусу волнения. Неправильное начало.

Он гнал всю дорогу прочь от большого города почти без остановок. Кондиционер в видавшем виды внедорожнике не работал, и эта проблема вылепила на коже второй липкий слой. Юнги притормозил у одинокого указателя, чтобы облиться водой. Она испарялась мгновенно. Никчёмные дороги вынуждали оставлять авто рядом со въездами и дальше идти пешком.