…В гробовой тишине всё внимание приковано к телу в белой сорочке, к виднеющимся ссадинам и царапинам, давно обработанным, но кровоточившим некогда красивыми рубиновыми капельками. Если Господь есть, он не зря позволил человеку получать раны. Что может быть совершеннее испорченной кожи, синяков, подтёков? А сеточка забитых капилляров? Произведение искусства.

Напряжение залегло камнем в груди. Где-то вверху с аппетитом причмокивали сигаретой, развевая выдохи так аккуратно, что молочная пелена вилась над Тэхёном, словно дрессированная кучка змей.

Жажда стала невыносимой, и кто-то проявил сочувствие. Тем самым острым ножом прорезали ткань на уровне рта и небрежно плеснули воды. Хлебнув лишка, Тэхён закашлялся, но горло смочил, ему удалось немного прийти в себя. Ледяным потоком замочило и шею, освежило. К скотским условиям не привыкать.

Он не стал раскрывать рта, спрашивать, взывать, интересоваться, потому что слишком хорошо знал, каково по обе стороны насилия. Но и ему не устраивали допроса, побродили поблизости, принюхиваясь, и исчезли в той стороне, где начали греметь шкафчики.

Следующим этапом стала «кормёжка». Тэхёну помазали по губам какой-то кашицей с очевидным сырным привкусом. Не то чтобы невкусно, но суховато и абсолютно пресно. К тому же, положение лёжа не способствовало должному усвоению. Некто не ждал, пока Тэхён прожуёт, он просто накладывал смесь на губы, безынтересно, равнодушно, шлёпал чайной ложечкой и немного зачарованно наблюдал, как пожирается данное, а потемневший язык слизывает остатки. Зрелище вызывало голод.

Ещё позже Тэхён пережил адскую боль, пока ему меняли катетер. Руки у этого человека совсем не жёсткие, и прикосновения довольно лёгкие. Когда его пальцы нечаянно прижимались к члену, Тэхён морщился и глушил стоны. Содрогаясь, он предпочитал срастись с мешком и постельным бельём, лишь бы не видеть того, что предполагал. Втайне он надеялся, что ловит трип под наркотой, и когда-нибудь это ублюдочное состояние закончится.

Но оно не заканчивалось. Несколько дней (представление о сутках пришло из приёма пищи) Тэхён учился на звуках. Если бы не плачевный опыт прошлого, чёрта-с-два он смог бы оставаться при своих. Чтобы выбраться, ему необходимо было высчитать тонкости.

По утрам его поили холодным кофе и давали кусочек жареной ветчины, а после - лимонного пирога. Обедов не случалось: и это давало приблизительную надежду на то, что около десяти часов до вероятного вечера Тэхён проводит в полном одиночестве. Но он не был уверен. Иногда снаружи раздавались посторонние шумы и невнятные разговоры. Когда же человек возвращался, Тэхёну перепадало вина, пиццы или пасты. После третьего такого ужина Тэхён почувствовал, что достаточно окреп для побега. Правой рукой он незаметно расслаблял ремень, и его сил хватало, чтобы сделать надрыв. За остальным дело не встанет.

Плотное присутствие рядом. Того, кто так похож. Оно ненормальное. Тэхёну уже приходилось складывать людей из частичных характеристик. Здесь суммировались свободные шаги, ровное дыхание, тихий звон приборов о посуду, бытовые шорохи, запах то парфюма, то мускусный - распаренного тела. Иногда Он склонялся так близко, что Тэхёна накрывало горячей волной, исходящим от его тела паром.

Тэхён отгонял от себя дичайшую мысль, что читает между строк чрезвычайно знакомые мелочи. Минутами (или дольше) кто-то точил о его запястье ноготь, точно собирался распознать, та ли жертва поймана. И определённо - смотрел, гладил остриём ножа венки на заживающих руках. Тэхён проникался к нему доверием из тупой уверенности, что нельзя мучить и заботиться с такой непогрешимой равнозначностью. По крайней мере, он бы не выдержал. Точка сближения. Тэхён бы с удовольствием попытался, бросил вызов. Да и они могли бы здорово поиграть, будь у охотника желание.

Тэхёну хотелось посмотреть на него, поговорить и тут же взять пистолет и завершить начатое. Он много раз мог сказать вслух, что отлежал спину, что забудет, как ходить, выругаться в конце концов… Но останавливался в опасении, что услышит тот голос, родной и совершенно незнакомый.

Поэтому каждый день процедурная капельница в виде горькой тишины. Походило на свежевание. Тэхён считал, что держит ситуацию под контролем, что о его пропаже известно и крайне важно - вернуться домой как можно скорее, чтобы Чимин…

Тут Тэхён вздрогнул и нехорошо вздохнул, ощутив припавшую к ребрам ладонь. На губах отпечаталась подушечка пальца.

Последний вечер, последний. Вытерпеть.

Экзекутор сидел на его животе и с пристрастием вдыхал резину по дорожке ото лба до подбородка, крутил Тэхёну сосок. По его животной дрожи определялась одержимость психотропными веществами. Тэхён же вообразить не мог, как от него несло прелостью немытого тела. В свою очередь он почувствовал порох и кровь, сжался. Но это не страшно. Настолько не страшно, что почти приятно, и их тела чуть соприкоснулись. Тэхёну на язык попало порошкообразной горечью, он слизал её с чужого пальца полностью и взлетел…

Полчаса назад. А всё, что после - нарастало ярким мультфильмом, и до Тэхёна доходили только самые сочные кадры. Запись памяти обрывалась.

Он ненавидел эту руку, мастурбирующую его член, ненавидел губы, смеющиеся над ним, но недоступные. Покрывался дрожащей и липкой ненавистью, пока терпел тепло прикосновений и нехватку воздуха. Так легко завёлся, так легко обманут. Втянут во что-то недозволенное. Под весом мощного тела он кончил быстрее обычного, тщательно закусывая стоны. Выгибался ли он? Позволял ли себя трогать где угодно? Да и ещё раз - да. Он повёлся бы на любой изыск и каприз и даже готов был отсосать этой мрази, если попросит. Поскольку человек разбирался в посягательствах на тело, он ведал о том, чем Тэхён никак не мог поделиться.

Встречая следующий головокружительный оргазм, Тэхён почти понял больных синдромом Котара. Весь мир давным-давно погиб, а он разложившийся шматок функционирующих костей, перевязанных на стыках мягкими чувствительными жгутами. Если бы рай спустили в ад, он был бы таким. Гротескным, воспалённым, с огромными глазами василиска и десятью руками, ласкающими всё доступное. Его ласки рождали бы замок из арматуры человеческой похоти, чьи внутренности тянулись бы нервами, сосудами и органами. И кто-то величественный заложит вовнутрь пирамиды из сотен миллиардов когда-либо живших, и тоннам не будет числа, как не будет числа той степени удовольствия, что положена за право носить человечий облик.

Проливался томный голос. Кровь приливала к щекам, ушам. Жаль, что тот некто не видел, каким мог быть Тэхён, доведённый до умопомрачения. Тэхён проникался к нему особенным чувством. Он уносил его печали, забирал боль, а принося другую - преподносил так, что Тэхёну нравилось.

Процедура повторялась, из вечера в вечер. Тэхёна кормили чем-то вроде конфет, затем, дождавшись прихода, ему дрочили и доводили до истощения, баловались, рисовали горячим воском по груди, ставили игрушки и совали их в рот. Но не трахали, не целовали. И человек был один. Тот, кто им довольствовался - не стая разных и ненасытных уродов. Тэхёна подкупало.

И он не понимал, что сбился с «трапезных» счёт.

…Запястье опалило резью, зато рука освобождена, затем отстёгнута и вторая. Тэхён стянул мешок, и запотевшую голову обтянуло освежающим холодом. Он вдохнул настолько сильно, что любые пробуемые наркотики оказались чушью на фоне дарованного кислорода.

Глаза открыл не сразу, но и степенность слепила. Чуть больше времени понадобилось, чтобы выплакаться. Закусив зубами подушку, Тэхён выдернул катетер и заглушил крик.

Испарина. Жарко. Чуть слышно капает кран.

Сероватый потолок. Правая стена зелёная - в прямом смысле, вкрапление растений, вьющихся, крупнолистовых, похожих на фикусы и прочее. Остальные цвета невзрачные. Обстановка не нова. Слева комната расширялась, обрастая кухонными тумбами и мягкой мебелью, обтянутой дерматином. Единственное окно наполовину зашторено жалюзи, в оставшейся половине Тэхёну видны переплетения садовых дебрей.