Пожарища сопровождали дружину воеводы. В осеннем прозрачном воздухе они были далеко видны. Сухое дерево горело жарко. Но кривичей нигде не было. Затаились в лесах? Значит, не смирились, не покорились. Рюрик убивал уже не из чувства мести — по необходимости. Кривичи должны встать на колени, признать его князем, платить дань. И Рюрик вновь торопил коня. Новые тропы приводили к пустым деревням. Даже случайно схваченный одинокий кривич вызывал у него в душе злое торжество. Где смерды? Куда спрятались? Кривич молчал. Так же молча падал, пронзённый копьём. Казалось, вся огромная земля вымерла.
— Воевода, пора возвращаться. — На суровом лице Переясвета залегли глубокие жёсткие складки. — Мы зря теряем время. Кривичей нет. В лесные дебри облавой не пойдёшь...
— Предлагаешь прекратить поход? — удивился Снеульв. — Мы с тобой воины, Переясвет, а не бабы, чтобы сидеть у очага...
— Когда затрещат морозы, сам попросишься к очагу, — спокойно ответил Переясвет.
— Ты предлагаешь вернуться? — задумчиво глядя на пламя костра, спросил Рюрик. — Хорошо, я согласен. Но куда? В Плесков, Изборск, Ладогу?
— В Ладогу, — твёрдо ответил Переясвет. — Если ты ещё не забыл о Новеграде...
Рюрик пристально посмотрел на пятидесятника. Этот понимает. Уверен, что путь в Новеград лежит через Ладогу. А сам Рюрик уверен в этом?
— Что скажете вы? — кивнул он Мстиве и Снеульву.
— Конечно, в Ладогу, — поспешно ответил Мстива. — Зачем нам сожжённый Плесков? Там и людей-то почти нет, и смотрят они волками.
— Мстива торопится в Ладогу к молодой Малке, — захохотал Снеульв. — Сам рассказывал, какие сладкие у неё губы. А я так тебе скажу, конунг. Для меня всё едино, возвращаться в Ладогу или оставаться здесь, у кривичей. Зимовать можно и в Плескове, а весной опять в поход...
— По этим же деревням? — спросил Переясвет.
— Конечно. — В голосе Снеульва Рюрик услышал беспечность.
— Ты много их оставил после себя?
Снеульв озадаченно промолчал.
— Зиму найдётся чем прокормиться. Но если ты собираешься оставаться здесь и летом — не завидую. Для твоего коня трава вырастет, но ты и твои воины — не кони. Надеяться, что смерды выйдут из лесов и вырастят хлеб, пока мы здесь, может только младенец...
Наступило молчание. Рюрик почувствовал в словах Переясвета не только горькую правду, но и осуждение. Хочешь править — не будь грабителем с большой дороги...
Военачальники ждали решения Рюрика.
Он не торопился с ответом. Слово произнести нетрудно, когда за ним стоит обдуманное решение. Уходить с кривской земли надо — это Рюрик знал и без подсказки Переясвета, хотя тот вроде бы и не ему, а Снеульву объяснил, чем грозит дальнейшее пребывание в разорённой земле. Но стоит ли возвращаться в Ладогу?
Чего стоит Ладога без Новеграда? Но посаженный Олелька — союзник ненадёжный. Добычу скупить — на это он готов... Но признать Рюрика князем новеградским, отдать ему власть?
Может, пообещать ему скрытно, что он будет основным и единственным купцом для дружины? И это вряд ли поможет. В руки Олельки и без обещания попадает почти вся добыча. Так было после похода на весь, так, наверное, будет и сейчас.
Добровольно посаженный власти не отдаст. На страже Новеграда и Вадим с дружиной. Нет, не словами надо убеждать новеградцев — силой! Значит, надо возвращаться в Ладогу и копить, собирать мощь. Пришёл Снеульв, придут и другие, Скандия богата воинами, им тесно на родине. Да и только ли Скандия? Найдутся дружинники и у бодричей, и у лютичей. Тёплые моря подождут. Воины нужны ему здесь, чтобы привести в покорность словен.
Стой, воевода, погоди. Не делаешь ли ты ошибки, надеясь на другие племена? А сами словене? Трувора соблазнили на недостойный воина поступок новеградцы, ушкуйники. Соблазняя, они и сами увлеклись службой Трувору. Тайные убийства воеводе не нужны. А воины?
Если в дружине будут словене, не придётся завоёвывать Новеград силой. Когда весь пришлёт дань, потребовать, чтобы выделили людей и в дружину. Охотников? Нет, они, что волки, в лес будут смотреть. Нужны подростки. Из них он сделает воинов — верных и послушных. Надо попробовать привлечь и словен, а может быть, и кривичей...
— Возвращаемся в Ладогу, — подводя итог размышлениям, сказал Рюрик. — Сюда мы ещё вернёмся, Снеульв. Кривичи будут платить нам дань. У очага тебе долго сидеть не придётся. Надо торопиться. Озеро со дня на день может замёрзнуть...
Мстива привёз повеление посаженного: кораблям с дружиной остановиться перед входом в град, напротив соснового бора. Воеводу же Олелька приглашал к себе. Рюрик надел кольчугу, препоясался мечом и в сопровождении гребцов-воинов отправился на быстролётном челне в Новеград.
Памятуя смущение Олельки и его сына в прошлый приезд, воевода на сей раз отправился в градскую избу. От пристани до торговой площади, близ которой новеградские древоделы изукрасили добротные палаты для старейшин, рукой подать. Воевода шёл неспешно, по-хозяйски приминая каблуками супесь. За ним след в след — пятёрка воинов. Встречные уступали дорогу, с любопытством, глазами, вопрошая: кто такие?
Служка градский выскочил на высокое крыльцо — признал Рюрика через слюдяное оконце. Низко склонился:
— Будь здрав, воевода Рюрик. Не ждали тебя так скоро... Посаженный приболел, в хоромах своих отлёживается. Войди в палату, воевода, — ещё раз поклонился служка. — Я извещу старейшину о твоём приходе. Хотел тебя видеть, авось и превозможет болесть...
Олелька велел передать, что прийти не может, и просил воеводу пожаловать в его хоромы. Рюрик выслушал служку с непроницаемым лицом. Видно, посаженный хочет разговора без свидетелей.
На широком подворье Олельковых хором воеводу встретил Вадим. Был он, как и Рюрик, в кольчуге, при мече, смотрел неулыбчиво. Поднял в знак приветствия руку и зашагал впереди по лесенкам и переходам, указывая гостю дорогу. Из одних дверей выглянула молодайка и — Вадим только глазом повёл — исчезла. Рюрик успел приметить крутое плечо и высокую грудь да румянец в полщеки.
У низкой двери дальнего покоя Вадим остановился, предупредительно постучался и, не входя, пропустил Рюрика.
В покое было полутемно, и воевода не сразу разглядел старейшину. Тот лежал на широком ложе под алтабасным[26], красного цвета одеялом. Неприкрытой оставалась только голова с заострившимся лицом, неспокойными глазами, да ещё руки неподвижно чернели на красном.
— Входи, воевода, — раздался тихий, прерывающийся голос посаженного. — Садись ближе. Не встаю, немочь одолела...
— Не вовремя занедужил, старейшина, — с лёгкой укоризной ответил Рюрик. — Дел много накопилось...
Ему нужен был прежний расторопный и деловитый Олелька. Убедить старейшин, чтобы не препятствовали новеградцам вступать в его дружину, разрешить Милославе поселиться в Новеграде — сумеет ли немощный посаженный?
— Сам ведаю, что не ко времени, да лихоманка не спрашивает, — поморщился Олелька. — Молви, воевода, о походе.
— О сделанном что говорить, — немного помолчав, ответил Рюрик. — Сделанное тем и хорошо, что позади. А говорить надобно о том, что предстоит...
— Не спеши, воевода, и сделанное надобно взвешивать безменом — прибыль оно принесло или убыток. Неразумно поступил, воевода. Слыхал, кривичей ты до смерти примучил, то в убыток тебе. Наказать надо было, страху нагнать, а до смерти примучивать нельзя. Отшатнутся от тебя кривичи, веры не будет. Размысли, польза ли от того?
— Дань я их заставлю платить, — возразил Рюрик.
— А и не заставил ведь. Значит, полдела содеял. Князем земли кривской не стал...
— Стану. Осенью опять в поход пойду.
— Много ли походом сделаешь? У нас ушкуйники так-то ходят. Их дело известное—добычу взять...
— Мне тоже добыча нужна.
— Я думал, земля, воевода, — устало откинулся на изголовье Олелька.
