— И ещё то скажу, князь, — добавил Борич, — не токмо укреплять Плесков надо. Посмотри на словен — у них град хоромами всё больше изукрашивается. А мы живём, как деды и прадеды в городище жили. Нешто тебе, князю, в такой избе жить пристало? Глядя на тебя, и мы живём так же. Упрекнул ты меня: гребни мои хуже новеградских. Я стерпел. Однако ж так скажу: не за гребни сердце распалилось, а на заносчивость словен. Мы для них как звери лесные, и ты не князь, а князёк Стемидка. Езжай, князь, по селищам, пусть люди нашего племени сюда, в Плесков, идут. Мы же тут к обороне готовиться станем...
Тяжело вздохнул Стемид. Сидел бы сейчас у ручья, затаившись, ждал селезня, но... в словах старейшин была горькая правда — не до охоты.
Новеградская дружина, наспех сбитая, но хорошо оборуженная, ломилась лесными тропами — для спрямленья — к Плескову. Воеводствовал Вадим — так приговорил Новеград и утвердил посаженный старейшина Олелька. Шли, поспешая, перехватывая по пути всех, кто успел спрятаться в лесной глухомани. Селений не зорили, пожитья не трогали — об этом дважды наказывал Олелька:
— Не за данью идёте, мира ради. Утихомирьте сердца. Коли без брани можно обойтись — чего бы лучше. Ряд уложите, чтоб новеградцам никакого утеснения от кривских не было. Не согласятся на то — бейтесь. Однако помните: времена смутные, с чем бодричи придут — того не ведаем. По прежним временам судить, так добра от них надобно ждать. Да времена-то меняются, как и люди. Помните то, головы берегите да воеводу слушайтесь. Его слово — моё слово.
Как ни поспешали, а плесковичей врасплох захватить не удалось. Перед последним ночлегом привела сторожа походная к Вадиму пожилого рыбака, схваченного на берегу безымянной речки.
Понуря голову, стоял перед Вадимом кривич. Среднего роста, кривоногий, на вид — силы изрядной. Смотрел в землю, но на вопрос Вадима: что делал на реке в такое время? — смело вскинул голову, независимо глянул на воеводу.
— Рыбалил на зорьке. А чего мне таиться? Я на своей земле, это вы в чужую пришли...
От него и узнали, что Плесков укреплён, а старейшины с князем Стемидом ждут их и к встрече изготовились.
Рыбака, связав, бросили под куст: сумеет от пут освободиться — его счастье, нет — на обратном пути в путах же в Новеград поплетётся.
Ещё издали Вадим увидел, что Стемид Плесков оборонил: частокол щетинился заострёнными плахами, за ним лучники во весь рост стояли. Они-то сверху, а новеградцам снизу на тот частокол лезть. Под стрелами да под градом камней. А перед частоколом Стемид и войско поставил, помене, чем тогда на новеградскую дружину навалилось, но одним ударом не сомнёшь.
Велел Вадим своей дружине становиться на место бранное, но с командой начинать побоище медлил. Раздумывал, какою бы хитростью Стемида от града подальше увести.
Дружины меж тем в ругани изощрялись, распаляли себя. Так до вечера и простояли. Вадим велел своим до утра отойти от града под защиту леса, выставив сторожу. Послушались без радости, но и без ропота. Вечерняя роса поохладила пыл. Ушли и кривичи в Плесков — ворота града, дубовые, окованные железом, тяжело затворились. За тыном запылали костры.
Хитрости Вадим и за короткую летнюю ночь не измыслил. Приступать к граду, в котором укрылось столько воев, было неразумно. Окружить, никого не выпускать из него, взять измором — дружины мало, и время потеряешь. Единственное, что решил Вадим (если Стемид не выведет утром свою дружину): на виду начать готовиться к приступу: лестницы вязать, хворост сухой собирать. На приступ он не пойдёт, но, увидав приготовления новеградцев, Стемид должен выйти в поле. Не глуп же он, поймёт: десяток новеградцев, меченных стрелами, ляжет, один доберётся с хворостом, подпалит тын. Если со всех сторон навалиться, сверху не зальёшь. Да и лучники дремать не будут.
Всё это Стемид не хуже его, Вадима, знает. Потому выведет воев из града, а там пусть рассудит меч. Завтра Вадим не будет колебаться.
Утром, едва дружинники разлепили глаза, а кашевары захлопотали у костров, градские ворота распахнулись, и высыпала кривская дружина. Не до еды стало новеградцам. Расхватав мечи, копья, луки, поспешили на вчерашнее поле. Торопливо занимали определённые каждому места, готовились по первому сигналу воеводы двинуться на противников, с ходу засыпать их стрелами.
Вадим выжидал, зорко следя за последними приготовлениями к сече. Чуть больше восьми сотен градских и дружинников привёл он к Плескову — и все молодец к молодцу. Вот сейчас махнёт он рукой и пойдёт искать Стемидовой смерти...
Уже и поднял руку воевода, чтобы подать сигнал, как вдруг увидел бежавшего к нему человека. Всмотрелся Вадим и вместо сигнала бросился тому навстречу.
— Михолап? Откуда? Где пропадал? Что случилось?
— Погоди... Успел я всё же... — задыхаясь, ответил Михолап. — Конь пал... Не начинай сечу... Рюрик на Новеград идёт...
— Как на Новеград? Давно ли?
— Я от них с Нево-озера утёк... Едва вырвался... Торопился упредить, однако ж вас в граде уже не застал. Отец твой, Олелька, сюда послал... Возвертаться надо, и быстрее...
— Погодь. Ты же видишь, дружина к сече готова. Плесковцы по стопам за нами пойдут...
— Плесковцы не враги, враги к Новеграду идут. Я такого насмотрелся... Молвить некогда...
Несколько мгновений, которых хватило бы для полёта стрелы от одной дружины к другой, стоял в раздумье Вадим. Потом круто повернулся и бросил на ходу Михолапу:
— Если увидишь, что со Стемидом мирно говорю, веди дружину к Новеграду, я догоню.
Прошёл мимо расступившихся перед ним воев и твёрдо направился к кривским. Посередине полосы, разделявшей две дружины, остановился, вглядываясь в лица противников. Любой кривич мог докинуть стрелу до него — ни одна не взлетела.
— Князь Стемид, слово молвить хочу! — услышали обе дружины.
Тотчас от кривичей долетел ответ:
— Ты пришёл на нашу землю биться, так о чём нам говорить? Твоя дружина готова, мы — тоже, начнём сечу.
— Князь Стемид, много крови прольётся. Богатую жертву принесём. Не хочу того. Пусть отойдут наши дружины, а я, безоружный, жду тебя. — И он, сорвав с перевязи меч, отбросил его в сторону. Стоял, ждал. Слышал, как загомонила сзади дружина, потом донёсся глухой повелительный голос Михолапа. Не оглядываясь, почувствовал смятение своих и их поспешное отступление к лесу. Дрогнули и кривичи, повинуясь приказу Стемида, и нестройно начали отходить к Плескову. На месте остался высокий сутуловатый человек в богатом доспехе. Он пристально смотрел на Вадима, потом неторопливо скинул через голову перевязь, бережно положил на землю меч и пошёл к новеградцу.
Чем меньше оставалось пройти Стемиду, тем пристальнее всматривался в него Вадим. Когда-то в юности, единожды, сопровождая отца в торговом пути, попал он в Плесков к этому вот человеку, что неторопливо и настороженно приближался к нему. Тогда удивил он Вадима убогостью своего жилища и простотой разговора с гостями. Вспомнилось не к месту, как на обратном пути дважды переспросил у отца: нешто у князя кривского были? И всё сравнивал его с Гостомыслом и не мог понять, как же такой смерд князем может быть?
Стемид остановился напротив Вадима. Долгую минуту пристально вглядывался в него. Чуть дрогнули губы противника. То ли в усмешке, то ли в презрении. Вадим не понял, да и движение то было мимолётным, как взмах ресниц. И перед новеградцем предстал суровый воин. Князь-воин.
— Молви, воевода, — прервал затянувшееся молчание Стемид по праву старшего. — Ты звал, я пришёл.
— Князь, шёл я в твою землю со злым умыслом. — Тяжело далось признание, опустил голову, но тут же и поднял её, почувствовал, что с этим человеком возможен только открытый разговор. Хитрости он не примет. — Думал примучить Плесков, а Новеград наверху утвердить. В едино место и за дружину побитую отомстить.
— А ноне, вижу, отдумал? Чего же? Али жалко стало дружины своей? Али надеялись сонными нас захватить, да не вышло? Жалкуешь о том? Ещё не поздно, воевода, вои наши готовы, даней вам больше давать не будем. То помни.
