А мой сосед – он нытик малость –
Гремел, убавив плеч сутулость:
- А в нулевой-то оклемалась!
Ты слышь, сама перевернулась!! –
И «тихий час» стал сущим вздором:
Как на гулянье в выходные,
По тихим чистым коридорам
Пошли ходячие больные!
И, шумно в домино играя,
Братва костяшками стучала,
И санитарка баба Рая –
Ей-богу! –
солнышком сияла.
Колыбельная
Ой вы, ночи белые,
Снежные поля!
Ой ты, колыбельная,
Сонница моя!
Мне тобой к чему бы
Нынче дорожить?
«Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить!»
Из бригады танковой
Пел ее солдат,
Наклоняясь над планками,
Подбирая лад.
«Первым снарядом
Сорвало бензобак.
Из машины выбрался
Сам не знаю как...»
А с рассветом танковой
В огневую жуть.
До рассвета танковой
Надо б отдохнуть!
Но в ту ночь метельную
В дальней стороне
Пела колыбельную
Танковая мне.
Журавлиной стаею
Пронеслись слова.
Ах, как жаль, конца ее
Не дослушал я!
И под песню дивную
На печи уснул...
Утром разбудил меня
Орудийный гул:
Не мои ровесники,
Но почти юнцы
Допевали песню ту
В полюшке бойцы!
Плыл рассвет за ставнями,
Не от браги пьян.
И сверкал оставленный
На столе баян –
Золотыми планками –
Цел и невредим!
И бесслезно плакали
Женщины над ним...
Майское утро
Тихо в жактовской нашей квартире.
За окном все поет о весне.
Ты чему-то хорошему в мире
Улыбнулась по-детски во сне.
Но слезинка-роса на ресницах!..
Что вломилось в твою тишину?
Скрип телеги – лихой колесницы,-
Что отца увезла на войну?
Или послевоенные беды
В изголовье угрюмо стоят?..
Твой отец не дошел до Победы.
До нее не дошел и мой брат.
Но знамена на улицах рдеют
И оркестры победно поют.
Ветеранов ряды не редеют:
В строй их дети и внуки встают.
Нам с тобой не глядеть бы в сторонке,
А, как память на все времена,
На подушках нести похоронки,
Как на тризнах несут ордена.
Пронести перед всеми открыто,
Пусть наш строй говорит и кричит:
«Это правда – ничто не забыто!
Трижды правда – никто не забыт!»
Мужчина, играющий в снежки
Хмельной не от хмеля,
Крещенный в огне,
Четыре апреля
Он шел по войне.
Под грохотным небом
Белели поля,
И тающим снегом
Дышала земля.
Он выжил, вернулся
Здоровый-живой.
И вот он схлестнулся
В снежки с детворой!
И вот он их учит
Покрепче слепить
Азартней и жгучей
По цели влепить.
И, комкая нервно
В ладонищах ком,
Он вспомнил, наверно,
О прошлом своем,
И замер устало,
Потухший, глухой.
Лишь сердце стучало:
Увиделся бой...
* * *
Вот – ищу зерно проблемы вечной.
Загляделся в полымя костра:
«Почему ты, молодость, беспечна?
Почему ты, старость, так мудра?»
Окатила молодость усмешкой,
Озорная, без морщин-обид:
- Если можешь чувствовать – не мешкай:
Будь что будет – кровушка кипит!.. –
По прилеску прокатилось эхо,
И от лунной заводи реки
Долетела позолота смеха,
У огня упала на пеньки...
А потом мне отвечала старость,
Прогревая кости у костра:
- Мне от жизни холодность осталась.
И не старость – холодность мудра... –
Сквозняки опустошили вечер –
Даже не услышишь комара...
«Отчего ты, молодость, беспечна?
Почему ты, старость, так мудра?..»
Шефы в колхозе
Тишина, теплотой налитая,
Звуки тают – кричи не кричи.
Заводчане картошку копают –
Грядкам кланяются грачи.
Выезд в поле нам лучше праздника:
На природе поет душа!
Агроном прикатил на «газике»,
Поздоровался не спеша.
Глянул в сводку:
- Так что у вас значится? –
Тронул пальцем седой висок.-
От земли не отбились начисто
У станков да чертежных досок? –
А конструктор, парнишка бедовый,
Озорно отвечал за всех:
- Ваш колхоз в пятилетке новой
Будет зваться «хозяйственный цех»! –
И пошел: мол, с таким народом
Враз решим проблему сельчан,
Дескать, будет директор завода
С председателя требовать план...
Потрепались, остыли немножко,
Вновь пошли в тишине и в тепле.
Заводчане копают картошку –
В пояс кланяются земле.
* * *
Чиста сентябрьская прохлада.
Укатан деревенский шлях.
Никем не считанное стадо –
Снопы пасутся на полях.
В березняке горит рябина,
Сосенка в роще – потемней,
И – рябь в лесу,
И – паутина,
И небо – чуточку синей...
Еще грустить о лете рано:
Светило греет день-деньской.
Но по утрам плывут туманы
Над неостывшею рекой.
Моторов дальнее урчанье,
По огородам – голоса...
Во всем сквозит очарованье –
Сквозит
«прощальная краса».
* * *
Спят низины в тумане.
Отзвенела страда.
Вновь дорога поманит –
Сам не знаю куда.
Снова золотом крыши
Заливает с утра.
Осень пламенем рыжим
Мне махнула с бугра.
Из мальчишеских весен
Вдаль с надеждой гляжу
И в пугливую осень
С тихой грустью вхожу:
Будет счастье-тревога?
Будет радость-беда?..
И уводит дорога –
Сам не знаю куда...
Дед Иваныч
В траве, как угольки, морошка.
Поникли поздние грибы.
Ведет меня ведунья-стежка
В тепло бревенчатой избы...
Иду себе по первой стуже
В неутомительный поход.
И мой старик, мужик досужий,
Давненько ждет, поди, пождет.
Несуетливо встретит, важно,
С улыбкой вымолвит:
- Живо-ой! –
И в печь, гудящую протяжно,
Полешек втиснет смоляной...
Так долгожданна встреча эта
И этот добрый человек!
Приду, объехавший полсвета,
Спрошу:
- Дед, пустишь на ночлег? –
А он от печки обернется,-
Мол, наш ты, паря, иль не наш?! –
И скажет так, как поклянется
Или помолится:
- Уважь!.. –
Я погощу – уважу деда,
Чудесный дар моей судьбы.
И потечет у нас беседа
В пахучем сумраке избы.
Потом, устраиваясь на ночь,
Я стану слушать шум лесной...
Как жив и дюж ты, дед Иваныч,
Земляк невыдуманный мой?..
Сижу, раздвинув занавески,
Дорожной ленью утомлен.
Поговорить бы!
Только не с кем:
Спит убаюканный вагон...
Материнский зов
Вырастила семерых детей,
Чем смогла, любовно одарила.
На закате старости своей
В армию младшого проводила.
Но слежалась на сердце обида
За себя, за опустевший дом...
Мать мечтала семерых увидеть
Вместе – за родительским столом.
И недавно на сыром рассвете,
От людей утаивая жуть,
Съехались ее большие дети,
Чтоб на мать в последний раз взглянуть.
Съехались и за столом уселись –
За одним столом, как никогда! –
