Из незакрытого окна.)

О чём же это он хлопочет?

Как связи порванную нить,

Он нынче справедливость хочет

Под артогнём восстановить.

«Нет, их от праведного гнева

Отныне козни не спасут!»

Он бьёт направо. Бьёт налево.

Сидит, верша свой страшный суд.

Он судит всё, что знал на свете,

По правде! Он не помнит зла.

(И пусть кричат уже соседи —

Он не пойдёт играть в «козла».)

Конечно, в жизни было всяко:

Там — промолчал. То — обходил.

Но голос совести, однако,

В конце концов — а победил!

Нажал. Перо сломалось. Брызга

На лбу. И, тяжело дыша,

Окончил грифелем огрызка

Чернильного карандаша.

И едко поджимает губы,

А пальцы мочку теребят...

И чудится ему, что трубы

Уже архангелов трубят.

1964

МОДА

Законы моды прихотливы.

Она скисает, словно крем,—

Её приливы и отливы

Не управляемы никем.

Мы все немного служим моде.

Мы ищем броские носки.

Ботинки, вы, конечно, жмёте,

Но вы пленительно узки!

Костюм надел! Ура! Обнова.

Пиджак по моде. Но прошла

Пора. Полгода. Глядь, и снова

Уже короткая пола.

Девчонка лаком ногти мажет,

Спешит в кино. И у дверей

Ещё руками долго машет,

Чтоб модный лак застыл скорей.

Успеть бы! Боже, пропустили!

Как будто заняты игрой,

Спешат сменить причёски, стили,

Манеры, навыки, покрой.

А есть и так: сидит на старом.

Кремень. Не сдастся: не из тех!

И тридцать лет фиксатуаром

Усы закручивает вверх.

Я помню день. В костях ломота,

Сижу под снегом. Онемел.

Была тогда на ватник мода.

Но ватника я не имел.

Текло из глаз. В бреду дремотном

Решил: согреюсь — и утру,

Пустым мешком, совсем не модным,

Я обмотался на ветру.

...Серьёзен я! Проходят годы.

Я трудно щурюсь: надо мне

Под этой мелкой рябые моды

Увидеть нечто в глубине.

1961

СМЕХ

Хохочут боги у Гомера,

Схватясь руками за бока,—

И эхо гулко прогремело,

Как будто в коридор, в века.

И тех богов громовый гогот

До сей поры для нас пример...

Лишь добряки смеяться могут!

Хихикать может лицемер.

Когда услышишь, как в гортани,

Подобно грому горных рек,

Вдруг возникает клокотанье,—

То, значит, весел человек!

Пускай толстяк, давясь от смеха,

Стирает пот, как при жаре,—

Смех — он священнее, чем Мекка!

Так пусть трясётся, как желе!

Пусть где-нибудь за рюмкой, в блинной,

Среди районных забулдыг,

Худой старик хохочет, длинный,—

Пусть ходит вверх и вниз кадык.

Над всем — над миром, над собою —

Пусть будет поводом пустяк!

И в одиночку, и гурьбою,

И без причины — просто так!

И ничего тут не поможет,

Когда какой-нибудь трепач

Вдруг смех утробный вызвать сможет,

Почти переходящий в плач.

От кепки и до самых стелек!

Трясутся в голове мозги!

Но есть и страшный смех истерик,

Смех ужаса и смех тоски.

Пускай, шатаясь, как от качки,

От смеха рот открыт, как пасть!..

Давясь, садятся на карачки,—

Смех может навсегда заклясть.

Повизгивает пусть кокетка,

Порозовевшая слегка.

Трясётся пусть грудная клетка

Подвыпившего моряка.

Как уши натирают снегом,

Как вкус лекарства на губе...

Есть в мире очищенье смехом,

Ведь вправду смех — возврат к себе!..

Твой жребий как бы ни был горек,

Но испытать обязан ты

Смех, изнуряющий до колик,

До судорог, до хрипоты.

...Гремит по коридорам эхо

Хохочущего чудака!

Что говорить: но тайна смеха,

Как тайна плача, глубока.

1967

ДУХ ГОМЕРА

От ужаса уничтоженья

Их шайка признавать могла

Один в природе вид движенья:

Коловращение стола.

Не только всё с женой, да с другом,

Или с попутчиком в пути,

А, право ж, почему бы с духом

Вдруг разговор не завести?

С потусторонним адресатом,

Явившимся как бы в дыму,

Шутя о пятом, о десятом

Не поболтать бы почему?

И дух, явясь оттуда, сверху

Взгляд в собеседника вперит...

Но проходимцем на поверку

Оказывается спирит.

И всё ж другие в мире этом

Есть разновидности бесед.

И дух — а пчёлы роем следом! —

Войдёт, и величав и сед.

И залепечешь неумело,

Куда девать не зная рук,—

Перед явлением Гомера,

Возникшего из мрака вдруг.

1965

АВТОБИОГРАФИЯ

А надо мной, как меч дамоклов,

Мой смертный час, и я спешу.

Ведь я свой собственный биограф,—

Я биографию пишу!

Где я родился. Где я вырос.

Чем занимался. Где служил...

Рубахи нижней длинный вырез

Мне грудь по пояс обнажил.

Вот мелких дел моих реестр...

Я современник свой живой.

Что делать мне?

Ведь я свой Нестор —

Полночный летописец свой.

Кем был. Что значу. И что стою...

Что руку двигает мою?..

Черту — помалу — за чертою

Я свой портрет воссоздаю.

Я мог бы обозреть, конечно,

Своих деяний громкий круг.

Как смел я! Как любил я нежно!..

Я — как отец. Как муж. Как друг.

Как мудр! И где мои истоки.

Намёк на что-то — остротца!..

И замер я б навеки в тоге

Неустрашимого борца.

Но откровенности кривая

Несёт. Во мне тоска живёт,

Грудь перед миром раскрывая,

Как пред анатомом живот.

1966

ПЬЮТ ПИВО

Пьют пиво так, как его должно пить.

Взглянув на свет, сдувают пену с кружки.

Но надо предварительно купить

В другом ларьке

в крупицах соли сушки.

Пьют пиво, к стенке привалясь спиной —

Расстёгнут ворот, сдвинута фуражка,—

И вытирая тыльной стороной

Ладони рот,

и отдуваясь тяжко.

Пить пиво — то особый ритуал!

Всё найдено — от позы и до жеста.